Отец присел, снова встал, походил по комнате и решительно, как совершают второстепенные действия все не сильные характером люди снял со спинки стула свой пиджак.
- Ладно, поеду городским транспортом, - сказал он. - А в аэропорту что-нибудь придумаю. Что-то я, Милочка, поверил в свой язык...
И он снова младенчески улыбнулся.
- Умница ты мой! - расчувствовалась Людмила. - Давай я тебя покормлю.
- После, Милочка, после. Рабочий день здесь рано кончают.
- Ну возьми с собой Андрюшу. Два мужика - сила. А я за это время вам такой обед приготовлю! Не то что у Аникановых.
Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына.
- А что? Я всегда, - пожав плечами, сказал Андрей.
Он не разделял оптимизма отца в отношении языка и не верил что отец сумел что-то выяснить по телефону: это ведь не бланк заполнять. Но поехать в аэропорт и взглянуть повнимательнее на эту меднотрубчатую карту ему очень хотелось: что такое там не в порядке И куда они вообще прилетели? Может быть, в какой-нибудь параллельный мир?
На залитой солнцем площади среди клумб, полыхавших красными каннами, отец и сын сели на скамеечку под шиферным навесом и стали ждать. Местные с веселым любопытством поглядывали на них издалека. Наверное, не каждый день видели европейцев, ждущих городского автобуса.
Всякий раз, оставаясь с отцом наедине, Андрей испытывал чувство скованности и неловкости. Отец был так недостижимо умен и так беспросветно занят, что с ним не о чем было говорить, любые вопросы заранее казались натужными и глупыми. И отец тоже тяготился молчанием, но сделать ничего не мог. Очень редко им удавалось по-человечески разговориться. Последний раз это было в позапрошлом году, августе, на Миловидовском озере. Как-то так случилось, что отец, не очень любивший загородные вылазки, согласился поехать с Андреем на пляжи, куда с утра потянулся весь город, и они нашли в камыша плоскодонку с одним веслом и поплыли по ярко-синей воде. Гулкий стук мелких волн о сухие борта, теплая светло-серая, вся в веселых трещинках древесина, молодой, беззаботный отец в рубахе с расстегнутым как сейчас, воротом... На голове у него был полотняный белый картуз в таких щеголяли герои довоенных кинокомедий. Заплыли далеко, к бывшим кожевенным заводам, собирали зеленую тину, сушили ее, складывая на бортах, и совершенно серьезно обсуждали, какое применение этому волокну можно найти в народном хозяйстве... Со встречных лодок спрашивали, что за заготовки делает Иван Петрович, а он отвечал: "Морскую корову собираемся завести". Сочетание солнечного тепла и озерной прохлады вызывало особый, пронзительно-тонкий озноб, небо шумным казалось от множества быстро плывущих крупных августовских облаков, и было во всем этом что-то еще, простое и печальное, от чего даже сейчас сладко болела душа. Словно сговорившись, ни сын, ни отец никогда не вспоминали вслух про этот незабываемый день "А здорово мы тогда, помнишь?.." - даже мысль о том, что можно это произнести, вызывала у мальчика отвращение.
- Да, вот так, брат, - сказал отец, перехватив его беспокойный взгляд - Ехали, ехали - и приехали...
Он как будто боялся разговаривать с сыном, как будто бы ждал, что с него будет спрошено, и даже голос подал первым, вопреки обыкновению, чтобы упредить вопрос: "Папа, так как же это все у нас получилось?" Нет, Андрей не собирался об этом спрашивать: пусть останется надежда, что отец и сам толком не знает - и не хочет знать.
- Как-то странно все, -глядя в сторону, проговорил Андрей. Непонятно, зачем нас прислали...
- Та, испорченный телефон, - ответил отец и тихонько засмеялся. Москва уверена, что мы тут нужны, потому что такая информация идет от советника. Советник считает, что на кампусе кипит работа, потому что в этом его заверяет Звягин. А Звягин ждет и надеется, что все образуется... обще ко славе государевой и ко блаженству народному.
- А зарплату тебе кто будет платить?
- Наша сторона. Мы же здесь в порядке помощи.
- Ну, и что ты собираешься делать? - спросил, помолчав, Андрей. Есть у тебя какой-нибудь выход?
Вопрос прозвучал как-то очень сурово, и, почувствовав это, Андреи смутился. Но отец ответил серьезно и просто:
- Есть, сынок. Даже целых три.
- Целых три? - переспросил Андрей.
- Именно. Первый выход - сидеть тише мыши и делать вид; что занят я выше головы. Но этого я, к сожалению, не умею.
- Не умеешь?
- Не умею. - Отец снова засмеялся и покачал головой. - Вот я и думаю: не будет нам тут добра. Не поворотить ли нам оглобли, пока не поздно? Пойти к советнику и сказать: так и так...
- Да ты что? - испугался Андрей. - Это ж позор!
- То-то и оно, - сказал отец, подумав. - То-то и оно, что позор. Значит, остается третий выход: выбивать нагрузку и честно пахать. Ничего другого я не могу.
- А выбить... сможешь? - осторожно спросил Андрей.
- Я постараюсь.
Он хорошо это сказал, без хвастовства ("Да уж я уж постараюсь, конечно!") и без всяких там обиняков ("Постараюсь, но ... сам понимаешь, сынок..."). Нет, отец даже мысли не допускал, что он _недостоин_. "Господи, может быть, я вообще напрасно мучаюсь?.. Хорошо бы так". У Андрея отлегло от души, он умолк и, стараясь не смотреть на отца (чтобы он, чего доброго, не прочитал в его взгляде благодарности и любви), стал рассматривать площадь.
Внимание его привлек потрепанный тускло-зеленый пикап, стоявший у тротуарной бровки в тени, неподалеку от павильона. Кузовок пикапа был затянут брезентом, на капоте блестели крупные никелированные буквы "Субару". О такой автомобильной марке Андрей никогда и не слышал. За рулем сидела немолодая европейка с седоватыми коротко подстриженными волосами. На ней было что-то ярко-розовое с широкими рукавами, половину лица закрывали такие же, как у советницы и у Кареглазки, большие радужные очки. Повернув голову в сторону павильона, женщина неотрывно, испытующе и в то же время горестно, со странной улыбкой смотрела на Тюриных, у нее было загорелое, но какое-то изнуренное, по-обезьяньи мученическое лицо с глубокими морщинами на щеках. Так, наверно, смотрят на нас из иллюминаторов штурмана и пилоты летающих тарелок. Под этим упорным взглядом Андрею стало не по себе. Он хотел обратить внимание отца на эту странную особу, но не успел: подошел автобус номер семнадцать, и у его помятого сине-желтого борта неожиданно возникла толпа. Люди, сидевшие на соседних скамьях и поодаль, на траве под акациями, на ступеньках подъездов, на столбах ограды, просто на корточках в тени, повскакивали и ринулись штурмовать семнадцатый номер: всем им срочно нужно было ехать в сторону аэропорта, в свои "бидонвили". Никакого ожесточения они при этом не проявляли: напротив, радостно гомонили, громко смеялись, подбадривали друг друга. Казалось, толкотня доставляет им удовольствие. Отец и сын побежали к открытой автобусной площадке вместе со всеми, их не отпихивали, кто-то даже пытался призвать людей к порядку, расступиться и дать иностранца дорогу, но все без толку. Нужен был особый навык, и, когда автобус тяжко скособочась, тарахтя и извергая из прогорелой выхлопной трубы черный дым, тронулся, Иван Петрович и Андрей остались в клуба этого дыма возле опустевших скамеек. Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
- Является, что рок наш таков, - дребезжащим голосом Михайлы Михайловича проговорил отец, - отложа все суровые следствия непросвещения и скитающей жизни полуденных народов... Как-то неудобно, понимаешь, локтями толкать. Мало их угнетали?
Но вторая попытка, минут через десять, закончилась с тем же успехом. Андрею удалось повиснуть на никелированной штанге в середине обильной человеческой грозди, шевелением и густотою напоминавшей пчелиный рой, но у Ивана Петровича с носа сшибли очки, он наклонился, разыскивая их на бетонных плитах, и Андрей, конечно же спрыгнул и поспешил ему на помощь. К счастью, очки нашлись даже остались целы.
Тут дверца "Субару" распахнулась, и пожилая европейка (розовая рубаха ее по-разбойничьи и очень простецки была подпоясана черным кушаком, тощие ноги обтянуты пестрыми не по возрасту брючками) вылезла из кабины и направилась прямо к ним. Обута она была пляжные шлепанцы, водить машину в такой обуви было, должно быть очень неудобно.
- Папа, держись, - вполголоса сказал Андрей. - Затевается провокация.
Но было поздно: старушонка уже приблизилась.
- День добрый, - сказала она на правильном русском языке с несколько неуверенной искательной интонацией, улыбаясь и по-собачьи заглядывая им в глаза - снизу вверх, поскольку росточек у нее был совеем небольшой. Не сочтите меня за назойливую, но я вижу, что вам нужно в аэропорт. Вы знаете, так у вас не получится, вы действуете слишком деликатно. Если хотите, могу вас подвезти. Мне все равно предстоит ехать в ту сторону. Я ждала мужа, но он не пришел.
"Ну, вляпались, - сказал себе Андрей. - Как по-русски чешет, белогвардейское охвостье!"
Особого страха он не испытывал, скорее это было игровое волнение: уж раз за тобою идет охота - значит, _все_правильно_, просто им удалось вычислить твое переходящее "я".
- Спасибо, - застенчиво улыбаясь, проговорил Иван Петрович. - Но нам туда и обратно, багаж хотим получить.
На месте отца другой, более опытный товарищ прикинулся бы непонимающим: "Сорри? Мадам спикс хинди, урду? Ранш? Бат... в общем, с чего вы взяли, что мы понимаем по-русски? Ах, вы за нами давно наблюдаете? Ну и валите отсюда..."
- О, получить багаж? - деловито переспросила белогвардейка. - Он что же, сравнительно небольшой?
"Да, небольшой", - мысленно просигналил Андрей, пристально глядя на отца и пытаясь взять события под свой контроль.
- Нет, как раз большой, - словно извиняясь, проговорил Иван Петрович. - Холодильник.
- И вы рассчитываете, что достанете попутную машину в аэропорту? настойчиво допытывалась дама.
"Нас будут ждать там друзья!" - мучительно напрягаясь, подсказал Андрей, но отец игнорировал правила шпионской игры.
- А что, - простодушно спросил Иван Петрович, - разве это так сложно?
- Сложно - не то слово, - отчеканила белогвардейка. - Вы совсем наивные люди. Пойдемте со мной.
И, повернувшись, не глядя больше на них, решительно зашагала к своему пикапу.
Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына, тот пожал плечами.