***
Вильяра злилась! Страшно злилась на дурёху Аю, которая сняла зачарованное зеркало со стены и спрятала так, что мудрая еле отыскала. Конечно, Аю не виновата в собственной дурости, и жалко её без меры, а всё равно колдунья на неё злилась. Но не показывала виду, держала себя в руках, по-знахарски.
Ещё сильнее Вильяра злилась на купчиху Тари. Сама бы её изгнала, да Ркайра, с одобрения Стиры, уже угостил родителей Аю похлёбкой со зверомором.
На Ркайру со товарищи Вильяра тоже продолжала злиться, хотя стараниями Альдиры мудрые уладили разногласия. И даже не на Совете, а между собой, чтобы имя Нимрина лишний раз не прозвучало для тех, кто желал его погубить. Гунтара, Ркайра и Тринара признали свою неправоту в похищении Вильяриного воина, в беззаконном вмешательстве в дела Сти и Вилья. Хотя горемычной Аю они не слишком навредили. Главный, громадный, трудно поправимый вред — от родственных чар. Ркайра прав, что заставил Тари снять их, пока пойманная отравительница попросту не убила свою дочь. Купчиха могла, хотела и не скрывала своего беззаконного, а отчасти, безумного желания.
А истоки его — сродни бедам Вильяриной матери и тётки!
Купцы странствуют по всему обитаемому миру. Здесь приобретут, там продадут, здесь одно, там другое. Самые умелые и дальновидные заранее просчитывают торговые цепочки, ведут переговоры с продавцами и покупателями, гадают и выгадывают, лишь бы к зиме вернуться домой или остаться там, где их назовут почётными гостями. Но даже самых опытных подстерегают удары стихий, нападения беззаконников, сорванные сделки. Такова жизнь купеческая, и тот, кто не готов к превратностям судьбы, не встаёт на этот путь — или быстро с него сходит.
Укана и Тари из клана Сти торговали второе лето, однако не могли похвастать ни безупречностью своих расчётов, ни щепетильностью в делах, ни удачей. Они не прогорали совсем, но прибытка почти не имели. И меж других купцов своего клана уважения не снискали. Зима застала их в угодьях Наритья. Ходили они тогда в ватаге Альзы, сына Поджи, он и пригласил их зимовать в дом своего отца. Статному рыжему Альзе Тари благоволила гораздо сильнее, чем подобает замужней жене. Муж это молча терпел, подсчитывая выгоды от покровительства Купца Купцов, как многие называли Поджу. Предложение зимовки — не гостями, а старшими слугами — Укана счёл за честь для себя и жены. Ведь слуги переходят в клан того дома, который их принимает, и, если зимовка пройдёт удачно, то имеют право в нём остаться. Уроженец захудалого дома, не самого уважаемого клана захотел стать Наритья! Тари же вовсе мечтала по весне развестись с Уканой и выйти за Альзу. Сына Укане она уже родила, мальчика воспитывает его родня, а дочь… Почему бы её дочурке не быть рыженькой и не расти в богатом доме Купцов? Саму Тари её материнский род не жалует за своенравие, ну и щур с ними со всеми.
Близкое знакомство с порядками в доме Поджи вдребезги разбило надежды обоих. Разочарованные Сти ушли бы искать себе другое место зимовки, да морозы крепчали не по северному быстро. Тари слышала, что на юге низкое солнцестояние — осенью, но не представляла, каково это. Короткие дни тогда, когда она привыкла к длинным, угнетали её, вгоняли в оторопь и тоску. Солнце едва выглядывало из-за зубчатых вершин Дикой Стаи, а длинными ледяными ночами озябшие звери скреблись в ворота дома. Нет, пускаться в путь без ватаги — верная погибель!
А Наритья, зная, что выходцам из дальних кланов деваться уже некуда, почти не делали разницы между старшими и младшими слугами. Старшим, по обычаю, дозволяли говорить на семейных советах, однако не слушали — глумились, предлагали дорогу в белые снега, если что не нравится. Всех пришлых, без разбору, нагружали грязной работой, селили в хозяйственной части дома, ограничивали в еде, поколачивали за провинности. Служанок помоложе, покрасивее глава дома и его родичи валяли по шкурам, не особо спрашивая согласия. Тари пожаловалась Альзе на приставания его брата Сулы — была бита обоими, потом обоих же ублажала, заглаживая свой «проступок». Для северянки — немыслимо! Вернувшись в закуток, где ютилась с мужем, Тари отчаянно рыдала, а Укана лишь зубами скрипел да напоминал, чья воля привела их в ватагу Альзы и в этот дом. Укана был даже по-своему прав: в их малой семье решающим голосом обладала женщина из влиятельного материнского рода. Но он же ей не возражал — тогда. А теперь мог бы хоть словами поддержать, не корить! Тари плюнула ему под ноги и стала всё чаще задерживаться в покоях Альзы и Сулы. Раз на мужа надежды мало, а прочая родня осталась за студёными морями и даже зова ей не шлёт, то сыновья Поджи… Не так уж скверно они с ней обращаются, когда она тиха и покорна, по примеру южанок. И кормят в хозяйских покоях сытнее, и тепло там, и светло.
Возможно, смирившись, она кое-как скоротала бы зиму до весны. Но, кроме Поджи с роднёй, в доме обитали ещё трое мудрых. Их-то побаивались даже урождённые Наритья! Слуги шёпотом, с оглядкой сказывали, как бессмертные колдуны отбирают у охотников жизненную и колдовскую силу, чтобы стать ещё могущественнее — и сделать Голькья угодьями одного-единственного клана. Наритья почитали своих мудрых, верили им, желали быть кланом над кланами, но каждый опасался за себя, за своих детей — и в меру возможности подставлял ненасытным Наритьярам чужаков, кого не жаль.
Старший Наритьяра взял служанку Тари в круг на исходе зимы, и это было ещё терпимо. Она полежала пластом несколько дней, но после злых забав Альзы — не привыкать. Солнце росло, поднималось всё выше, заливая снега ослепительным сиянием. Ещё чуть-чуть, и можно будет навсегда покинуть дом Поджи, угодья Наритья, Марахи Голкья. Позабыть неудачную зимовку, как поганый сон, а впредь спрашивать совета у более опытных купцов Сти — и слушать их.
Уходить собирались вдвоём с Уканой. Луна светлела, яркая южная весна будоражила кровь, как никогда, и Тари перестала брезговать его прикосновениями. Вспомнила, как любезен он ей был: даже с матерью и роднёй она поссорилась, лишь бы назвать Укану, сына Ла своим мужем! И он воспрянул, обнимал её горячо и нежно…
Рыжий Альза тоже праздновал весну: его игры с жёнами и служанками стали более сладострастными, менее грубыми. Женщины вздыхали с облегчением.
Средний Наритьяра зашёл в покои Альзы, когда Тари, на своё несчастье, ублажала его там. Мудрый понаблюдал, как они мнут шкуры, потом указал рукой на голого, распалённого охотника и велел:
— Альза, поди за мной!
— Куда о мудрый? — посмел переспросить тот, мгновенно слабея, опадая и покрываясь испариной.
— Туда, где с тебя хоть какая-то польза. Одевайся. Помедлишь — пожалеешь.
Альза скатился с лежанки в ноги мудрому, крупная дрожь била его:
— Лучше её, её возьми в круг, о мудрый. Эта северянка горяча, полна сил, и ты ещё не пробовал её.
Наритьяра расхохотался, пнул Альзу под челюсть, так что у того зубы лязгнули, и обратил взор на женщину. Мудрый был ослепительно прекрасен! Тари мимоходом подумала, что любой живой должен обмирать от счастья, служа ему, и надолго утратила способность думать. Встала, оделась и пошла. И он ввёл её в круг Зачарованных камней.
Что он там с ней делал, память толком не сохранила. Боль, ужас, унижение — и непонимание: за что, зачем?
Вильяра сама имела дело с Наритьярами, потому отчаянно сочувствовала незадачливой купчихе, пока Ркайра пересказывал её злоключения в доме Поджи. Да, Тари не от большого ума влезла в ловушку и мужа втянула. Но никакая дурость и нечистоплотность не оправдывает того, что с ней сотворили мудрые! Те самые, кто по законам и обычаям должны были защищать её — и других слуг — от самоуправства хозяев дома. Будь Тари гостьей, не служанкой, она была бы в праве пожаловаться Стире. Хотя Вильяриной матери даже хранитель её клана не помог. А в доме Купцов печальную участь беглой и проклятой жены Поджи, знахарки из Вилья, часто приводили в пример. Запугивать там умели…
Тари выжила, хотя и с трудом. Укана выходил истерзанную жену, тело её быстро пошло на поправку, но разум заплутал где-то на щуровых тропах. Она то лежала, ко всему безучастная, в корзине с морским мхом, то буйствовала так, что приходилось связывать. Укана не надеялся довезти её домой через три Голкья, но однажды в отчаянии припомнил арханских купцов, о которых шла слава, будто они умеют переправлять вещи и разумных по изнанке сна. Укана послал зов сновидцу Ракте и договорился с ним об услуге за услугу.
Поджа не стал удерживать в доме нерадивого слугу с больной женой, Альзе и Суле безумица тем более ни зачем не сдалась. Двое Сти — снова Сти, не приёмыши Наритья — выехали на тракт. Вряд ли они добрались бы до своих угодий по начинающейся распутице, но в условленном месте их поджидал сновидец.
Тари пришла в себя уже в доме родителей Уканы. Точнее сказать, почти пришла: ни одному мужчине, включая мужа, она не позволяла себя касаться, а когда поняла, что беременна, так ужаснулась, что едва не сиганула с обрыва. Ребёнка она могла зачать от Уканы, Альзы или Сулы, однако вопреки всему решила, будто носит дитя Наритьяры Среднего. Будто не ради злой забавы он измывался над ней, не выжимал из неё силу, а творил некий обряд, дабы преодолеть бесплодие мудрых. И будто ему удалось. Тари возненавидела «плод поганого колдовства» в своей утробе, однако не попросила у знахарки травок, а выносила и родила. Беленькая, голубоглазая девочка, в самом деле, пошла не в Укану, не в сыновей Поджи, не в саму Тари. Как иногда случается, маленькая Аю уродилась похожей на свою бабушку, мать Уканы. Но тронутая умом женщина не смотрела на родственниц — она просто знала, чья дочь, в кого она такая. Знала и ненавидела!
Нет, в сказках про ведьму Нархану сказывают, будто некий мудрый зачал её в круге Зачарованных Камней. Однако хранитель знаний Нельмара утверждает, что это врака: попытка сказителей объяснить слишком яркий колдовской дар непосвящённой. А детей у тех, кто отсёк свои родовые ветви, не бывает, исключений не встречали даже старейшие из старейших.
И когда Тари срывала с Аю родственные чары, Ркайра заметил в ауре Уканы отчётливое эхо, значит, именно Укана — отец Аю. Истинное положение дел таково, однако Наритьяра Средний, по своему обыкновению, посягал на невозможное, а жертва его опытов поверила, будто у него получилось. Вильяра одного лишь понять не может: почему Тари не вытравила нежеланный плод или не отдала дочь на сторону после родов, чтобы никогда её не видеть? Но мысли сумасшедших запутаны, как следы подкаменников на песке — а мудрой теперь исцелять последствия!
К счастью, потрясение от разрыва чар Аю пережила. Очнулась, вспомнила, как её зовут, где она сейчас, даже что с ней произошло — в общих чертах… И засмотрелась в зеркало, снова висящее на стене в её покоях. Хорошо, что Вильяра зачаровала его раньше и нашла спрятанное: повторить бы уже не смогла. Пора, пора отправляться в снега с Нимрином, искать бродячий алтарь, пока силы не оставили её совсем. Или уже поздно? Станет ли она своему воину помощью — или обузой в странствии?
Однако, чужак лёгок на помине! Сунулся в дверь, смерил Вильяру и Аю быстрым взглядом: показалось, неодобрительным. Но приветствовал их, улыбаясь. Сообщил, что послезавтра собирается на охоту вместе с Рыньи, в дальние снега. Вильяра облегчённо вздохнула и сказала:
— Иди, Нимрин! Удачи вам обоим! Если вдруг ты найдёшь, что мы с тобою ищем, пришли Рыньи за мной, я сразу явлюсь.
Он прищурил чёрный глаз, будто прицелился:
— Да, я позову, — и веско добавил. — Пора.
И вдруг скользнул к ней, обнял, притиснул к себе. Поскольку Вильяра сидела на лежанке, а рослый чужак стоял, она уткнулась лицом в его тощее, мускулистое брюхо. Чуть вывернув голову, плотнее прижалась щекой к тёплой коже. Нимрин совсем перестал мёрзнуть в доме, привык ходить без куртки, как охотники, и хорошо. А Вильяра, наоборот, всё сильнее зябнет, и знахаркиной дочери не нужно объяснять, к чему это… А он всё гладил, перебирал и теребил её гриву. У кого ещё такие ласковые, чуткие пальцы? Пару раз вздыхал порывисто, словно набирал воздух что-то сказать, но промолчал. Отпустил её и скользнул обратно к выходу. Лишь закатывая за собою дверь, подмигнул Вильяре:
— Мудрая, жди. Я позову.
— Кого, кого он позовёт? — встрепенулась Аю.
— Меня позовёт. К моей судьбе.
— Вильяра, мудрая, а почему ты плачешь?
Вильяра сердито смахнула непрошеные капли со щёк: совсем раскисла. Но раз уж дала слабину при той, кого взялась лечить, объяснись и не пугай её!
— Устала я, Аю. И рана болит — поганая, колдовская.
Ждала новых расспросов, а получила, совершенно внезапно, ещё одни объятия и детскую песенку исцеления. Ладно, от этого-то уж точно вреда не будет. Никому! Вильяра подпела. Так и пели обнявшись, словно две сестрёнки в детских покоях, так и уснули одним клубком.
***
Взглянув на мудрую, Ромига понял, что времени у неё нет. Совсем. Что будет, пока Рыньи соберётся на охоту, пока Аю поправится? Что-то, наверное, будет, но Вильяры в живых уже не будет с большой вероятностью. Пугающе большой. Значит, и Ромиге дожидаться нечего. Собрал кое-какие пожитки в рюкзак, взял лук со стрелами и копьё, встал на лыжи и укатил в ночь. Благо, темнота наву не помеха, а подмога.
Сторожá у ворот спросили, хорошо ли он подумал и не желает ли подождать до утра? Но препятствий ему чинить не стали, выпустили.
Дыхание перехватывало от мороза, волосы мгновенно выбелило инеем, но нав не спешил натягивать капюшон, чтобы не проглядеть, не прослушать что-то интересное или, хуже того, опасное. В безлунном небе перемигивались мириады звёзд, снег истошно орал и скрипел под лыжами, словно оплакивал кого. Даже любопытно, на сколько миль разносится эта какофония? Однако маскироваться ему нечем, только положиться на удачу.
Авантюра ли — идти в снега одному, без магии, без связи, почти не зная местности? Да, чудовищная! Так и надо, чтобы Камень скорее явился. А ещё Ромига не посмел никого звать с собой на эту охоту. Бродячие алтари дурят головы голки. Навам — тоже, но Ромигу хотя бы учили противостоять подобному. Потому он разыщет свой алтарь сам, а после уже пригласит Вильяру. Самое слабое место плана: даст ли ему Камень энергии на безмолвную речь? Ну, в крайнем случае, Ромига ногами вернётся за колдуньей.
Часть сугроба встала навстречу одинокому лыжнику, зажгла огни глаз…Застрекотала приветственно, подбежала и начала тереться об ноги: зверь Юни соскучился по хозяйке, а от Ромиги ею хоть немного, да пахло.
— Пойдёшь со мной? — спросил нав, начёсывая мохнатый загривок.
Зверь ответил звуком, подозрительно похожим на неразборчивое «пойду».
— Ну, тогда вперёд, как мы мудрого Латиру искали. Упряжь твою я не догадался взять, так что будешь сегодня не ездовым, а дозорным. Вперёд!
Трудно сказать, насколько Юни осознал задачу, но команде внял: потрусил впереди, рыская по сторонам, изредка оглядываясь на нава.
Поначалу Ромига держался знакомого маршрута по гребням отрогов. Не разгонялся, шёл неспешно. Смотрел, слушал и думал: как найти то, чего не терял? Или тыкаться наобум, или припомнить всё, что ему известно про повадки древних алтарей, и призвать на помощь логику.
Бродячий Камень может объявиться, где угодно, но не вплотную к стоячему. Поэтому, когда Ромига в пургу заплутал над домом Кузнеца, шансов встретить свой алтарь у него практически не было. А вот по мере удаления от тамошнего Зачарованного Камня шансы растут — и будут расти, пока не начнёшь приближаться к другому. Ромига лично знает четыре Камня: у дома Кузнеца, у Синего фиорда, у Ярмарки, и где отлёживался. На самом деле, в угодьях Вилья их гораздо больше. Если хорошенько напрячь память и совместить образ Голкья, который Ромига изучал в Пещере Совета, с подарками Вильяры и наследством Теней, то получится довольно приличная карта. Только неудобно держать её в уме: он остановился и начал набрасывать на снегу грубую, упрощённую схему. Да, лишь на первый взгляд кажется, будто Зачарованные Камни расставлены по лику Голкья безо всяких закономерностей. Во-первых, почти все они — на возвышенных местах, не затопляемых в паводки и высокие приливы. Во-вторых, довольно ясно угадывается структура, сеть энергетических потоков, и Камни тяготеют к её узлам. В-третьих, не все узлы заняты, и алтарь, скорее всего, придёт на свободное место. В-четвёртых, если алтарь тянется к наву, это будет ближайшее к дому Кузнеца свободное место. Пожалуй, ткнувшись наобум, он угадал перспективное направление поисков.
Подозрительный шум справа — Ромига вскинул голову — Вильярин зверь поднял из сугроба побегайку. Нав засмотрелся на погоню: как мечется зигзагами мелкая дичь, как Юни скачет за ней, бьёт тяжёлыми лапами, щёлкает пастью… Поймал бы уже, если б захотел, но нет, гонит к Ромиге, подводит под выстрел или удар копья… Нав сшиб побегайку в прыжке посреди недорисованной схемы. Зверь, гася инерцию, пробежал наискосок.
— Ну, спасибо, Юни! — рассмеялся Ромига.
Схема на снегу своё отработала, подробнее он зарисует её в тетради. Потом. Может быть. Подобрал добычу, рассмотрел, отдал зверю.
— Ешь, Юни, я не голодный. Я пойду дальше. А ты, как доешь, догоняй.
Зверь глянул с отчётливой укоризной — захрустел костями, разрывая тушку на куски, торопливо их заглатывая.
— Ладно, я подожду тебя. Жуй спокойно.
Юни заурчал и продолжил трапезу уже без спешки. Удивительно понятливая тварь! Между трезвым и пьяным Шапкой, как сказали бы дома.
Итак, впереди угадывается свободное место, прореха в сети Зачарованных Камней. Не точка — область, миль пятнадцати в диаметре. Ну и где в ней искать щуров булыжник? Онга нашёл его, буквально, задницей: присел отдохнуть. И не на холме или гребне, как следует по логике, а на склоне какой-то промоины. Ещё Онга был ранен, расшибся при падении и терял кровь. Но подманивать алтарь своей кровью Ромига не хочет. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Далековато ещё до узла, да и место не по нраву.
Ведь если у нава всё получится, то не только Вильяра выздоровеет, но и те алтари-Камни, которые Онга приводил в Пещеру Совета, перестанут бродяжничать, искать себе новых жертв. А выйдет из всего этого безобразия нормальный Зачарованный Камень, будет раскрываться в нормальный круг. И раз уж Ромиге предстоит исполнить ещё одно древнее таинство Голкья, он исполнит его с шиком и блеском, достойным Мистера Безупречность. Выберет для своего Камня местечко покрасивее да поприметнее. На каком-нибудь бугре, где привольнее дышится, откуда видно и горы, и море… Так, ладно, с маршрутом он примерно определился.
Зверь Юни не оставил от побегайки ни косточки, ни клока шерсти, ни пятнышка крови на снегу.
— Юни, ты голодный, что ли? Не охотился в одиночку, тосковал по Вильяре?
Зверь тяжело вздохнул, подошёл и ткнулся лобастой башкой под руку. Нав погладил его, почесал, потрепал мягкие уши. Наговорил ласковых, утешительных глупостей, словно младшему разумному. У самого-то сердце щемит ледяная тоска, а сквозь неё всё неумолимее прорастает ощущение идеальной своевременности, правильности происходящего. То самое ощущение, что Ромигу когда-то пьянило и заводило: во всех смыслах. Теперь бодрит, да не радует. Но пусть укажет путь к цели и поможет не сорваться. Тоже во всех смыслах.
Ближе к рассвету нав стоял на крутом скальном останце, совершенно уверенный: вот оно, искомое место. Безусловно, красивое и приметное. Неожиданно труднодоступное. По наклонному гребню с нависающими снежными карнизами Ромига взобрался один, налегке, оставив Юни возле сложенных в кучку вещей. Зверь просто не пошёл следом: взвыл виновато, лёг и прикрыл нос хвостом. И дело не в крутизне, не в угрозе лавины, а в том, из-за чего нава потянуло сюда. Энергетический узел, средоточие! Звери избегают Зачарованных Камней, и даже если Камень пока ещё не здесь…
Ну, по крайней мере, его не видно. Плоская вершина останца, ярдов тридцать на пятьдесят, просматривается от края до края: зализанный ветром снег, кое-где из-под наддувов чернеют углы и грани скальных выходов. Чутьё на магию не выделяет ни один.
Ромига наскоро полюбовался видом с обрыва — хорош. Отошёл от края и присел на выпирающую из-под снега плиту. Достал фляжку с водой, заботливо сбережённую от мороза под курткой, сделал пару глотков…
— Щурова сыть! Эсть’эйпнхар!
Скала-то, на которой он сидит, тёплая! И снег от того тепла не тает, а бездомные навы — вполне. Ну как ни растаять, когда после полной потери и медленного возвращения колдовских способностей, после магического голода и долгой невозможности его утолить ты вдруг окунулся в подходящую, почти родную энергию? Тело впитывает её без малейшего усилия, без контроля разума — и тут же тратит на регенерацию, на восстановление привычного комфорта… Может, пока хватит? Нет, куда там: проще остановить океанский прилив. Да и зачем? Ты ж не дурак, нав: препятствовать возвращению собственного магического естества? Это же так упоительно и так глубоко правильно!
Ромига уже не сидел — лежал на Камне, мимоходом сожалея лишь, что не может одновременно прижаться к нему спиной, животом, обоими боками. Так валяются и катаются по разлитой валерьянке коты… А маги смакуют миг блаженства, но достоинство и рассудок не теряют! Ромига вспомнил старика чела с кувшинчиком зелёной энергии: вторым по счёту в его досадно короткой человской жизни, которую ученик-нав ещё сократил. Воспоминание обожгло стыдом и отрезвило.
Гарка привычно проверил себя — перекрыл поток. Однако близость тёмного Источника по-прежнему будоражила. Ведь нав может оставить его себе, в личное пользование! Не портить, не делать из своего Камня ещё один круг для голки. У них-то и так полно, а у него — вот он, единственный. Собственно, больше ему не надо: те тридцать шесть бродячих алтарей, что прячутся за единственным, он отпустит. Правда, Вильяра тогда погибнет наверняка. Но она и в круге может умереть, да не мирно, а со страхом и обидой. Или, зная её, скорее, в ярости. С ведьмы станется даже самого Ромигу зашибить насмерть. Хотя теперь, когда он снова маг, это не легко… А можно же не нарываться, не звать её сюда — оставить себе Камень, и всё. Другие мудрые? А что другие мудрые? Они терпели Иули, знакомца Латиры. И Ромигу потерпят, если он будет не просто чужак, приживала в доме Кузнеца, а колдун с собственным Источником. В полноте силы он и от самых буйных отобьётся, и дом себе выстроит, и зиму перезимует. Может, когда-нибудь до Земли — своей Земли — доберётся собственными силами…
Выровнял дыхание, отбросил лишние мысли. Достал нож, чиркнул по ладони, припечатал заплывающий кровью порез к каменной грани. Пусть алтарь узнает именно его, Ромигу, а не какую-то вообще навскую задницу!
Алтарь узнал: оглушил шквалом эмоций, путаных мыслеобразов. Горе по Онге — жестокое, неизбывное. Обида на Ромигино вероломство и то, что Ромига Онгу убил. Однако обида на удивление беззубая, без желания отомстить. Зато, внезапно, ликование встречи, радостная готовность послужить новому хозяину. Камень горевал, обижался и ластился одновременно, пока Ромига не принялся утешать его и успокаивать. Почти как зверя Юни! И, как ни странно, помогло. Встал с Камня под жалобное: «Пожалуйста, не уходи!» Фыркнул: «Здесь я, никуда не денусь». И начал разминаться. Всерьёз, словно перед боем.