Оглушенного Антона уже вытащили наружу. Кто-то вырвал автомат из рук здоровяка, щелкнул
новый рожок с патронами, раздался женский голос:
- Ты это уже говорил. Сам спасайся.
Ирина, присматриваясь к отражению монстра в стекле, пыталась навести оружие.
- Но…
- Пшёл вон – рявкнула она, пинком отправив здоровяка к выходу.
Дуло водило из стороны в сторону, отказываясь точно прицелиться. Монстр, будто издеваясь, не
двигался с места, разглядывая женщину. Внезапно шагнул вперед.
Ирина испуганно шагнула назад, палец нажал спусковой крючок, автомат дернулся назад.
Пуля пролетела мимо головы существа, вонзившись в стену. Монстр, проигнорировав опасность, вновь шагнул вперед.
Ирина не заметила, как, пятясь, вышла из дома. Монстр вёл себя странно, не спеша разорвать
всё живое, что увидит. Неожиданно присмирев. Женщина больше не чувствовала страха, наоборот, потерянное ощущение уверенности и спокойствия возвращалось.
Она затрясла головой, прогоняя бредовые мысли. Монстр стоял в дверном проёме не двигаясь.
Ирина заглянула в его разноцветные глаза. Она осталась в сознании, никакие видения не
захлестнули, ничего чуждого не привиделось, никто не попытался подчинить тело и разум.
- Андрей? – удивленно спросила она, узнав знакомый взгляд.
Монстр, издав дикий рев, исчез в доме. Раздался треск и грохот, существо будто пробило стену, пытаясь убежать как можно быстрее и дальше.
Ирина рухнула на колени, тело трясло, глаза неотрывно смотрели вслед.
- Что это было? – спросил Фёдор, приблизившись.
- Это был Андрей.
- Невероятно!
- Его невозможно победить. Даже пытаясь подчинить его сознание, проиграл монстр.
- Теперь кто управляет этим?…
- Неизвестно, но, похоже, борьба ещё идет. И Андрей уже кое-что сделал… Не дал меня убить…
АРСИ
Иному не удается жизнь: ядовитый червь гложет ему сердце. Пусть же постарается он, чтобы тем лучше удалась ему
смерть. (Фридрих Вильгельм Ницше "Так говорил Заратустра").
Море ласкало его ноги. Он сидел на теплом, золотом песке, а волны накатывались на берег, охлаждая нагревшуюся на солнце кожу. Задумываться, как сюда попал, смысла не имело. Он
просто принимал окружающую обстановку как должное. Поиски смысла вообще нужны суетным
людям, а у него осталось только время. Время, разделенное на дни и ночи, и время, разделенное
на холод и тепло.
Но сейчас было море. Море?! Да море, а что такого? Вот море, ласковое, теплое – хорошо. Вот
солнце, по-летнему яркое, печет кожу. Небо – синее. Ветер – легкий. Хорошо.
А вот и Люба, милая, любимая Люба. Сидит рядом.
- Как мне тебя не хватало, Любочка. – Хочет сказать он, но она поворачивает свою прелестную
головку в его сторону, и смотрит на него синими, пронзительными глазами. И он погружается в
их синеву. Проваливается в их ласковую глубину. Его единственная, любимая, хорошая, милая, он может бесконечно долго перечислять эпитеты…
Но он молчит. Не надо слов, она и так все знает. Она снова рядом и от этого становится теплее
на сердце.
Он протягивает руку и касается ее щеки. Страшно, страшно коснуться своими грубыми пальцами, нежного бархата ее кожи. Но он прижимает руку к щеке, и она закрывает глаза, поддаваясь его
порыву.
А в воде уже плещутся Галка и Ванька. Их дети. Галке девять лет, а Ваньке – шесть с половиной.
Они бегают по щиколотку в воде и, громко хохоча, брызгают друг на друга морской водой.
Проснулся он от грубого тычка по ребрам.
- Эй, отец, просыпайся!
Открыв вечно слезящиеся глаза, и опустив воротник старого, продранного во многих местах
овечьего полушубка, он повернул голову на звук голоса.
Два расплывающихся силуэта постепенно сложились в милиционеров, или уже полицейских - не
важно.