Якову 14 лет. Он был копией своего отца. Такой же высокий (даже для своих лет), рассудительный, от природы ему дана красивая литературная речь, только одно было в них
отличие – у Яши были светлые волосы, даже немного золотистые. Я всегда любовалась на них, мне очень хотелось иметь такие же вместо своих каштановых кудряшек. Меня больше всего
поражало, что он всегда был готов уделить час, а то и больше, чтобы поучить меня русскому
языку. Поначалу я даже и подумать не могла, что русский мальчик на пять лет меня старше
станет общаться со мной, девятилетней девочкой, толком не говорящей на его языке, хоть и
покорил он меня с первого взгляда. Я ему была очень благодарна – только с его помощью, я кое-
как начала говорить по-русски. И не было пределу моей радости!
- Ну, что? Споем по традиции? – спросил меня Яша.
- С удовольствием! Какую на этот раз?
- Давай мою любимую – «Salut» Джо Дассена?
- Конечно! Начинай! – задорно сказала я.
- Salut! Cèst encore moi!
- Salut! Comment tu va?
Вот так и проходили наши с ним русско-французские “уроки”.
* * *
Летние школьные каникулы продолжались уже второй месяц. Сегодня мы договорились с Яковом, что я приеду к нему на урок. В перерыве на обед брат забрал меня из дома, и мы поехали на
метро до Октябрьской домой к Александру и Якову. Николя тоже очень хорошо подружился с
Яшей. Они стали, как говорится, не разлей вода. Именно этот день стал последним в моей жизни.
Последним в жизни всех людей…
Папин рабочий день закончился, и мы втроем отправились домой. Время в метро летело для меня
незаметно. Я любовалась красотой архитектуры каждой из станций. Удивительно – одна не
похожа на другую! В Париже такого не было. Все станции отделаны одинаково, потолки ниже, виражи путей круче. Порой, поездка в метро заменяла катание на американских горках. Я, конечно, утрирую, но все же – это было так.
«Станция Чертановская. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи!»
– прозвучал довольно приятный женский голос из динамиков. Мне было очень любопытно, увидеть эту женщину (или даже девушку), чей голос звучал на остановках в вагонах поездов.
Открываются массивные двери, и большое количество людей спешат наружу, домой. На станции
тесно. Большая очередь к движущимся ступеням. Папа держал меня за руку. Мы ехали на
поверхность. Эскалатор был небольшим, поэтому через мгновенье мы должны были сойти с него.
Знаете… Такие мгновения отпечатываются в памяти навсегда. Некий переломный момент
наступает в жизни. Память человека начинает работать по-иному и не всегда вспомнишь, что с
тобой произошло после всего этого, но помнишь именно этот момент, а после него пустота. И так
тихо все, спокойно. Будто тебе стерли память. Ты витаешь в облаках мыслей, а они
рассеиваются, не давая заглянуть в них, вспомнить…
- Доктор! Доктор! Ma fille est mal! Aidez a elle! Пожалуйста! – слышала я где-то отдаленное эхо, образовавшееся от голоса моего отца.
- Мужчина! Я вас не понимаю! Давайте девочку! – врач протянул руки.
Отец Жизель отдал ее врачу, тот положил ее на кушетку.
- Dites-moi, tout ira bien avec elle?! – Папа бился в истерике.
- Так, выведете! – приказал доктор своему помощнику.
Что со мной произошло? Я ощущала нестерпимую боль в голове и во всем теле. Мне даже не
сразу удалось открыть глаза, чтобы посмотреть вокруг. Я увидела только свои, покрытые синими
пятнами, руки. В одной из них торчала игла, от которой уходила трубочка к подвешенной над
моей головой бутылке с какой-то прозрачной жидкостью.
- У нее многочисленные внутренние кровотечения. Мы ничего не сможем сделать.
Это звучало как приговор, благо Жизель не поняла о чем идет речь. Она повернула голову
направо и увидела своего папу. Он сидел напротив и смотрел на нее, огибая взглядом врача, который что-то ему пытался объяснить, но тщетно. Увидев движение головы, он тут же ринулся к
ее кровати.
- Жизель! Доченька! Как ты?! – я никогда не видела папу в такой истерике. На его добром лице
была одета маска ужаса, отчаяния, безысходности. Лицо багрового цвета и пот, который лился
ручьем.
- Что со мной, папа? – эти слова дались мне совсем нелегко.