– Лечить надо, а не орать, как базарная торговка.
Исаев сидит рядом с Суржиковым и Кульковым. Лицо его растерянно и жалко.
Исаев читает шифровку, которую ему вручил связник, только что пришедший от Постышева. Исаев видит цифры. Их целая колонка, они пляшут у него перед глазами. А цифры эти говорят:
Вам предстоит изыскать возможность отъезда вместе с наиболее реакционной частью белогвардейцев в эмиграцию, для того, чтобы мы смогли знать через вас о новых заговорах против республики, которые, бесспорно, будут организовываться.
Дзержинский.
Исаев прочитывает шифровку еще раз, медленно сжигает ее на свече, растирает пепел по дощатому полу сапогом, потом тихо говорит:
– Давайте сюда Гиацинтова.
Полковника вводят в землянку. Взгляд его сейчас кроличий, глаза красные, быстрые.
– Ну? – спрашивает его Исаев. – Как, Кирилл Николаевич?
– Плохо, Максим Максимыч.
– Понятно, что плохо. Так «да»?
– Вы имеете в виду мою работу на вас?
– Именно.
– Я согласен.
– Так сразу?
– Я же у вас, что мне остается делать?
– Достойно умереть.
– Не хочу.
– И правильно.
– Гарантии?
– Ваша помощь.
– Пожалуйста.
– Мне нужны все группы, которые вы отправили к нам в тыл.
– Гарантии? – повторил полковник.
– Честное слово.
– Вы же разведчик.
– Именно.
– Этого мало.
– Ладно. Вы на протяжении ближайших двух-трех лет будете нам нужны. У вас есть люди в парижских эмигрантских кругах?
– Да.
– В берлинских?
– Тоже.
– Это залог вашей жизни. Я у вас не прошу сейчас рекомендательные письма к ним. Но они мне вскорости понадобятся. В сопроводиловке я это написал.
– В какой сопроводиловке?
– Это наше словечко, надо бы знать. В бумаге, которую передадут мои люди вместе с вами в штаб, в Читу, а затем в Москву.
– Меня отправят туда?
– Конечно. И если вы вздумаете шутить по дороге, вас пристрелят. Это я вам обещаю. А что делать? В вашей профессии, как вы говорите, самое опасное – заиграться...
– Я не пойду туда!
– Бросьте, Кирилл Николаевич, пойдете.
Когда Гиацинтова увели, Исаев спросил:
– А как я туда с пустыми руками приду? По легенде ж я зверя преследую.
– По чему? – спросил Суржиков уважительно.
– По легенде, – улыбнулся, вздохнув, Исаев, – есть такое у нас словечко...
– Мы сначала думали вас вязать, – сказал Суржиков, – больно вы на харю-то аккуратный. Сомнение было взяло. А что касаемо зверя, так мы изюбренка подстрелили, можем отдать, чтоб вам не с пустыми руками...
Дверь Тимохиного зимовья открылась, Исаев сделал шаг в комнату, забитую сыщиками и следователями, и упал. За спиной у него был изюбренок, килограммов на шестьдесят.
– Двадцать километров пер, – прохрипел он, – никто встретить не смог, сволочи! Спать хочу. Там, в тайге, еще большой лежит – по следам найдете.
И, сняв шапку с мокрой головы, он лизнул сухим, шершавым языком снег, занесенный кем-то из сыщиков в заимку.
Стало очень тихо. Все недоуменно переглядывались, а потом к Исаеву подошла Сашенька с сияющими глазами, стала перед ним на колени и принялась целовать его воспаленное, сухое лицо.
Ванюшин, кривя лицо, сказал: