Доктор Слава поставил диагноз "геморрагический инсульт" и грозно объявил, что будет ставить вопрос об отправке на родину. Сколько Людмила ни уговаривала его повременить - он оставался непреклонен: "феномен Тюрина" был ему как нельзя более на руку, он должен был напомнить руководящим инстанциям, что доктор Слава бдит. Беспрерывно повторяемая им по поводу и без повода угроза "Вышлю на родину" впервые в его практике обретала реальный смысл. "Захотел - и выслал, вот какой наш доктор Слава!"
Врачебная деятельность его заключалась в том, что он потребовал срочно перевести Ивана Петровича в более пригодное для жизни помещение, где больше воздуха и есть кондиционер. И Матвеев, будучи куратором, счел за благо забрать опальных Тюриных к себе. Теперь доктор Слава держался как благодетель семейства и спаситель жизни Ивана Петровича. По его поведению можно было предположить, что это он вытащил больного из могилы. Он приезжал в белом халате, осматривал Ивана Петровича, мерил давление, качал головой, интересовался питанием, давал бесчисленные наставления. Маленький, толстенький, мокроротый и ушастый, он упивался своей властью, как упырь.
- Значит, так. Полный покой, строгий постельный режим, свежий воздух, борьба с угрозой отека мозга. Позднее, уже в Союзе, займетесь лечебной гимнастикой, массажистку найдете, да помоложе, хе-хе-хе, и к логопеду обязательно обратитесь.
Людмила слезно просила Звягина вмешаться и прекратить это самоуправство, но Григорий Николаевич лишь разводил руками: "Против медицины наука бессильна".
Настасья была счастлива. Она бродила по нежилым комнатам гигантской матвеевской квартиры, поставив, должно быть, себе целью посетить каждую, и на пороге тихонько говорила:
- Здесь я еще не была. Или уже была?
О тесной клетушке в "Эльдорадо" она вспоминать не могла без страха. А наш номер там уже заняли, -убеждала она себя. - Мы туда не вернемся.
Вдруг в горчичном холле закричали:
- Андрей! Где Андрей? Вы не видели Андрея? Может быть, он на улицу вышел? Андрюша!
"Что там такое? - не двигаясь с места, подумал Андрей. - Кому я понадобился?"
Он не мог сейчас выйти на люди, просто не мог: ему представлялось, что у него голое, безбровое лицо с сожженными ресницами и воспаленными веками...
_Он_один_виноват_: вот какая истина открылась Андрею во всем ее безобразии. Он один виноват. Он знал, что отец болен (теперь ему казалось, что он знал об этом всю жизнь), и отмахивался: "Ай, ничего, пустяки". Ну, что, сынок, пустяки? Пятно на левой щеке отца - разве не понятно было, что это знак болезни? А ты, сынок, называл это клоунским румянцем. Вспомни, как сопротивлялся отец этой поездке, а ты приписывал его сопротивление лени, тебе удобнее было так думать. Почему ты не пожелал вникать, во что обошелся отцу выездной вариант? Да потому, что тебе самому сюда было надо. Тебе выгодно было прикинуться, что ты маленький человек. Это ты-то маленький человек? Да стоило тебе захотеть - и ничего бы этого не было. Ты сам все выдумал, ты один во всем виноват. Сколько раз отец обращался к тебе за поддержкой или хотя бы за сочувствием, сколько раз он давал понять, что ему тяжело, что ему хочется поскорее уехать отсюда! А ты, сынок? А ты стращал его скандалом. Ты настойчиво требовал: "Давай, давай, рвись, добивайся!" И при этом у тебя еще хватало наглости его попрекать: "Зачем вы меня сюда привезли?" Лживая, запущенная душа, ты - двуличный человек. Радуйся теперь: все само собой разрешилось...
- Андрей! - кричали за стеной. - Да Андрей же!
И тут его встряхнуло от макушки до пят: а ведь это приехала Кареглазка. Да, именно так: она не явилась в "Эльдорадо", не завезла, как сулила, свой бессмысленный "Неккерман" , и вот теперь, узнав, хочет просто поглядеть как это все у людей бывает. Так девчонки из старших классов бегали посмотреть на учительницу, которая травилась от несчастной любви. "Какой кошмар, нет, какой ужас!.." Жестокое любопытство - и тайная радость, что все это произошло не с тобой...
Он с трудом поднялся (все равно ведь найдут) и, неверно ступая затекшими ногами, вышел в узенький боковой коридор.
Там стояла мама Люда.
- Ступай, Андрюшенька, - шепотом сказала она, - к тебе Рудик пришел.
- Рудик, - машинально повторил Андрей. - Какой Рудик?
Он смотрел на маму Люду так, как будто не видел ее сто лет: низенькая женщина в голубом с декольте, смуглое личико осунулось, синие глаза окружены мелкими темными морщинками, от прически "Николь" ни намека, в темной шапке волос появились седые блестки... раньше их не было.
"Тупица, - ругнул он себя, - кто пустил бы сюда дочку советника? Мы -неудачники, мы заразные, нас не избегают только такие, как мы..."
- Ой, как стыдно мне, как неловко, - глядя на Андрея снизу вверх, жалобно проговорила мама Люда. - Нехорошо мы поступили с этими людьми... Не по-человечески. Будь поласковее с ребенком, сыночек. Попрощайся как следует, тете Тамаре привет передай... Я так перед ней виновата...
- Хорошо, мама, я все сделаю, мама, - деревянным голосом сказал Андрей. - Ты не виновата. Это я во всем виноват.
Мама Люда отступила на шаг, поднесла обе руки к губам, синие глаза ее наполнились слезами. Полно, до краев, но не пролилась ни одна слезинка: нельзя.
- Сыночек, - утвердительно, как Настасья, кивая себе, прошептала она. - Родненький. И, повернувшись, мелкими шажками пошла в гостиную...
Руди стоял на площадке. Странное, слегка деформированное лицо его было полно высокомерного безразличия, он прислонился спиной к сетке лифта и насвистывал. То, что Андрей появился не с парадной стороны, а с черной, поразило его и даже напугало: видимо, для местных это имело большое значение.
- Привет, старик, - сказал Андрей, протягивая ему руку. - А мы уезжаем.
Сегодня.
- Знаю, я знаю, из Филипп, - ответил Руди шепотом, и шепот его был хриплым. - Потому что нас, да? Потому что нас?
Он пытливо смотрел снизу вверх в лицо высокорослому Андрею, и глаза его эмалево блестели.
- Нет, Руди, не из-за вас, - возразил Андрей, и это была чистая правда, - Папа заболел, климат ему не подходит.
Руди помолчал, скосив глаза, - и поверил.
- Это для тебя, - застенчиво сказал он и ногами, обутыми в неимоверно грязные кроссовки, пододвинул к ногам Андрея стоявшую на полу сумку. Сумка тоже, это школьник-сумка, кастом-офис не будет смотри.
"Кастом-офис" по-русски означало "таможня". Взрослые в таких случаях непременно говорят фальшивое "Да зачем? Да не нужно" - и берут, потому что не понесет же человек свой подарок назад. Но мало ли что делают взрослые!
- Спасибо, Руди, - сказал Андрей, наклонился и поднял сумку, это был действительно местный школьный ранец из синего брезента, довольно тяжелый.
- Там некоторый ракуш, - сурово проговорил Руди. - Скажешь "не надо" - значит, не надо совсем.
Андрей оттянул латунную защелку - и увидел сперва какую-то странную мешанину, в глубине ранца что-то поблескивало и, казалось, скрипело. Первой мыслью было, что Руди притащил клубок змей, с него станется. Однако, вглядевшись, Андрей увидел, что ранец наполнен некрупными ракушками, морскими ежами, звездами и коричневыми орехами - это были те самые сокровища, которые он присмотрел на "Санди-бич" и вынужден был оставить.
- Это ты хорошо придумал, - сказал он, запустив руку в ранец. Мудрый старичок.
Малыш остался доволен этой реакцией, и глаза его засияли.
- А это тебе, - сказал Андрей, расстегивая ремешок часов, - это тебе от меня на память.
Руди глянул на него, на приоткрытую дверь квартиры и переспросил:
- Тебе от меня?
- Ну, да, мне от тебя, то есть правильно, тебе от меня.
Руди протянул руку, чтобы взять подарок, потом, выразительно показав своей асимметричной мордочкой на дверь, спрятал руки за спину и шепотом сказал:
- Ваши будут ругать. "А, продай часы - купи ракуш!" Не хочу. Право, этот малыш был не по возрасту смышленым.
- Ну, и что? - сказал Андрей. - Пусть говорят. Мы-то знаем с тобой, что это не так. Бери.
Руди взял часы, попытался пристроить их на своей тонкой лапке, отказался от этого намерения и вдруг, крикнув "Бай-бай", побежал вниз.
С синим ранцем в руках Андрей прошел по горчичному залу, он старался не встречаться взглядом с отцом, но краем глаза все время видел его бледное, слабо улыбающееся лицо, оно светилось в переднем углу и колыхалось на сквозняке, словно длинное пламя свечи... Взрослые, умолкнув, проследили, как мальчик подошел к секретеру и поставил ранец рядом с паровозиком.
- Посылочки, кстати, брать возбраняется, - не выдержав, укоризненно заметил кадыкастый и очкастый Савельев.
- Это подарок, - коротко сказал Андрей.