Еще не добравшись до лестницы, мы успели поздороваться с парой столиков знакомых и знакомых знакомых. А также послушать потрясающий саксофон Андре и оценить новый блюз Брайана — американца, играющего на гитаре и продающего в метро портреты-блюз: на голубом фоне — грустные лица в стиле маньеризма.
Сегодня Михал с Томасом вполне могли бы ему позировать — бледные, под глазами синие круги после бессонной ночи. Просидели десять часов в экспериментальном кинотеатре Латинского квартала.
— Стоит посмотреть, — зевал Михал. — Сходи, Шарлотта, это фильм Линча о таро. Начинается с тринадцатой карты — Смерти: обнаружена убитая девушка. Появляется Фокусник — молодой умный агент ФБР, он ищет преступника. Затем Дурак — безумный фанатик-убийца. Смерть принимает облик лысого добродушного великана. Между Фокусником, Дураком и Смертью — прочие карты таро: Дьявол, Ясновидящие, Повешенный. Есть и занавес, который скрывает лицо Папессы, разделяет сон и явь. В фильме он из красного бархата, благодаря нему агент ФБР Дейл Купер может беседовать с духами.
Томас не согласился с интерпретацией Михала.
— Смерть, молодой, талантливый полицейский и убийца-безумец — непременные атрибуты каждого второго детектива. Меня больше интересует другая игра подсознания, и если детали действительно тщательно продуманы, я готов признать: Линч — гений, а «Твин Пике» — шедевр. История начинается с того, что на берегу находят тело Лауры Палмер, студентки лицея, убитой извращенцем-садистом. Со временем выясняется, что девушка была нимфоманкой. «Лаура» ассоциируется с лавровым деревом, «Палмер» — с пальмой, то есть перед нами двойная аллюзия с деревом. В своих «Метаморфозах» Овидий описывает убегающую от фавна нимфу по имени Дафна. Не желая попасть в лапы преследователя, она с помощью матери, речной богини, превращается в лавровое древо. Не знаю, удачная ли это аналогия — судьбы нимфоманки Лауры Палмер и нимфы Дафны, — но согласитесь, совпадение удивительное.
Ксавье отложил батон, которым закусывал пиво:
— Merde, я, пожалуй, брошу скульптуру и буду делать фигурки таро. Вы сочините каталог для выставки, вставите туда истории вроде этой, сдобрите Юнгом и Папюсом — и мировая слава обеспечена. Я тут мучаюсь, часами вожусь с глиной, и лишь изредка удается что-нибудь продать, а мужик снял фильм-таро — и готово: люди ночь напролет сидят в кино, дискутируют, копаются в поисках неизвестно чего.
— Неплохая идея, на ней можно заработать, — заметил Михал, кроша в кофе камамбер. — Кофейный суп, очень вкусно, — похвалил он собственный кулинарный экспромт.
Не проявляя интереса к разговору, Томас внимательно слушал блюз Брайана и разглядывал зал на первом этаже. Наверх поднялся молодой тибетский монах с кожаным портфелем. Его сопровождал бритый француз в развевающихся оранжевых одеждах. Они заказали чай и погрузились в заполнение каких-то анкет.
— Отец, может, вина к чаю? Почти церковное. — Бармену удалось перекричать саксофон.
Монах в ответ улыбнулся, ожидая, пока француз переведет предложение хозяина, размахивавшего бутылкой красного вина. Поняв, о чем речь, тибетец заулыбался еще приветливее и несколько раз взмахнул ладонью в знак не то уважения, не то отказа, не то какого-то восточного благословения.
— Чем на самом деле отличается буддизм от христианства? — поинтересовался Ксавье.
— Христиане пьют вино, а буддисты вроде чет, — выдал Михал.
— Я серьезно спрашиваю.
— В чем разница между буддизмом и твоим христианством или христианством вообще? — уточнила я.
Ксавье удивленно взглянул на меня:
— Шарлотта, что за язвительный ум, наверняка влияние Михала.
— Это не мое влияние, — скромно запротестовал Михал, — а отсутствие твоего с тех пор, как ты увлекся столярными работами.
— Вот самое простое объяснение, — Томас отодвинул свою чашку, и Михал принялся крошить в нее сыр, — согласно буддизму, все всё выдумали, а согласно христианству — все всем прощают. Ясно?
— Что выдумали?
— Всё: Михала, тебя, меня, сыр, столик. Всё есть иллюзия, майя.
— Не верь. — Михалу, похоже, не терпелось поделиться своей версией буддизма. — Майя вовсе не иллюзия. Однажды я бился головой о стену — и ничего, даже следа не осталось, а когда бился разумом о майю, башка разлетелась вдребезги.
Томас снова смотрел вниз, Ксавье затянулся сигаретой.
— Вы правы, барокко могли выдумать только испанцы. Посмотрите на ту парочку в углу, под часами.
Толстая блондинка и красавец южного типа разговаривали по-испански, потягивая попеременно пиво и молоко. Перед ними на столике валялись ломаные сигареты, сигары, перевернутые чашки.
— Я бы не назвал эту смесь пива с молоком или манеру запивать чай кофе отвратительной. Я наблюдаю за ними с того момента, когда они пришли. Случайно перевернули чайник, вываляли в луже сигареты, макали шоколад в пиво — и все это с удивительно барочным обаянием.
Мы вернулись домой. Томас проверил счетчик, перевел киловатты во франки:
— Мадам и месье! За неделю мы сэкономили достаточно, чтобы сегодня позволить себе включить отопление на всю ночь.
Михал на своей подстилке ждал, пока в комнате станет тепло.
— Ксавье, хочешь, я тебе попозирую для какой-нибудь фигуры таро? — Он высунул ногу из-под пледа.
— Я лучше почитаю. — Ксавье уселся к батарее.
— Для какой карты ты хочешь позировать? — спросила я Михала.
— Все равно, могу даже изобразить Императрицу или Папессу в платке. Ради Бога, мне только теплее будет… Можно Мир и Звезду, лишь бы не уродцев с Колеса фортуны или этих, нашинкованных, с карты Смерти.
— А знаешь, Ксавье, это очень оригинальная идея — карты таро с изображением одного и того же человека.
— Шарлотта, это было бы не марсельское, а маниакально-возвеличивающее таро: Михал-ангел, Михал-дьявол, Михал одетый, Михал голый, Михал-мужчина, женщина, нечто среднее. Судя по тому, что ты рассказывала, имеет смысл рисовать только марсельское таро, во всех прочих детали варьируются, а архетип стирается.
— Для медитации измененное таро не годится, но гадать на нем можно.
Ксавье отложил книгу:
— Я не собираюсь открывать лавочку с веерами, гадальными картами и эликсирами молодости. Скульптура, рисунок должны быть истинными, то есть архетипическими.
— Это все на искусствоведческом изучают — про истину и архетипы? — Томас оторвался от листочка, на который выписывал слова.
— Нет, не изучают, художник с этим рождается.
— Дальше можешь не расспрашивать, — предупредил Михал. — Я уж однажды пытался. Художник рождается с архетипом художника, на этом у Ксавье рациональные аргументы заканчиваются. Остальное он может нарисовать, вылепить, станцевать.
— Ага. — Томас вернулся к своей работе.
— Это «остальное» — вовсе не шутки. — Ксавье ногтем соскабливал воск с дощатого пола. — Передать архетип, не нарушив его собой, собственным неумением.
— Не понимаю, ты хочешь нарисовать новый вариант марсельского таро, ничего в нем не изменив? Не получится, это невозможно, — убеждала я Ксавье.
— С точки зрения рациональной невозможно, я понимаю. Нужно довериться инстинкту, должен быть какой-то способ.
— Шарлотта, как сторонний свидетель советую тебе благословить мужа в дальний путь, — сочувственно посоветовал Михал. — Он ступил на счастливую стезю иррациональности. Многие возвращаются оттуда Наполеонами, Леонардо да Винчи или самостоятельными гениями.
— Звучит, как цитата из Достоевского, — заметил Ксавье, продолжая чистить доску.
— Жизнь вообще похожа на цитату из Достоевского. — Михал выпутался из кокона пледов. — Кофе, чай? — Он соскочил с подиума на теплый пол.
— Для обеда меню в самый раз, — буркнул Томас.