– Сначала выздоровей, а там посчитаемся. Холодной окатить или страшно?
– Черт его знает...
– Может, если столкнуть тепло с холодом, толк будет, а?
– Валяй.
Блюхер окатывает Постышева ледяной водой, накидывается на него с распаренным веником, безжалостно хлещет, мнет ручищами, рычит с натуги.
– Отошел я, – блаженно говорит Павел Петрович, – боль отошла. Сейчас спать, а там хоть в ад.
– Знай наших, – довольно смеется Блюхер и окатывает себя ледяной водой из ушата. – Ангина, ангина... Ангина, конечно, важно, а распариться – нет ничего важней...
Мимо Блюхера, Постышева, Серышева и только что вернувшихся с фронта командиров – Покуса, Конева, Петрова-Тетерина, Шевчука – гарцуют кавалеристы, за ними идут артиллерия, тачанки, потом пехота, а вокруг, сколько хватает глаз, на крышах домов, на повозках, на телеграфных столбах зрители. Тут и крестьяне с окрестных деревень, и железнодорожники, и отступавшие из окружения бойцы, и комсомольцы из местного сводного батальона, и вездесущие мальчишки.
Красиво идут бойцы Блюхера.
Слышны голоса:
– Пуговицы-то надраены, пуговицы, как при мирном времени!
– Это какое же мирное? Царское?
– Чего причепился? Я всем довольный, а ты чепляешь.
– Орлы!
– Тачанки белым дадут прикуру...
– Силища, чего там...
Именно этого и добивался Блюхер парадом. Он был уверен, что назавтра же слух о красной силе, прибывшей из тыла, пойдет по всей здешней местности, перекинется к белым, докатится до Хабаровска и даже захлестнет Владивосток. А слух – он на фронте порой сильнее тысячи бомб. Особенно если войне пятый год. Тут любому слуху поверишь, и чем страшней, тем охотнее поверишь ему, потому что и на войне у человека остается привычка – жить для того, чтобы выжить.
С дерева быстро-быстро слезает мордастый крестьянин. Посмотрел-посмотрел – и в возок, да и пошел лошадей наяривать. Сегодня же ночью к белым позициям подастся – упреждать. А этого Блюхеру только и надо. Пусть. Темнить больше нечего: наш бронепоезд сейчас трогается с пятого пути на белый бронепоезд, который держит подступы к Волочаевке. Через час все решится: если красный бронепоезд пересилит белый, оттеснит его, отодвинет за Волочаевку – хорошо, не пересилит, разобьется – плохо. Очень тогда будет плохо. Тогда вся сила, которую с таким трудом собирал Блюхер за эти месяцы, поляжет под ураганным огнем с белых бронепоездов, даже не подойдя к исходным позициям для штурма. А исходные позиции определил Блюхер прямо под Волочаевкой.
И, заглушая песни пехоты и рев оркестров, выстроенных по случаю парада, протяжно ревет бронепоезд, отправляясь на фронт – за победой.
Несутся друг на друга два бронепоезда. В красном, замерев у смотрового окошка, стоит раздетый по пояс чумазый и яростный Никита Шувалов, тот самый, которого Блюхер отобрал в машинисты на бюро райкома комсомола.
Кочегаром у него Пахом Васильев, тоже блюхеровский выдвиженец, на одном бюро утверждали.
– Еще! Еще! – кричит Никита. – Чтоб парку побольше!
Белый бронепоезд идет навстречу, сигналя беспрерывно и тревожно, а красный все больше набирает скорость, но идет без сигнала – как в психическую атаку.
Пахом выглядывает в окошко, говорит Никите:
– Слышь, а не воткнемся?
– Ну а воткнемся?
– Я не против, только атанда будет шумная.
– Языком меньше трепи, вот тишина и настанет. Пару еще, пару! Подналяжь как следует!
Белый машинист и офицер, дежуривший по паровозу, поначалу смеялись, когда следили за тем, как красный бронепоезд набирал ход.
– Резвунчики, – сказал офицер. – Играет кровь огнем желаний. Поддайте еще, пусть испугаются.
Но когда они увидели, что красный бронепоезд мчится им навстречу со все нарастающей силой, офицер потеребил ус и спросил машиниста:
– А может быть, он пустой?
– Кто?
– Бронепоезд...
– Может быть.
– Начинили паровоз толом и разогнали.
– Господи, помилуй. Что делать-то? Он ведь прямо на нас прет.
– А вы думали, он к бабушке на чай заедет?!
– Ей-ей, пустой!
– Почему?
– Не свистит, не сигналит, на психику гудком не давит.
– Он скоростью давит на психику.
Никита замер у приборов и, когда Пахом решил было выглянуть в смотровое окно, одернул:
– Не егози!
– А скоро?
– Узнаешь, когда надо будет. Зачем зря смотреть?
– Где они, хотел поглядеть.
– Рядом.
– А ты почем знаешь?