Камни перед ним сомкнулись не в косой менгир, а в небольшую угловатую глыбу. Он никогда не бывал здесь, но памятью Теней узнал место. С первого взгляда и по ощущениям — неуютное. Угодья одного из мудрых, кто охотился на Ромигу после Песни Равновесия. Альдира, вроде бы, вразумлял их, но вразумил ли? Неохота проверять, потому Ромига не станет болтаться на виду, у Зачарованного Камня, ни единой лишней секунды. Как ни жаль энергии, нав построил портал. Прямиком к пещере, где обитал его соплеменник, Иули без имени. Тот, кто, уходя с Голкья, даже Тень свою увёл с собой. Оставил лишь весьма примечательное послание Онге и, может быть, что-то ещё, чего Онга не нашёл?
По сравнению с навским форпостом, который переделали под себя мудрые, пещера Иули оказалась невелика. Однако Ромига уже битый час кружил по коридорам, лестницам и залам, отделанным в стиле Империи, времён её расцвета. Идеальная геометрия строгих, выверенных форм, стандартная защита от обветшания, стихийных бедствий и взлома, ничего лишнего. Ничего личного. Вообще ничего. Для помощника навского дознавателя, а Ромига был им, «стены помнят и говорят» — не пустые слова. Всякая жизнь оставляет следы. Жизнедеятельность магического существа — особенно. Да только безымянный Иули затёр свои следы с параноидальной тщательностью.
Можно предположить, почему и зачем. Ромига помнит его письмо Онге, будто сам держал то письмо в руках:
«Плохого дня тебе, Онга, предатель двух князей. А кого ещё ты предал в своей никчёмной жизни, не сочтёт и сам Спящий. Твои возлюбленные, дети, друзья… Жаль, ты не сдох на алтаре. Жаль, я не добрался до тебя и не добил. За всё, что ты сотворил с моей матерью. За наследство, которое досталось мне. Будь ты проклят! Раз ты читаешь эти строки, значит, опять выкрутился. Как именно, я не хочу знать, и надеюсь, выкрутился ты ненадолго. Желаю тебе скорой и мучительной смерти, по заслугам. Всю дрянь, что ты скопил у себя в логове, я уничтожил, а всё полезное забираю. Сам я ухожу с Голкья и Тень свою увожу, да не послужит она извращенцу. Прощай, Онга».
Без подписи, но Онга то ли узнал почерк, то ли понял намёки. Если сколько-то верить его путаным воспоминаниям, автора письма, вероятнее всего, звали Имигой.
Действительно, был такой исследователь Внешних Миров. Один из многих, кто расширял горизонты Империи Навь далеко за её фактические границы. Не единственный, кто сгинул без вести в глухих углах Вселенной. Ромиге давным-давно подвернулись в библиотеке Цитадели обрывки его путевых заметок. Молодой нав искал другое и не обратил бы на них внимания, да царапнуло созвучие имени путешественника с его собственным. Не настолько царапнуло, чтобы углубляться в биографические подробности. Может, слышал что-нибудь от старших навов, краем уха? Нужно повспоминать…
Что за дикая вендетта Имиги с Онгой? Кем они доводились друг другу? Выколупывать факты из того, что у Онги вместо памяти — нырять в навозный колодец за обронённым туда колечком. Нет, даже не колечком: нашёл, достал, отмыл, как новое. Скорее, за куском еды: если и выловил, оно уже не еда. Тьфу!
Имига был или считал себя сыном Онги? В письме прямо не сказано, а в Онгиной голове жили и спорили взаимоисключающие версии. С матерями там всюду… Эсть’эйпнхар! Онга спал с асурой и зачал ей ребёнка!? По любви? Где-то между прорывом изоляции Нави и началом Первой Войны? Странное время, точка бифуркации, которую навы не слишком-то охотно вспоминают. Тогда многое было возможно, и такое… Ну… Позже у Онги были навьи: больше одной, если он их себе не выдумал. Вроде бы, ничего непотребного он с ними не «сотворял», хотя… Вот что это за около медицинские извращения? Какие-то эрли, значит, уже конец Войны. Навы и навьи, с тяжкими магическими травмами. Ещё какие-то асуры, чуть живые и беременные. Нет, ковыряться в чужой бредятине больше нету сил!
Ромига плюхнулся на пол, привалился спиной и затылком к стене: голова трещала так, что тянуло блевать. Будто он не с воспоминаниями работал, а отравился дрянью. Нет, пожалуй, через Онгу он ничего не разъяснит, и даже пытаться бессмысленно.
А может, вовсе плюнуть? Не ворошить древнюю жуть и дичь? Вот прямо сейчас Ромига позовёт Латиру, чтобы тот забрал его отсюда. Или сам пройдёт по изнанке сна, сразу под тёплый Вильярин бок. А потом тщательно, как учил мастер Шага, забудет чокнутых бродячих навов с их невообразимыми разборками. Онга мёртв, Имига — на самом-то деле, даже имя не точно! — убрался в неизвестном направлении… Вот если б знать, что он тоже умер, Ромига закрыл бы тему. А игнорировать настолько мутную персону, которая неизвестно, когда и откуда выскочит — ни за что. Иули забрал свою Тень и старательно замёл следы, но в реальности осталась дыра в форме нава, изучая которую, можно многое про него понять. Например, Латира помнил друга Иули в лицо, и Ромиге той памяти перепало достаточно для опознания. Лицо, голос, повадки… Портрета путешественника Имиги Ромига не видел, но, если доберётся до Земли, поищет и сравнит. Или найдёт ещё какие-то зацепки на Голкья.
Посидел в медитации, пока утихло эхо Онгиного бреда. Встал и ещё раз обошёл жилище Иули, не строя никаких арканов, не всматриваясь до рези в глазах, а наоборот, скользя по стенам, полу и потолку беглым расфокусированным взглядом.
Что? Отпечаток ладони на стене? Заметил краем глаза. Присмотрелся: обычные прожилки в полированном камне. Ощупал, по-всякому просканировал: вроде бы, кусок стены ничем не отличается от соседних. Но однажды замеченный, притягивает внимание. Боковым взглядом — довольно чёткая пятерня, прямым — естественный узор породы. Нав прикрыл глаза, и нити, видимые лишь геоманту, на том же месте сплелись в тугой узелок… Который легче лёгкого развязать! Собственно, для этого не нужен особый дар, достаточно было попросту догадаться.
Ромига до крови прокусил губу, сплюнул на ладонь и прижал к стене: ровно там, где ему мерещился отпечаток пятерни. Лёгкий магический всплеск и шорох за спиной: обернулся — успел заметить, как закрывается маленький портал. Подхватил на лету выпавший оттуда листок пергамента, плотно исписанный навскими иероглифами.
Иули всё-таки оставил в своём жилище послание для зоркого и сообразительного сородича.
Взгляд мгновенно выхватил начало: «Здравствуй, Иули». На родном языке — странноватое обращение, и по спине Ромиги побежали тревожные мурашки.
Пергамент зачарован лишь от ветхости и сам по себе не западня… Наверное. А вот информация и дезинформация бывают равно опасными. Что бы Ромига ни прочёл, не стоит безоглядно доверять написанному. Мало ли, какие цели преследовал автор? Кого видел адресатом?
Итак: «Здравствуй, Иули. Я сам принял это прозвище вместо прежнего имени. И тебя жители Голкья величают так же, как любого нава. Без сомнения, ты смотришь на мир чёрными навскими глазами, иначе не разглядел бы мою метку. Но без искры Света в твоей чёрной крови ты не получил бы это письмо».
Что?! Уши нава заострились. Да за такое оскорбление не то что на дуэль… Спокойно, Ромига, спокойно! Автор письма мог быть безумнее Онги. Однако колдун незаурядный. Аркан, отпирающий тайник, спрятал так, что не видно, даже зная, где искать. Волей-неволей вспоминается магия тех, кого навы так и не превзошли. Хотя и среди сородичей есть мастера, до которых Ромиге, словно кочке до Эвереста. А каким ещё хитростям выучился странник между мирами?
Ромига выровнял дыхание и продолжил читать: «Досталась ли тебе искра при рождении, как мне? Или ты слишком заигрался в местное равновесие? Так или иначе, Свет в тебе есть. По моему печальному опыту, безопаснее это знать, чем пребывать в неведении. Особенно, если ты когда-нибудь вернёшься на Землю. Я туда возвращаться не собираюсь. Кровь «прилипалы» — смертный приговор не для меня одного, а для всего моего потомства среди навов, прошлого и будущего. Князь принял окончательное решение о таких, как я, и не мне это оспаривать. Мне просто невероятно повезло. Я узнал свою постыдную тайну раньше, чем её раскрыли другие, унёс с Земли и хорошенько спрятал. Надеюсь, успел».
Успел. Иначе заметки путешественника Имиги не хранились бы в библиотеке в общем разделе. Если этот Иули — действительно Имига. Если он в самом деле «прилипала», а не заблуждается, не введён в заблуждение…
Ромигу снова замутило. Проклятое наследство проклятой Войны! Ученик дознавателя, неуёмный в своём любопытстве, однажды докопался до кое-каких документов. Навы так и не научились магически определять скрытых полукровок. Сама Тьма не отсеивала «прилипал»! Вычисляли их только по косвенным признакам, по вехам биографий. Старшие навы ненавидели говорить об этом и отказались делиться с Ромигой подробностями. Мол, истребили всех, и больше таких не родится. Ты, Ромига, можешь спать спокойно.
Да по его тогдашнему разумению, навско-асурских полукровок вообще не должно было быть! Нормальные представители своих рас чурались друг друга ещё до того, как между ними вырос заслон генетической ненависти. И даже у ненормальных кровь смешивалась крайне неохотно. Природа-то умнее дурных мозгов, особенно у магических существ. Но кое-кто всё-таки исхитрился зачать, выносить, родить жизнеспособное потомство. Полбеды, если получилось заметное, странное «ни то, ни сё». А иногда две зиготы сливались, рекомбинировали, снова делились. Получалась двойня, близкое подобие родительской пары. Самая устойчивая, энергетически оптимальная структура. У навьи тёмная половина двойни, вероятнее, была девочкой, у асуры — мальчиком, но не обязательно: родительские признаки при рекомбинации, отчасти, всё-таки перемешивались. Иногда организм матери отторгал чужеродный эмбрион, сохраняя близкий по генстатусу, и рождался только один ребёнок из двойни. Редко, исключительно редко, но и того слишком много. Помнится, Ромига впервые подумал, что без знания — вот этого знания, о полукровках в собственном Доме — он жил счастливее и спокойнее. Закрыл тему. Рад был, что навских «прилипал» давным-давно не существует, и ему их не надо выслеживать.
А вернувшись домой с полученной информацией, он будет должен! Хорошо, не выслеживать: он уже не помощник дознавателя. Но сообщить Сантьяге о беглом «прилипале». А поколений минуло столько, что потомками беглеца могут оказаться полцитадели. И что дальше? Письмо-то из разряда: «перед прочтением сжечь». Сейчас тоже не поздно: назвать всё это бредом или ложью, уничтожить, забыть. Но раз уж начал, Ромига дочитает до конца, и только потом…
«Возможно, ты из моих прямых потомков, Иули? Или нет? Всё равно мы товарищи по несчастью. Тёмные, меченые Светом. Потому я предупреждаю об опасности, которая стережёт тебя дóма. И о второй, гораздо ближе. Мир Голкья нестабилен. Его стабилизировали магически, но ненадёжно. Вся структура держится на двух жертвах. Жертвы пребывают в потаённых, недоступных местах, ни живы, ни мертвы. Одна жертва — нав-ренегат. Местные зарезали его за дело, но не до конца. Он имеет власть над так называемыми Тенями, о них читай ниже. Вторая жертва — асур. Как он сюда попал, и кто его зарезал, я не выяснил. Предполагаю, он и по сей день активно влияет на живых магов. Искать своё место в этой шаткой конструкции я не намерен и тебе не советую…»
Поздно! Ромига вмазался в конструкцию и разнёс её вдребезги, остатки демонтировал. Мир не рухнул. Что дальше? Жадно пробежал глазами письмо до конца, но Иули больше ни словом не обмолвился ни о себе, ни об Онге. Зато с глубоким пониманием рассуждал о Тенях. Оставил подробнейшую инструкцию, как уйти с Голкья самому или вместе с Тенью. Возможно, пригодится. А подпись в конце не поставил, лишь пожелал доброго пути.
Ни следа той ярости, что сквозила в письме к Онге! Нет, неохота гадать, кем они были друг другу. Даже если судьба сведёт Ромигу с Иули, он не станет допытываться. Но лучше бы, конечно, не сводила. Ромига не желает вставать перед неприятнейшей дилеммой. Ему бы разобраться со своей «искрой Света»: если она есть, если Иули не ошибся и не солгал.
Ромига снова присел на пол под стеной, ноги не держали. Всего сутки назад он был безоглядно, допьяна счастлив. Злополучный Иули разбил его счастье вдребезги, но никакого зла на «прилипалу». Бесконечная печаль. Покой и штиль, как в центре тайфуна. Нав давно чуял, подозревал, боялся: с ним что-то не так. Вот и выяснил, что. Конечная остановка. Однако Тьма принимала его, как родного, всю его жизнь. Это неоспоримый факт. Материнская стихия не отступилась от него даже в чужом мире, даже после всего, что с ним происходило, что он делал. А второй князь Нави, бывало, ошибался в своих решениях, иначе Империя стояла бы до сих пор. Ромига понимает, на какую скользкую, кривую дорожку он вступает уже одной только мыслью. Но кое-какие решения второго князя третий, нынешний, пересматривал. А ещё Латира, Голос Щуров, сказал нечто крайне любопытное. Будто опытный геомант, плетельщик судьбы, может не только выглядеть, как посчитает нужным, но и по сути своей становиться тем, кем он выберет быть. Надо всем этим Ромига поразмыслит на свежую голову. А пока — спать! У Вильяры под боком, там теплее.
***
Вильяра желала выспаться и уснула: глухо, мёртво. Однако плоха та охотница, которая вовсе не замечает, что творится у неё под боком. Когда Нимрин куда-то подался изнанкой сна, она отметила и проследила его путь… Вздохнула с облегчением. Ушёл туда, где его ждут.
Мудрую предупредили, чтобы она не беспокоилась, даже если Нимрин застрянет в круге на луну-другую и вернётся не таким, как был. Ей показали, каким он должен… Каким он может вернуться, если примет дар. Колдунья сладко грезит о том прекрасном чёрном оборотне, что выглянул из волшебного зеркала. Но она знает своего воина достаточно, чтобы видеть: для чужака это щуров дар, как в сказках. Отвергнешь — пожалеешь, примешь — пожалеешь. Иули слишком рвётся домой, чтобы радостно и благодарно пустить корни на Голкья. А малейшего принуждения он не потерпит и не простит никому. Поэтому грёзы — пустые грёзы! — это всё, что мудрая вправе себе позволить. Она же сама которую луну расхлёбывает за мудрых, которые напозволяли себе лишнего…
«Вильяра, пожалуйста, приди! У нас тут Аю вытворяет такое, что к Камню идти страшно!» — отчаянный зов Туньи пробился сквозь дремоту, и Вильяра открыла глаза уже рядом с охотницей. Встряхнулась, проморгалась, глянула по сторонам — морозное, солнечное утро переходит в день. А над домом Лембы, у Камня, кто-то ворожит снег и бурю. Основательно ворожит, не по-детски. Дюжина охотников, считая Тунью, толпой сбились у нижних ворот и опасливо вглядываются в белую мглу, вихрящуюся выше по косогору.
Вильяра приветствием отвлекла их от зрелища. А потом спросила, что происходит? Зачем её звали?
— Ну, ты же сама видишь, о мудрая! — ответила Тунья, как старшая из присутствующих. — Аю снова лепит чудовищ. Вчера начала, сегодня продолжила. Ворожит и никого не слушает. Может, Лембу послушала бы, да он с подростками на охоте. А старый Зуни велел оставить её в покое. Мол, пусть ворожит, что хочет, пока никому не вредит. А мне страшно и за нас, и за неё. Ты же исцеляешь её от проклятия, о мудрая? Вот я тебя и позвала.
Страшно, не страшно, а выглядела Тунья, скорее, возмущённой и обескураженной, чем напуганной.
— Что за чудовищ Аю лепит? — переспросила Вильяра.
— Там… Звери и другие, им даже имён нет. Жуткие, как дурной сон. Я сказала, надо всё сломать и заровнять, а она чуть не в драку. Утихомирь её, о Вильяра!
— Хорошо, я посмотрю. А вы все идите по своим делам и ждите меня в доме. Спасибо тебе, Тунья, что позвала меня, — сказала мудрая и сама обратилась в снежный вихрь.
Она снова так может! Она при каждом удобном случае показывает это охотникам, чтобы Вилья не сомневались в силе своей хранительницы! А ещё так проще ощутить чужое заклятие и, если понадобится, обуздать стихии. Вильяра-вихрь устремилась к средоточию ворожбы, как бы подчиняясь песни Аю — проникая в суть заклятья чувствами и разумом.
Ярость и боль, обида и отчаяние в сиплом, негромком вое… Аю совсем отвыкла заклинать стихии на морозе? Но горло сорвала — помогает песни танцем. Кто научил её, или сообразила сама, в неистовой жажде довершить начатую ворожбу? Кружится среди метельной круговерти, раскинув руки крыльями. Грива дыбом, по щекам ползёт солёный снег, небесная синь сверкает меж заиндевелых ресниц. Сапожки ступают по ветряным струям, едва касаясь снега… Сильна ведьма, кто бы раньше подумал!
Вильяра-вихрь станцует с ней этот танец, им обеим есть о чём… Ой, нет, лучше мудрая полюбуется со стороны, делясь силой и подстраховывая. Потому что вот же они: снежные звери Аю! Звери и другие, кому нет имён! Охотница не просто так расплескивает вовне свою внутреннюю бурю. Она управляет стихиями изощрённо и тонко, придавая вид и форму тому, что её гложет изнутри… Не её одну… Жуткие, небывалые твари рождаются из ветра, снега и льда. Яростно терзают друг друга, словно живые. Жуткие, а не наглядишься.
Аю допела, дотанцевала. Обессилено уронила руки, рухнула на колени в сугроб. Но спины не согнула, головы не склонила, снизу-вверх разглядывая сотворённое. То ли драку, то ли совокупление зубастых тварей с кричавкиными крыльями и длинными, гибкими телами подкаменников. Смахнула с лица снег и слёзы, улыбнулась солнцу сквозь оседающую позёмку. Встала. Пошатываясь, побрела к Камню. Из-за него-то Вильяра и вывернула ей навстречу, уже на своих двоих.
— Здравствуй, Аю!
Та не сразу признала собеседницу, не сразу вспомнила нужные слова. Так бывает с заклинателями стихий, особенно, неопытными. Поклонилась: без спешки, с достоинством, лишь потом заговорила. Попыталась заговорить, а голоса-то нету. Вильяра обняла её и без лишних разговоров утащила изнанкой сна в дом, на кухню, отпаивать тёплым. Сначала — лечение. Ведьме без голоса, как кузнецу без руки. Конечно, у старой Ракиму нашлись нужные травы, а заварила их Вильяра сама. Пела над Аю целительские песни уже в её покоях, раздев охотницу догола и укутав в пушистые шкуры. Аю блаженно жмурила глаза, как заласканное дитя. Говорить не пыталась, да Вильяра ей и запретила.
Аю слушала песни мудрой. Потом долго, пока подживают связки, слушала про безголосую Камну. Как на первой охоте зверь порвал девушку, повредил ей горло. А она всё-таки убила его и выжила. Но с тех пор говорила только шёпотом, а петь не могла вовсе. Прошло два года, и Мьяли оценили дар небывалой ведьмы, чья ворожба — жесты и танцы. Клан избрал Камну для посвящения в мудрые и благоденствовал с такой хранительницей больше сотни лет, пока Наритьяра Старший не сгубил Немую Мьялиру…
Между словом, Вильяра показала Аю, как зажигать и гасить фитилёк светильника щелчками пальцев. Аю сходу не смогла повторить и вспомнила, наконец, что владеет безмолвной речью. Попросила уточнений, снова и снова отрабатывала, как складывать пальцы и направлять текущую внутри силу. С какого-то раза у неё начало получаться… За леченьем и ученьем прошло полдня. О снежных тварях Вильяра не напоминала, не спрашивала: ждала, пока Аю заговорит о них первой. А сама ещё с кухни послала зов Тунье, чтобы никто ничего не трогал, пока мудрая не посмотрит сама.
«Вильяра, ты видела, что я слепила на нашей горе?»
— Да, мельком, — из снежного вихря видно иначе, чем глазами. — Я хотела обойти и рассмотреть. Но твой голос — важнее. Они же не убегут от нас, пока я тебя лечу?
«Не убегут. Но Тунья грозила, мол, поломает этот ужас. Зуни ей не велел, но она же своевольная! — в глазах Аю блеснули злые слёзы. — Я, конечно, слеплю новых… Но если ты, Вильяра, велишь ей отступиться… Ты же позволишь им простоять там до весны? Пусть они сами собой утонут в сугробах, а весной утекут талыми водами».
У Вильяры аж сердце защемило от созвучия: ровно того же она желала всем последствиям Наритьяриной смуты! Вот не зря зачаровывала зеркало для Аю! Мастерица, освобождённая от проклятия, только начинает пробуждаться, а с ней уже есть, о чём поговорить и поколдовать… То есть, даже останься Аю прежней милой дурочкой, Вильяра не пожалела бы затраченных усилий. Но так, как вышло — отраднее.
— Это ты ловко придумала, Аю! Сама, или кто подсказал?
«Мы с Даруной и Нгуной сочиняли узор им на гривны. Они теперь главы дома, им надо, а я умею. Мы вчера рисовали вместе, и они восхищались самыми свирепыми, опасными хищниками, из самых жутких снов. Рыжим сестрицам сейчас такое по шерсти и по нраву. Им легчало, глядя на то, как звери, чудища и страшилища терзают друг друга. Но я не хочу, чтобы это жило с Даруной и Нгуной изо дня в день, из года в год, пока они носят на себе изделия моих рук. Некоторые вещи греют сердце, некоторые ранят. Некоторые ранят, чтобы вылечить. Но никто не оставляет исцеляющее железо в ране. Ты же знахаркина дочь, ты понимаешь, о чём я?»
— Да, я понимаю. Ты очень верно сказала, Аю.
«Я мало-помалу уговорила сестёр не закреплять в металле то, что болит и должно пройти. А потом мы сочинили им на гривны другой узор. Узор-мечту, узор-надежду, о плодородном лете. А хищникам я обещала найти другое, сообразное воплощение. Думала, думала — вспомнила, как мудрый Стира лепил нам, детям, побегаек из ветра и снега. Сам лепил и нас учил. Меня он тогда хвалил, мол, выходят, будто живые. Вот я и пошла на нашу гору: припоминать те песни. А Тунья на меня бранится и грозит всё поломать».
— Я велела ей, чтоб она ничего не трогала. Пойдём, полюбуемся на твоих свирепых хищников?
Да, правда, свирепые и как живые. Будто кто заморозил их в миг движения. Снег, иней, лёд: то матово белый, то кристально прозрачный, стали мехом и чешуёй, зубами, когтями, перепонками крыльев. Ледяные клыки угрожающе оскалены, ледяные глаза полны ярости. Мудрая видит: это изваяно с помощью чар, но чар уже не содержит — только мёрзлую воду. Однако сама обходит творения Аю сторожким охотничьим шагом, будто твари вот-вот оживут по-настоящему, и спасайся, кто может. Наваждение подобной силы в простых вещах способны сотворить немногие мастера.
Аю застенчиво мнётся рядом, прячет глаза, ковыряет мыском снег. В точности, как Рыньи после очередных своих сновидческих приключений! Да, у обоих яркий расцветающий дар нуждается в похвале, как огород в поливе.
— Я склоняю голову перед своим мастерством, Аю, — говорит Вильяра. — Спасибо тебе за то, что ты воплотила и показываешь. Конечно, мы оставим их до весны. А Тунья… Если ей невмоготу смотреть, пусть она проторит себе другую тропинку к Камню.
Тунья, правда, не поленилась проторить стёжку в обход. Удивительнее другое: у Аю нашлись подражатели, и не только в доме Лембы. Трёх дней не прошло — охотники Вилья самозабвенно лепили снежных чудищ и страшилищ. Лепили и приговаривали: «Пусть все ужасы Наритьяриной смуты утонут в снегах, а по весне утекут талыми водами!» Вильяра раз за разом слышала этот наговор-пожелание в разных домах Вилья, между которыми она по-прежнему металась, то врачуя охотников, то обновляя защитные чары после буйства стихий.
Похоже, новый обычай родился! Вильяра постояла у истока и благословила его, волею мудрой. Обычай охотно подхватили гости Ярмарки, а следом — соседи Вилья: Сти, Руни…
Семь дней спустя Альдира навестил ученицу. Рассказал, что и на Арха Голкья лепят из снега всякую жуть да приговаривают. Даром, что архане знать не знают мастерицу Аю, а подхватили её придумку через десятые-сотые руки. Наверное, до Марахи Голкья обычай тоже докатится, но там пока не угасла смута, вопреки усилиям мудрых. Кланы всё ещё делят наследие Наритья.
А вот «поборники справедливости» больше не досаждают. Не нападали ни на кого ни разу. Даже не объявлялись, не смущали охотников разговорами. Может, правда, все сгинули в ловушке, которую устроил им Нимрин? Альдира сказал, что не рассчитывает на такое везение, но главари — сильные сновидцы — похоже, действительно погибли, а мелочь затаилась, не понимая, что происходит.
Помянули Нимрина — Вильяра спохватилась, сколько дней она его уже не видела. И сразу смутно стало на сердце, тревожно, тяжело. Старый прошмыга обещал, что не причинит её воину вреда, и мудрая поверила… Насколько можно доверять Голосу Щуров, занявшему место Пращура?
Поделилась тревогой с наставником Альдирой — тот не слишком-то её успокоил. Да, Голос Щуров постоянно снится старому другу. Они обсуждают дела мудрых, будто наяву, будто оба живы. Иногда спорят до хрипоты, иногда приходят к согласию. Но о Нимрине — молчок. Мол, ты сперва дождись Иули из круга и посмотри, каким он вернётся. Будто бы расклад ещё не определился.
Колдунья сама пробовала погадать — вытянула «вешние воды». Пока они не стекут в море, пробороздив на лике Голкья новые морщины-русла, всё живое и неживое пребывает в опасной неопределённости. Дальнейшее гадание бессмысленно.