Кому из участников гражданской войны незнакомы муки творчества тех незабываемых
дней? Но из всех мук творчества самая незабываемая -- овсяная. Действительно, эта мука, в отличие от крупчатки, не один месяц портила мой желудок.
Но что делать? Величие эпохи обязывает. Тогда же я написал свою вторую революционную поэму -- "Мимозы в кукурузе", изданную конотопским упродкомом в количестве 85 экземпляров: 80 именных и 5 нумерованных, в продажу не поступивших.
Эпоха обязывает!
Я снова окунулся в водоворот событий. Как сейчас помню тяжелые незабываемые дни голода. Для того чтобы пообедать, мне, работавшему уже в качестве редактора захолустинской газеты "Красная вселенная", приходилось затрачивать массу энергии для получения спирта на технические надобности, как например промывка шрифтов и -- горла.
Здесь я не могу не вспомнить моего талантливого друга, литератора Костю Трепачева, служившего помощником директора рауспирта. Это был необыкновенный человек, сделавший много для русской литературы. Он снабжал спиртом многих литераторов, живших тогда в Захолустинске.
К сожалению. Костя в 1923 году был арестован за лишний ноль, проставленный им на накладной при получении спирта. Что делать? Эпоха обязывает!
Между тем события молниеносно разворачивались: я женился на Ксении Петровне Фельди-персовой, очень умной и образованной женщине (окончила высшие кулинарные курсы в Самаре) и переехал в Москву. Как сейчас помню эти незабываемые вечера
в гуще молодой русской литературы. В кафе поэтов подавали великолепные пирожки с мясом и с капустой. Я тогда же написал свою знаменитую поэму "Баррикады в желудке" и драматическую трилогию "Заговор поваров", к сожалению, до сих пор не изданные.
Кипучая жизнь Москвы захватила меня без остатка. С гордостью могу сказать, что в грандиозном здании, воздвигаемом советской эпохой, есть немало моих кирпичей.
В журнале "Красная шпилька" была напечатана моя поэма "Бунт швейных машин", в журнале "Красный трамвайщик" -- роман "В огненном кольце А", в еженедельнике "Красный акушер" -- гинекологическая поэма "Во чреве отца" (последняя переделана мною в пьесу и одновременно в сценарий).
Не могу не отметить, что я всегда шел в ногу с Октябрем. Например: я участвовал в ВОССТАНИИ литераторов, требовавших повышения гонораров. Я ШТУРМОВАЛ конторы редакций, от которых требовал немедленной уплаты денег за непринятые рукописи. Я с БОЕМ БРАЛ авансы за идеи своих гениальных и потому ненаписанных поэм.
В прошлом году я побывал за границей. Как сейчас помню мою встречу с Максимом Горьким. Великий писатель земли советской был болен и через своего секретаря любезно сообщил, что принять меня не может.
Эту незабываемую встречу я запечатлел в своей книге "Я и Горький".
Оглядываясь на пройденный путь, я с гордостью могу воскликнуть:
-- Счастлив тот, кто жил в эту величайшую эпоху, не прячась от дыхания Октября, не горя пламенным факелом, озаряющим путь грядущим поколениям!
Незабываемая эпоха! Светлые, неповторимые дни, которые дали мне массу материала для поэм, романов и особенно для сценариев!
Об этих первых днях я могу сказать еще одну историческую фразу:
Поэтом можешь ты не быть, Но сценаристом быть обязан!
Г. Никифоров
ЖЕНЩИНА И СОЦИАЛИЗМ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Не знаю почему, но я родилась вполне сознательной женщиной. Уже в детстве я прочла "Капитал" Карла Маркса и почувствовала всю фальшь окружающей меня обстановки.
Моя мать умерла, а отец служил инженером в НКПС. Он был очень красивый жгучий брюнет, ежеминутно дергал себя за нос, ездил в казенном автомобиле и вскоре женился на другой женщине.
Ее звали Соньчик. Она была очень красивая шатенка и совращала меня в голом виде в буржуазную жизнь.
Но ее слова не находили в моей душе отклика. Я прекрасно знала, что путь женщины лежит в другую сторону. Я изучала Лассаля и Чехова, и мне было ясно, что мой отец -- бездушный специалист.
И я начала работать в стенгазете, а потом подала заявление в комсомол, и райком меня утвердил.
Потом я узнала на практике, что приехал новый комиссар дороги Никита -старый коммунист, со старым партийным стажем -- и обратил на меня внимание.
Я хотела броситься под поезд, потому что мой отец -- гражданин Покровский -- целовал комсомолку и вообще бабник, но поезд прошел другой стороной и меня подобрал Саша Брякин -- бригадир и беспартийный слесарь, который и расскажет подробности о моем женском пути.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Правильно! Зовут меня Александром Мокеи-чем Брякиным, и я есть бригадир и беспартийный слесарь и хотя человек простой, рабочий, но мысли у меня идут по правильной дороге, особенно в рассуждении женской линии.
Когда приехала к нам файка Покровская со своим папашей, то, обсмотрев своими рабочими глазами со всех сторон, сказал я себе: хотя фигура у нее интеллигентная и красоты она неописуемой, но дух от нее идет наш, пролетарский.
А тут подвертывается товарищ мой -- Никита Шаронов, с которым мы Перекоп брали, и вижу я, что у него вроде как замутнение насчет инжене-ровой дочки.
Хотел было я не допустить, но увидел собственноручно, как Файка папашу своего -- инженера -- кокнула по башке железным прутиком, -- отмежевалась, значит, и сразу мне в голову ударило, что с такой девкой Никита не пропадет.
Идеология у нее выдержанная и вообще не подгадит.
И заявил я Никите, что хотя пролетариату жениться не дозволяется, особенно когда мост не достроен, но в данный текущий момент дело ясное и с моей стороны препятствий не имеется.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Итак -- мой женский путь подходит к концу. Я люблю Никиту.
За окном тихая, теплая погода. Сердце мое то сжимается, то расширяется. Да, я должна быть женщиной, но должна идти рука об руку и нога в ногу только с партийцем.
Я смотрю в окно и вижу его. Он идет по улице такой задумчивый, с таким старым партийным стажем -- с тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.
И я выскакиваю за ним. Я догоняю и перегоняю его, и он берет меня под руку.
Природа тиха и тепла. Поют птички. Сердце мое то расширяется, то сжимается.
-- Никита! -- кричу я, схватив его за руку.-- Я здесь, Никита!!
Он молчит, но я знаю, что мы идем с ним рядом и будем идти прямо к социализму.
Лев Никулин ВРЕМЕНА И НРАВЫ
Приступая к жизнеописанию моего героя, я мог бы рассказать о Панасюке, знаменитом Тарасе Панасюке, потомке запорожских казаков, о ко-торых чернобровые Оксаны и Одарки пели на вечерницах :
Нехай мене не ховают
Ни попы, ни дьяки,
Нехай мене заховают
Запорожски козаки.