– Поступил приказ – снять регулярные войска с этой границы и перебросить их на фронт под Хабаровск.
– От кого приказ?
– Не знаю.
– Когда поступил?
– Третьего дня.
– Извольте отвечать по уставу, гражданин командир.
– Семнадцатого, в девять по нулям Читы.
– Благодарю вас. Проводите меня к прямому проводу.
– Есть, гражданин министр.
В маленькой вокзальной комнатушке было сыро, холодно и грязно. Телеграфист, укутанный в бабий салоп, сидел возле окна и читал книгу. Руки у него в дамских перчатках – указательные пальцы на перчатках отрезаны, чтобы удобнее перелистывать страницы. Читал он, медленно шевеля губами, и Блюхеру видно было, как испуганно перескакивали его зрачки с буквы на букву.
– Что читаем? – спросил Василий Константинович.
– «Граф Монте-Кристо», – ответил парень, не отрывая глаз от книги.
– Понятно, – сказал Блюхер и тронул парня за плечо. – Давай, чтец-декламатор, к прямому проводу.
Начав диктовать зашифрованный текст приказа, отменявшего распоряжение о переброске войск с границы на фронт, Блюхер то и дело хмурился, потому что в соседнем зале кто-то беспрерывно кричал сорванным истеричным голосом. Блюхер, досадливо морщась, продолжал:
– Мы не можем оголять границы, потому что маньчжурская территория наводнена как белобандитскими шайками, так и агрессивными китайскими соединениями. В любой момент здесь, через маньчжурскую территорию, могут быть пропущены регулярные части каппелевско-молчановской армии. Тогда они легко войдут в наши тылы, тем более что сейчас здесь и так крайне мало войск. Посему приказываю: всем регулярным войскам, сосредоточенным в погранзоне, оставаться на своих местах в состоянии полной боевой готовности.
Крик за стеной стал протяжным и длинным, словно вопль роженицы. Блюхер вскочил со своего места, бросился к двери, распахнул ее, чтобы навести тишину, и замер на пороге.
Весь зал был заполнен инвалидами войны: безрукими стариками, молоденькими солдатиками без обеих ног на тележках, слепцами с черными повязками на глазах, паралитиками, которые лежали на голом полу, завернутые в драные шинельки.
Блюхер пробился к окошку кассира, вокруг которого бесновались инвалиды, и спросил:
– В чем дело?
Кассир вздохнул и молча развел руками.
– Не отправляют пятый день! – закричали инвалиды.
– Жрать нечего!
– На полу спим, мерзнем!
– Заперли, боятся, что заграница нас увидит!
– Как последние отбросы гнием! Завезли с фронта в тупик, вывалили на станцию и бросили!
– К стене бы этих комиссаров!
– Братцы, да он сам комиссар!
Блюхер поднял руки над головой и крикнул:
– Товарищи! Дайте слово сказать!
– Чего ты скажешь?!
– Слыхали мы говорунов!
– Тихо! Только тихо! Сейчас вы все уедете по домам.
Все смолкли. Враз, будто поперхнулись криком.
– Начальника станции сюда! – грохотом среди наступившей тишины раздался голос Василия Константиновича.
– Он сейчас не может, – сказал кассир. – Он сейчас международный состав отправляет.
– Вот так всегда! – сразу закричали инвалиды.
– Международный!
– А мы дохни!
– Тихо! – снова крикнул Блюхер. – Командир погранпункта!
Из комнатки телеграфиста вышел командир пограничников.
– Задержите отправление поезда до моего особого распоряжения. Высадите всех без разбора, наши ли, иностранцы ли, подсоедините мой вагон и посадите всех инвалидов, чтобы здесь ни одного не осталось. И обеспечьте людей пайком на дорогу. Выполняйте немедленно!
– Есть, гражданин Блюхер, – ответил командир и вышел медленным, строевым шагом.
– Братцы! – заорал кто-то высоким голосом. – Это же герой Перекопа военный командир Блюхер!
– Ура главкому! Да здравствует Блюхер!
Полки Восточного фронта отступали под натиском белых. Бойцов валил тиф; они обовшивели, деревень на пути отступления не было, а если вдруг и встречались, то комфронта Серышев не разрешал останавливаться на отдых, стараясь как можно дальше оторваться от противника, чтобы занять оборону под Хабаровском и там, став под защиту бронепоездов, постараться отбить белых.
Снег засыпал армию, по таежным тропкам к Амуру пробирались смертельно уставшие, обмороженные люди, многих несли на самодельных носилках – сыпняк свирепствовал вовсю; тащили на себе пушки, потому что лошади пали от бескормицы.
Постышев осунулся, щеки запали, в усах стала пробиваться седина, и шея из гимнастерки торчала по-цыплячьи жалобно.
Огромной, редкой и рваной цепочкой растянулась армия по тайге, отступая к Хабаровску.
...А Блюхер сидел в Чите, в штабе, в комнате радистов, у прямого провода с Хабаровском.