— Господа желают, чтобы поднос оставили под дверью или, как в порядочном пансионе, подали прямо в кровать?
— Не трудись, Томас, — заорал в ответ проснувшийся Ксавье. — Мадам сожрет с пола.
Они внесли поднос и уселись на постель.
— Или давайте зажжем свечи, или пусть кто-нибудь поднимет жалюзи, — предложил Ксавье, обжегшись кофе.
Томас потянулся к окну и перевернул на кровать пальму.
— Салат из пальмы, что за деликатес, — заметил Михал, разыскивая среди листьев батон.
Я помогла Томасу открыть окно и водрузить горшок на место, отряхнула ему пиджак. Михал расспрашивал Ксавье о работе в столярной мастерской.
— Я сейчас делаю стол, еще не решил, круглый или треугольный, главное — ноги, три изящных женских ноги.
— А между ними? — спросил Михал, макая черствый хлеб в кофе.
— Разумеется, столешница. — Ксавье извлек из-под матраса альбом, собираясь продемонстрировать нам эскиз.
— Вчера после полуночи звонила, — вспомнил Томас, — госпожа Габриэль Виттоп. Сказала, что придет сегодня на ужин.
— Только не это! — Ксавье закрыл лицо подушкой. — Снова эта бабища! Я ухожу, никаких ужинов. Вы уже видели эту подруженьку Шарлотты?
— Я читал ее книги. — Томас благовоспитанно сидел на краю кровати.
— Это одно и то же. Просто ходячая порнография. Однажды я вежливо спросил Габриэль, как она пишет свои книги — между нами, жуткую безвкусицу. А она погладила меня по голове, словно любящая бабуля, и ответила с ласковой улыбкой: «Собственной спермой, сынок».
Михал, лежа на ковре, чистил мандарины.
— Мне кажется, это было не вежливо, а просто глупо.
— Да ладно, Ксавье, не преувеличивай, — очнулся от раздумий Томас, — нет там никакой порнографии.
— Не-ет? — усомнился Михал, выдавливая мандариновый сок прямо себе в рот.
— На этой Земле существуют три вещи, — объяснял швейцарец, — которые, согласно Талмуду, сохранятся также в будущем мире: солнце, шабат и сексуальные отношения.
— А ты бы не мог вместо медицинских «сексуальных отношений» выразиться по-человечески: «любовь»?
— Шарлотта, не мешай. — Ксавье попытался засунуть мою голову под одеяло.
— Как вам угодно, — согласился Томас. — Так вот, в будущем мире будет солнце, похожее на наше, но более ясное. Там будет шабат, но шабат совершенный. В бренном мире даже самый набожный еврей не соблюдает шабат во всей его святости, ведь он не в состоянии выполнить все диктуемые Законом обряды. Земная любовь — тоже лишь несовершенное отражение любви истинной, реализующейся в совершенном сексуальном акте будущего мира.
— Ну, Томас, давай рассуждать логически. — Михал облокотился о кровать и принялся объяснять нам свои сомнения с помощью разложенной на одеяле и простыне апельсиновой кожуры. — Синее одеяло — мир сегодняшний, серая простыня — будущий.
— Розовая, — прошипела я.
— Не важно, — отмахнулся он, но все же пригляделся внимательнее. — Ну хорошо, пусть будет грязно-розовая. Маленькие кусочки кожуры на одеяле, вот эти три — солнце, шабат, любовь — сохранятся и на простыне, но увеличатся. Остальная кожура — порнография, заяц, стакан и так далее — оттуда исчезнет. Другими словами, в будущем порнографии, может, и не будет, но пока она есть. Логично, а?
— Логично, — признал Ксавье.
— Подождите, я еще не закончил. Настоящая любовь — любовь совершенная. — Томас говорил медленно, обдумывая каждое слово, словно переводил на иностранный язык, который плохо знал. — Наша земная любовь — лишь ее карикатура, то есть каждая наша любовь является порнографическим актом, извращающим чистоту и красоту сексуальных отношений в совершенном мире. Следовательно, или все мы более или менее порнографичны, или должны отказаться от этого определения и признать, что мы несовершенные любовники, ибо несовершенна наша любовь. Я закончил. Логично?
Вопрос был адресован Михалу, который нервно чистил мандарины.
— Логично, — согласился тот, — но неверно. Получается или что моя жена была порнозвездой, или что я никогда ее не любил по-настоящему и Эва правильно сделала, что меня бросила. А я люблю и любил ее не какой-то там убогой любовью, а обыкновенной, нормальной, истинной любовью, то есть самой совершенной!
Вид у Томаса, который сидел по другую сторону кровати, делался все более разочарованный.
— Я не о твоем браке. Я хотел объяснить, почему книги Габриэли не есть порнография. Она описывает несовершенную любовь, самые трагические ее случаи, потому что они наиболее далеки от совершенных сексуальных отношений, и поэтому в ее текстах столько эротических сцен — ведь любовники пытаются достичь совершенства.
Ксавье соскочил с кровати:
— Десять часов, я опаздываю. Через пятнадцать минут мне надо быть в столярной мастерской. С Талмудом я не знаком, а с Габриэлью — да, кошмарный бабец, так что, Шарлотта, mon amour,[19] меня к ужину не ждите.
— Мне тоже пора. — Томас собрал на поднос чашки и поднялся.
Михал бросил туда же кожуру и хлебные крошки.
— Значит, я тебе сегодня не нужен? — Он выглянул из-за двери.
— Твоя модель интересуется, выходной у нее сегодня или нет, — крикнула я в сторону шкафа, где Ксавье раскидывал вещи в поисках джинсов. Он не расслышал вопроса, поскольку в этот момент как раз протискивался между прогибавшимися под зимними пальто вешалками.
— Чего? А-а-а, Михал, мы будем лепить только в субботу.
— Вставай, Шарлотта, я выведу тебя на прогулку, — улыбнулся Михал, закрывая дверь.
Ксавье, ругаясь, обыскивал коробки под кроватью.
— Merde, salaud, putain,[20] я должен найти эти джинсы, там в кармане блокнот с номерами телефонов.
— Небось в ванной оставил.
— Точно, я и забыл, — облегченно вздохнул Ксавье. Он сел на кровать и отогнул край одеяла. — Любимые ножки тоже — mon amour.
— Перестань, холодно, накрой.
— Вдохновения художнику пожалела? — Он легонько ущипнул меня за коленку. — Сегодня я целый день буду лепить твои ноги.
— Две мои, а третью какой-нибудь пассии: Бриджит, Жаклин, Зази.
— Ха-ха-ха, Шарлотта, тебя я бы не променял даже на трехногую пассию. — Он заботливо подоткнул мне одеяло. После чего на прощание поцеловал в лоб, укусил в нос и плюнул в рот.
Скрипнула дверь парадного: раз, другой. Михал, похоже, остался дома и уселся читать. Достану из-под ковра свою последнюю картину. Я нарисовала ее год назад, после того как мне попалась польская газета с дискуссией о том, каким должен быть новый герб — в короне, без короны или вообще в ушанке. У меня как раз был свободный холст и идея герба для поляков в стране и за границей: гибрид гусара и Матери-Польши. Раз порнографии не существует, покажу Михалу свой эскиз:
Мы отправились на прогулку. Михал, весь под впечатлением моего орла, вел меня в сторону Сите.