Илья улыбнулся, что тоже было редкостью в последнее время, и, жалобно скрипнув напоследок
стулом, поднялся.
- Пошли, расскажу тебе свои соображения.
Отогнув брезентовый полог, мы друг за другом вышли из палатки.
Мы медленно шли по платформе. По левую руку от нас находились пути, на входах в туннели
оканчивавшиеся блокпостами с пограничными дозорами, дополнительно укомплектованными
армейскими отрядами. Путевая стена, отделанная светлым мрамором, была увешана
многочисленными полотнищами с изображением герба Содружества Станций Кольцевой Линии, или попросту Ганзы, - коричневым кругом. Под одним из стягов красовалась рельефная надпись
«Краснопресненская». С другой стороны, за пилонами, облицованными тёмно-красным гранитом, прямо в центре зала находилась длинная палатка с намалёванной белой краской на брезентовом
боку надписью «Казарма». Вокруг совали солдаты в такой же, как у Петровича, камуфляжной
форме. Проходящие периодически мимо нас бойцы отдавали Илье честь и затем снова спешили
по своим неотложным делам. Гражданских на станции было не так уж и много, и основную их
часть составляли челноки, постоянно снующие по Кольцу с одной станции на другую с
различными торговыми поручениями. Вообще, станция больше напоминала эдакую военную базу, чем разительно отличалась от своих сестёр на Кольцевой линии.
- Самый лучший да и, скорее всего, единственный вариант – сталинская высотка на Кудринской
площади. Её ещё раньше «Домом авиаторов» называли. И недалеко, всего-то Конюшковскую
улицу да большой Конюшковский же переулок пересечь, и будешь на месте. Да и чего я тебе
рассказываю, ты ведь был там один раз, - рассуждал Илья, пока мы шли по платформе.
- Было дело. Но я не поднимался на такую высоту, чтобы можно было окинуть взглядом чуть ли
не весь город, - скептически взглянул я на друга.
- Да не беспокойся ты так, - поспешил успокоить меня Петрович. – На крыше есть специальный
смотровой периметр. Да он, собственно, и есть крыша здания.
На участке путей, который мы проходили, стояла гружёная длинными ящиками дрезина, на
бортике которой спиной к платформе сидел человек в гражданской одежде. Челнок, не иначе. К
транспорту как раз подошли двое бойцов, принёсших один из ящиков, и вскочивший, как будто у
него над ухом из ружья выстрелили, челнок принялся суетливо руководить погрузкой.
- Ну, хорошо. А как там с тварями дело обстоит? – я бросил взгляд на Илью. – Когда я был в доме
в прошлый раз, то особо высоко не залезал, так что не знаю, что там может обитать.
- Я посылал сталкеров проверить… Они там несколько часов провели, говорят, чисто всё. В
общем, с тобой пойдут трое. Ты их знаешь, кстати, не один же раз на поверхность ходил.
Экипировку тебе стандартную выдадут. Вот, в принципе, и всё, - Илья развёл руками.
Я остановился у одного из пилонов. Барельеф на нём изображал какую-то историческую сцену.
Барельефы и художественная лепнина были тщательно сохранены и ухожены, даже несмотря на
то, что станция находилась под прямым управлением армейского руководства. Собственно, не
только Ганза тщательнейшим образом сохраняла художественное оформление станций в его
первозданном виде. Коммунисты с Красной линии с не меньшим прилежанием и упорством, без
устали защищали от разрушения и ветшания, реставрировали по необходимости и охраняли от
возможных посягательств все предметы исторической памяти, что находились в их владениях.
Чего, в то же время, нельзя было сказать о гораздо менее зажиточных или вовсе бедных
станциях, на которых о каком бы то ни было оформлении не было и речи: все элементы декора
постепенно ветшали, покрывались копотью от чадящих костров, исписывались непечатными
выражениями или попросту скалывались.
Отвернувшись от барельефа, я посмотрел на Илью и, взвесив в голове всё услышанное, проговорил:
- В таком случае, я пойду туда днём. Причём, мне нужна облачная или, на крайний случай, пасмурная погода. Всё лучше, чем ночью шастать, да и видно тогда ничего не будет.
- А если придётся ждать больше двух дней? – озадаченно изрёк Петрович. – Как тогда быть с
твоим отъездом?
- Не беспокойся на этот счёт. В случае чего, отправлюсь попозже.
Удобный момент представился на следующий день после нашего с Петровичем разговора.
Пробудившись после беспокойной ночи, полной неясных и почти кошмарных сновидений, я