После заката мудрый Альдира явился в логово с тремя беляночьими тушками. Попросил у Вильяры котёл, принёс воды и занялся стряпнёй на нескольких едоков. Уже пристраивая похлёбку над огнём, сообщил.
— Я собираю малый совет здесь. Ты не возражаешь, о мудрая Вильяра?
Она отвела взгляд, пожала плечами:
— Не дóлжно ученице возражать наставнику.
Он ответил с улыбкой:
— Хранительница клана! В своих угодьях, в своём логове, ты вправе возразить даже главе Совета.
Вильяра тоже улыбнулась:
— Да, я вправе, но я не буду. Мне любопытно послушать, о чём ты будешь беседовать со старейшими.
— А старейшим любопытно, что было в круге. Мы послушаем тебя, о мудрая Вильяра. И Нимрина. Или ты согласишься на песнь разделённой памяти?
Она невольно встопорщила гриву.
— Только с тобой наедине, о наставник. И то, знай: я этого не хочу. Мне тяжело и больно ещё раз переживать всё происшедшее в круге. Но если ты потребуешь, я исполню долг ученицы.
Альдира изобразил сочувствие не только лицом, а всем собой.
— Ты тоже знай, о Вильяра: я не желаю принуждать и мучать тебя погаными воспоминаниями. Но мы должны разобраться, что за круг вы с Нимрином сотворили. Чего нам ждать от новых Зачарованных Камней? Увы, но всё, что мудрые помнят об обряде Одиннадцати — полу-сказки, полу-враки. Наритьяра Старший погубил последних, кто умел ловить и запечатывать бродячие алтари. С мудрым Нельмарой они подробностями обряда не поделились.
— Мудрый Альдира, а ты знал, что обряд — из запретных? — спросила Вильяра.
— Хранитель знаний предполагал, что старые Рийра и Стамунира неспроста скрывали подробности. И неспроста у кругов, поставленных по обряду Одиннадцати, самый крутой, непредсказуемый нрав. Крови они больше не желают и не приемлют, но покуражиться любят. То есть я знал, что вы с Нимрином можете погибнуть, а можете одичать. Но тебе-то терять было уже нечего…
— А чужака не жаль? — раздался слабый, но внятный голос с лежанки.
— А к чужаку законы Голкья не столь строги, как ко мне, Вильяре или другим мудрым. Твой путь — только твой, ты сам глядишь под ноги и выбираешь, куда ступить. Ты выбрал и выжил — я рад за тебя и благодарен тебе за Вильяру. Буду ещё больше благодарен, если ты поведаешь, что вы делали в круге?
— Вильяра не желает ворошить пережитое, потому оно останется между нами двоими. Но давай, я расскажу об Одиннадцати? Поведаю, как ваши предшественники, не желая убивать и умирать на алтарях, ощупью искали выход? Как они изобрели «летучую песнь» и стали играть со смертью в салочки? Как изменялись Зачарованные Камни, пока стали тем, что они сейчас?
Теперь уже Альдира взъерошился и засверкал глазами.
— Ты сохранил память Теней целиком, Иули Нимрин?
Чужак то ли фыркнул, то ли усмехнулся, глядя в потолок:
— Я порвал с Тенями, когда пел песнь Равновесия. Но я многое запомнил и могу поведать. Я уверен, вам-то ваше прошлое нужнее, чем мне. Услуга за услугу?
— Чего ты потребуешь взамен? — спросил Альдира.
— Права открыто жить на Голкья. И брать колдовскую силу, если какие-то Камни дадут её мне.
— Ты же говорил, тебе пора уходить? — напомнила Вильяра.
— Да, пора. Я уйду, как только смогу. Но вы же не стали запирать дверь за так называемым Пращуром, вот и за мной не запирайте.
— А равновесие стихий? — Вильяру, вопреки благодарности и здравому смыслу, всё ещё тянет противоречить Иули.
— Хранительница, я не намерен вредить миру, которому уже отдал столько здоровья. Но пока я буду искать дорогу домой, мне нужно логово. Кстати, о мудрый Альдира! Я так и не услышал объяснений Гунтары. Почему он завёл меня не туда?
— Мудрый Гунтара объяснит сам, что он понял. А я готов пообещать тебе, Иули Нимрин, что, пока я возглавляю Совет, ты сможешь открыто жить на Голкья. И брать колдовскую силу у наших Зачарованных Камней. Но если мы заметим, что ты вредишь равновесию мира Голкья или творишь беззаконие, мы изгоним тебя, как изгнали бы любого из нас.
— Да, Альдира. Да, о временный глава Совета Мудрых. Я готов внимательно смотреть под ноги и отвечать за каждый свой шаг.
— Хватит ли тебе моего слова и клятвы, Иули Нимрин? Или ты желаешь предстать перед мудрыми в Пещере Совета?
— Хватит. Если ты пообещаешь донести твоё слово до всех мудрых. И защитишь меня от тех, кто с тобой не согласится.
— А ты, Нимрин, дашь ли мне слово, что не приведёшь на Голкья других Иули?
— Даже пару-тройку друзей?
— Иули, ты же сам понимаешь, это лишнее? Ваша поступь слишком тяжела для мира, чья жизнь держится на чарах.
— Понимаю. Но если припрёт, я могу попросить убежища для сородичей.
— Когда припрёт, тогда и обсудим условия. Только знай: Дóма Иули на Голкья мудрые и охотники второй раз не потерпят. Да, когда-то мы назвали себя слугами великой тёмной Империи, но той Империи давным-давно нет. И сами мы изменились. Если твои сородичи заявятся сюда толпой и попытаются завоевать Голкья, я не знаю, кто одержит верх. Но жить здесь не сможет никто, таково моё слово, слово главы Совета.
— Это я понимаю и принимаю. Не понимаю, с чего у тебя возникли такие мысли, о мудрый Альдира. Разве, я давал повод?
— Ты и друг Латиры — нет, Онга и посланцы Империи — да. Вот я и предупреждаю тебя. А ты предупреди других Иули, когда встретишь их и станешь рассказывать о своих похождениях.
— Когда?
— Ну, когда-нибудь ты их непременно встретишь.
***
Тьма упаси, вести с мудрым Альдирой переговоры от лица всего Тёмного Двора! Голки безжалостен, хладнокровен, дотошен, ироничен — и абсолютно невыносим. Иметь бы его целиком на своей стороне! Но на такое счастье, всерьёз и надолго, рассчитывать не приходится. Ромига Альдире — не более, чем союзник. Благодарность для голки — не пустой звук, но интересами и безопасностью своего народа он не поступится ни на волос. И в этом он безупречно прав, асур его побери.
Хотя Ромигино воображение пасует: представить, как вся Навь — или значительная её часть — ищет убежища на Голкья. Нав-то имел в виду одиноких бродяг, вроде себя, заплутавших между мирами. А глава Совета мыслит стратегически и глобально, как ему положено по рангу и статусу. И да, при том, что известно Ромиге о магической структуре снежного мира, идея привести сюда множество тёмных действительно дурная. А вот если не знать всего, что открылось Повелителю Теней, но понять кое-что про Зачарованные Камни, то идея может показаться заманчивой… Для Нави, потерявшей Землю! Ромиге такое в голову бы не пришло, не побывай он в Москве без малейших следов Тайного Города, кроме сказок. Но побывал, видел своими глазами. Вопрос, куда и почему все подевались, пока не имеет внятного ответа.
— Ну что, Иули Нимрин, скрепим наши договорённости обещаниями? — прерывает затянувшуюся паузу Альдира.
Куёт железо, пока нав слаб и, вероятно, не слишком ясно соображает? Ну уж, нет!
— Мудрый Альдира, давай, сделаем это, когда я смогу хотя бы сесть без посторонней помощи. А пока мне даже говорить трудно.
— Так лежал бы себе молча, — бездна иронии.
— А я не хочу, чтоб ты изводил Вильяру расспросами и воспоминаниями.
Ромига ждёт какой-нибудь реакции от колдуньи, но та возится в углу, вне поля зрения, и в разговор не вступает.
— Ладно, уговорил, — милостиво соглашается Альдира. — Тебе лучше знать, что там между вами произошло. Но ты начнёшь рассказ об Одиннадцати сегодня. У тебя есть время собраться с силами, пока варится похлёбка.
— Доброта твоя столь же безгранична, как мудрость, о Альдира! — горечь прорывается сквозь Ромигин насмешливый тон. Разумнее было бы промолчать, но самоконтроль плывёт от слабости и долгой боли, глушить которую — тратить остатки энергии.
Альдира не даёт собеседнику спуска.
— Да, поэтому я не обвиняю тебя в беззаконном обряде, куда ты втянул мою сестру по служению… Если только она сама не предъявит тебе такое обвинение. А, Вильяра мудрая?
— Не предъявлю, — нехотя, сквозь зубы. — Ничьей крови, кроме нашей, в круге не пролилось. Нимрин исцелил меня, как обещал, как я сама предсказывала и нагадала, — Вильяра замолчала, но через пару вздохов всё-таки добавила. — Мудрый Альдира, пожалуйста, не дави на Нимрина, я прошу тебя об этом как целительница. Мне и так стыдно, что я…
— Целительница? Вот и занялась бы своим целительским делом, помогла болящему. А хлам из сундучков старого прошмыги потерпит до лучших времён. Потом его разберёшь.
Вильяра сердито фыркнула, подошла — нав опустил веки, не желая встречаться с ней взглядом. Тоже больно: суток не прошло, как они почти убили друг друга. В некотором смысле, убили. Доля мгновения отделяла Вильяру от гибели, когда она спела «летучую». А если бы она не успела, не смогла? Сколько воды утечёт, пока нав позабудет серебристые глаза, в которых отразился лютым врагом?
Мерещатся другие глаза, зелёные, сморят с укоризной, хотя Ромига даже имя той фаты припоминает с трудом: Верена, Велена? Первая люда, к кому молодого нава потянуло сильнее, чем к разовому пикантному приключению. Кажется, взаимно! Но оба не дерзнули стать из любовников — возлюбленными. Поспешно разбежались, сбежали от неуместных чувств, постарались друг друга забыть — чтобы через несколько лет встретиться в подвалах Цитадели.
Люда погибла. Ромига не подарил ей не только быструю и безболезненную, а даже относительно чистую смерть. Не во власти помощника дознавателя — изменить ход допроса. Сведения нужны были во что бы то ни стало, ради победы в войне. Да, Навь тогда воевала с Людью, и в Зелёном Доме с пленным навом обошлись бы примерно так же. Но Ромиге повезло, а его женщине — нет. Почему сейчас он вдруг вспомнил ту люду? Именно её, а не всех, к кому неровно дышал, а после убил, подставил, оскорбил, оттолкнул? Мог ли иначе? Иногда да, иногда нет. В любом случае, поздно об этом сожалеть, совсем поздно.
А всё-таки, если бы он дерзнул удержать при себе юную феечку Велену? Испортил бы ей карьеру скандальным романом или даже постоянным сожительством с навом? Не стала бы она фатой, аналитиком, не притащили бы её в Цитадель на допрос…
— Не привязывайся к тем, кого ты не контролируешь, над чьей жизнью не властен целиком и полностью, — учит дознаватель Идальга своего давно уже не помощника, переживающего гибель очередной пассии: оторвы и умницы, другие Ромиге никогда не нравились.
— Идальга, это невозможно! Я же не властен над жизненным циклом младших…
— Вот и не привязывайся к ним. Или убивай их вовремя, своими руками.
— Но ведь и мы, навы, тоже смертны!
— Ни к кому не привязывайся, — усмехается Идальга поверх бокала, в глазах — пугающе знакомая полярная ночь.
Вспомнил ли Ромига реальную беседу с бывшим наставником или немножко бредит? Эсть'ейпнхар, собственное прошлое кажется ему странно зыбким, неопределённым. Наверное, это всё обряд Одиннадцати? Не одну Вильяру круг вернул в наихудшее мгновение её жизни. Ромиге тоже прилетело: не только от разъярённого вихря, а по мозгам. Лишь бы не спятить, как Онга…
— Нимрин! Ромига! Открой глаза, посмотри на меня.
— Не хочу.
— Надо. Слово целительницы. Открой глаза и пой со мной. Хотя бы голосом подпой, если бережёшь силу.
Может, правда, так лучше? Серебристый взгляд — живой. Вильяра смотрит на Ромигу без тепла, да асур с ним, с теплом. Пакостный обряд они пережили, это главное.
Под целительные песни нав расслабился и задремал. Благо, уже можно не держать себя в сознании: кости схватились и срастаются, прочее худо-бедно регенерирует. Обойтись бы без травм в ближайшие несколько лун…
***
Вильяра смотрит на спящего Нимрина и угрюмо размышляет, почему обыденный облик чужака мил ей с первого взгляда, а второй, колдовской, вызывает ужас и непреодолимое отвращение? Ведь и так, и эдак Иули отличается от охотников. А сам-то он даже не слишком сильно меняется! Кости, жилы, мышцы — всё те же самые, лишь поверх беленькой, гладенькой кожицы нарастает шипастая чешуя, да глаза чернеют целиком. Почему лицо разумного сразу выглядит, как морда дохлой, иссохшей на солнце зверь-рыбы? Ещё и тошнотворно перекошенная: справа и слева шипы торчат вразнотык.
Вспомнила — замутило! И тут же запоздало затрясло от пережитого в круге. Заколотило страшно, неудержимо: Вильяра дрожала и стучала зубами, пока не очутилась в кольце рук наставника. И тут же, вопреки прежнему желанию — сохранить в тайне подробности обряда — стала рассказывать-жаловаться. Как маялась и тосковала, медленно издыхая от раны, как доверилась Нимрину и пошла за ним, как едва не погибла от его руки, как впала в неистовую ярость и сама принялась его убивать…
Альдира прижимал колдунью к широкой груди, внимательно слушал, но и похлёбку помешивать не забывал, этой своей несуетливой хозяйственностью успокаивая лучше любых слов. Мол, все ужасы миновали, а сейчас вот поедим вкусного, и станет совсем хорошо. Вильяра маленько всплакнула от облегчения — почуяла, что полегчало-то не ей одной, Альдира тоже выдохнул!
— Хорошо, что ты решилась рассказать, ученица. Вряд ли кому-то ещё понадобится проводить обряд Одиннадцати, зато моё сердце успокоилось. Теперь я точно знаю, что не заменил бы тебе Нимрина в том круге. Даже если бы я невероятным ухищрением призвал те Камни и смог туда войти. Но нет, никто во Вселенной не сделал бы для тебя то, что сделал твой воин.
— Почему ты говоришь, ты бы не смог? — переспросила Вильяра сквозь слёзы.
— А ты бы просто не увидела во мне Иули Онгу, прекраснейшая. Кого угодно из охотников или мудрых, кто обижал тебя. Но не Иули.
— Наритьяру! Наверняка, я увидела бы Старшего или Среднего… Тьфу, погань какая!
— Вот и я про то. Ладно, похлёбка сварилась. Отлей своему спасителю жижицы и покорми, а потом я позову других мудрых.
***
Ромига проснулся от того, что его осторожно приподнимают, и от запаха еды под носом. Есть он уже хотел, а значит, мог: у навов с этим предельно просто. Взять ложку — ещё никак, а пиалу в обе руки — уже да. Осторожно хлебал через краешек горячийй взвар, на всякий случай прислушивался к внутренним ощущениям. Лишь на последнем глотке окончательно пробудился, широко раскрыл глаза — ожидаемо, встретил взгляд Вильяры. Отметил: взгляд без тепла, но и без особого холода. Глаза покраснели, припухли, будто колдунья недавно плакала, однако, в целом, физиономия довольная, и напряжение ушло.
— Хочешь ещё похлёбки? — спросила она его.
— Хочу. Половинку пиалы.
Доевши вторую порцию, нав бы ещё поспал. Ведь до того, как Вильяра его разбудила, ему снился город под белым небом, и там больше не было душекрада! Страшного врага больше не было нигде, совсем. Врага не было в живых, Ромига знал это совершенно точно, и наслаждался, бродя по узорчатым мостовым шумного, богатого, пропитанного незнакомой магией города. Большинство прохожих гостя не замечали, лишь темноволосый щёголь в яркой, как светофор, одежде взглянул вдруг с профессиональным интересом. Чуть присмотрелся — да и пошёл дальше по своим делам. Ромига хотел, было, догнать его, расспросить о враге врага. Почему-то казалось, ходячий светофор может быть в курсе, но тут Ромига проснулся… А теперь размышлял, можно ли верить сну? Если — да, хорошо бы попасть в тот город наяву и разузнать подробности…
Явление Стиры, а потом Гунтары, Ркайры и Тринары вынудило нава отложить интересные сны на потом. Мудрые приветствовали друг друга и тут же принялись горячо обсуждать новости. Не то, чтобы Ромигу интересовало, как Наритья раскололись на четыре враждующих клана… А вот про банду «поборников справедливости», объявивших охоту на мудрых, лучше знать, чем внезапно на них напороться. С его-то везением! Ведь и Вильяра, публично казнившая двоих таких отморозков за убийство Наритьяры Младшего, наверняка, заслужила месть… Ркайра тоже заслужил — трижды за последние полтора суток отбивался от покушений… Ещё во всём этом нехорошо замешана родня Аю, но как именно, Ромига не успел разобраться.
Завершив своеобразный «смол толк», мудрые прошли вглубь логова и уставились на лежащего нава. В скрещении шести взглядов он почувствовал себя крайне неуютно. Возможно, голки обменивались безмолвными репликами, возможно, просто оценивали его состояние. Плачевное: нижнюю половину тела Ромига ощущал частью себя, отслеживал ход регенерации, но не более того. Раздробленный позвонок восстанавливался гораздо быстрее нервного ствола, повреждённого осколками, и, как назло, именно сейчас всё это отчаянно заболело, переплавляясь и перестраиваясь…
— Да, Альдира, ты прав! Тащить его в Пещеру Совета — только зря издеваться, проще сразу добить, — прервал молчание Гунтара.
Вильяра вдруг безо всякого почтения растолкала старейших и присела на лежанку рядом с Ромигой, частично загородив его собой. Лица её он не видел, только напряжённую спину. А она, глядя на остальных мудрых, нашарила его руку и сжала запястье.
— Мудрые, я напоминаю! Я взяла Иули Нимрина под своё покровительство. Что бы ни произошло между нами в круге, вне круга я храню данное ему слово.
— Храни, — отозвался Гунтара. — Но разыскивать его дом ты будешь до бесснежной зимы. Мир, откуда он явился — мёртвая, иссыхающая старица на реке времени. Такое, знаешь ли… особо уединённое место для изгнания. Замкнутое на все запоры изнутри и снаружи, чтобы изгнанные не разбегались и никому не вредили, а жрали друг друга, как звери в яме. Ходу нет ни туда, ни оттуда. Как и почему выбрался этот Иули, я не знаю. Возможно, ему следует благодарить, а не проклинать своего душекрада. И дорогу назад искать не стоит.
Ромига сжал зубы до скрежета: сказанное Гунтарой о месте изгнания идеально подходило к прародине навов. К той самой Колыбели, откуда они вырвались, завоевав себе прекраснейший из миров… И принесли своё проклятие с собой, исподволь распространяя его на новое место жительства и на всех, с кем имеют дело? Ведь к Тайному Городу сказанное тоже можно отнести. Да и совершенный мир давно уже не столь прекрасен, как был на заре времён.
Вильяра сказала очень зло:
— Я думаю, я понимаю, о чём ты говоришь, мудрый Гунтара. Мы с матерью однажды замкнулись в нашем доме, чтобы моровое поветрие не перекинулось на соседей.
— Нет, мудрая Вильяра, ты совсем не понимаешь. Никто на Голкья не догадался бы: нарочно согнать в один дом толпу беззаконников, запереть их там, да и оставить на зиму.
— Ну, а не нарочно такое бывало, сказители о том повествуют, — набычилась Вильяра. — Зимовщики либо сплотятся и выживут, либо не увидят весны.
— Эти «зимовщики» вряд ли дождутся весны, — покачал головой Гунтара. — Закона-то в их сердцах как не было, так и нет.
— Это всё тебе Пращур наплёл? — не удержался Ромига. Уши нава были остры, кулаки он сжал так, что ногти вонзились в ладони.
Услыхав о Пращуре, Гунтара вздрогнул, сморгнул и чуть изменившимся тоном продолжил.
— Некто. Он ждал меня в лавке и сразу опознал, хотя я сделался неотличимым от жителей того селения. Он пересказывал мне, о чём те книги, которые я передал тебе, Иули. Но я не узнал в нём нашего Пращура. Он… Возможно, на самом деле, тоже Асми, но другой.
— Как он выглядел?
— Обычно для того места: тощий, прыщавый подросток, неловкий, некрасивый, в нескладной одежде. Я уверен, это не настоящий облик, но каков он на самом деле, я различить не смог. Его трудно было разглядывать и невозможно не слушать.
— А ты не говорил с тем, кто написал книги? Со сказителем?
— Некто, встретивший меня в лавке, уверял, что бесполезно задавать вопросы сказителю. Тот тоже не ведает пути в мир-призрак, где доживают бывшие. Как старица реки долго ещё сообщается подземными токами с главным руслом, так исчезающий мир способен являться в грёзах, тревожить сны, рождать в умах сказителей вдохновенные враки.
— Сказки, — упрямо поправил Ромига.
— Возможно. Тебе виднее. Я просто передаю тебе слова того Некто. Мне показалось, он очень хорошо знал, о чём говорил, и был, гм… Ослепителен в своей убедительности. Как опытный сновидец, я добавлю от себя. Я сам не раз наблюдал сплетения похожих, родственных миров, где не отыщешь ни начала, ни конца. Не поймёшь, где главное русло, где старицы. Нет, я не поручусь, что Некто сказал мне правду, всю правду и ничего, кроме правды. Я по-прежнему досадую, что завёл тебя не туда. Я желаю разобраться, как так вышло. Однако я опасаюсь за свою жизнь и рассудок. Лучше я послужу родному миру, чем сломаю голову о загадки твоего.
Вот так спокойно и откровенно признаться, что струсил и отступает, мог только голки. Тварь, вообще-то, бесстрашная и любопытная, но уважающая опасности и не лезущая на рожон без крайней нужды.
— Ну, спасибо тебе, о мудрый Гунтара!
— Пожалуй-ста, — ответил голки по-русски, даже почти не спотыкаясь на непривычных звуках.
Ромига не нашёлся, что добавить, и несколько вздохов в логове царило насторожённое молчание.
— Иули Нимрин, ты обещал рассказать нам об Одиннадцати, — бесстрастно, как голем-дворецкий, напомнил Альдира.
— Да, я обещал сегодня начать, — Ромига тяжело вздохнул, Вильяра чуть стиснула пальцы на его запястье. — Присаживайтесь поудобнее, о мудрые. Слушайте сказки Теней о временах, когда лучшие колдуны вашего народа умирали молодыми. И не от ярости стихий, а на алтарях, под острыми ножами своих преемников, таких же обречённых бедолаг. Ну, а что ещё вам всем оставалось делать, если к концу недолгого служения заклинатели стихий становились их неистовыми воплощениями?
Перед мысленным взором нава плыли чужие судьбы, чужие жизни и смерти. Всё это было давно и не с ним, отзвуки чужих мыслей и чувств не захлёстывали его — но помнились и настойчиво искали выход в слова. Будто, приняв отречение Повелителя, Тени просили и умоляли его — стать их голосом. Только потянись мыслью им навстречу — и всеведение, которого Ромига едва успел коснуться, снова тут как тут. Для Ромиги — соблазн, сильный! Желает ли он стать воплощённой памятью целого мира? Чужого, неуютного и странного мира, выпестованного блудным асурским разведчиком?
Да, Пращур чаще всего снился именно заклинателям. Пращур учил их… Видимо, разному пытался учить, безжалостно экспериментировал, ощупью искал, как стабилизировать их магический дар и психику — заодно. Ничего лучшего, чем путь равновесия, учитель вкупе с его любимыми учениками не придумали. А теперь блудный нав пересказывал потомкам тех колдунов, как в муках проб и ошибок рождались знакомые им магические практики. Разъяснял изначальную суть этих практик, ход мысли создателей… Искренне восхищаясь голки! Ну, не асуром же ему восхищаться: это противоестественно. Потому по ходу рассказа всё Ромигино восхищение и уважение доставалось охотничьему колдуну Кане Мункаре, Первому из Одиннадцати.
— Нельмара должен слышать это. Почему он не пришёл? — спросил Стира, когда рассказчик остановился перевести дух после особо захватывающего эпизода.
— Хранитель знаний снова занедужил, — ответил Тринара и поморщился.
Ркайра фыркнул, собираясь что-то сказать — Альдира перебил его, жадно сверкнув зрачками:
— Это должны слышать все мудрые! От старейших до новопосвящённых. Без исключения. Из первых уст.
— О мудрый Альдира, неужели, ты переменил своё решение и желаешь привести Нимрина в Пещеру Совета? — тут же напряглась Вильяра.
— Не просто желаю, а считаю необходимым. Но ты не беспокойся за своего воина, о Вильяра. Не сегодня. И я ещё спрошу его, желает ли он?
Кажется, Ромига перестарался. Слишком увлёкся, рассказывая голки позабытые страшные сказки о них самих — а сошло за откровение. Желает ли он, чтобы перед ним вот так развесила уши вся толпа мудрых? Чтобы они не гнали зловредного Иули с Голкья, а засадили источник бесценной информации в золотую клетку? Такое намерение явно читается у главы Совета, а Ромига слишком погано себя чувствует, чтобы торговаться и спорить.
— Мудрый Альдира, давай, мы поговорим об этом завтра?
Голки прищурил азартно горящие глаза:
— Иули Нимрин, ты боишься, я не отпущу тебя, когда ты соберёшься уходить?
— Опасаюсь, — Ромига скривил губы в ухмылке, хотя от сочетания собственной уязвимости и проницательности собеседника его опять пробрало ознобом.
Альдира отрицательно качнул головой:
— Нет, Иули. Мы утратили многое из наследия Одиннадцати, жаждем восполнить утраченное и будем благодарны тебе за помощь. Но я знаю: всеведение Теней — тяжкая ноша для живого. Ты спятишь, если понесёшь её слишком долго. Ещё одного безумного Иули нам здесь не надо. А если мы попытаемся удержать тебя силой, чтобы подольше слушать твои сказки, ты ведь начнёшь злокозненно разбавлять былое враками? — ещё один лукавый прищур. — Я не сомневаюсь, тебе достанет хитрости вредить нам изощрённо и незаметно. Отравленное наследие хуже утраченного. Поэтому я не стану тебя ни к чему принуждать, Иули Нимрин. Такова моя воля и моё слово, слово временного главы Совета Мудрых. Присутствующие, будьте мне свидетелями!
Ромига устало прикрыл глаза, выдержал паузу в несколько вздохов и ответил:
— Мудрый Альдира, ты достойный наследник Каны Мункары. Я благодарю тебя за понимание, и я постараюсь вручить вам наследство Одиннадцати неповреждённым. Давай, продолжим беседу и сказки, когда я уверено встану на ноги?
Альдира, Стира и старейшие переглянулись — глава Совета согласно кивнул:
— Отдыхай и выздоравливай, Нимрин, у тебя выдался тяжёлый день. Мудрая Вильяра, ты останешься здесь, со своим воином?
— Да.
Как только мудрые ушли, Вильяра развернулась лицом к Ромиге. Встретились взглядами — колдунью перекосило, будто от кислого.
— Ну, что ж ты за…
Недоговорив, она подскочила с лежанки и резкими, порывистыми движениями начала расставлять по местам утварь.
— Вильяра! Пожалуйста, присядь рядом со мной и выслушай меня. Очень внимательно выслушай меня и постарайся понять, уложить в себе услышанное…
Она плюхнулась рядом.
— Ну? Я тебя слушаю.
— Скажи, тебе стало тошно глядеть на меня? Да?
С досадой и отвращением:
— Да, Ромига.
— И это никак не проходит, хотя ты стараешься?
— Да.
— Я разделяю твои чувства.
— Ты? Разделяешь?! — недоумение.
— Да. Только я не удивляюсь и не корю себя, поэтому мне гораздо легче. Что произошло? В круге мы столкнулись сторонами, которые показываем смертельным врагам. А существа-то мы с тобою недобрые, небезобидные, и это прекрасно, само по себе! Врагам — так и надо.
Колдунья удивлённо приоткрыла рот — тут же сердито фыркнула:
— Я — целительница. Ты — не враг. Мой долг обязывает…
— Обращать ко мне совсем другую сторону? Да. А твои же здоровые охотничьи привычки вопиют: нельзя, опасно! Разлад. Переваришь потрясение, и полегчает.
— Ты знал, что так будет?
Теперь уже Ромига поморщился:
— Предполагал.
Ждал вопросов — не дождался, вместо них Вильяра завела Зимнюю песнь умиротворения.