— Товарищ лейтенант!… Товарищ лейтенант! Быстрее!… Вас вызывает командир полка!…
Ощущая во всем теле ломоту, я с трудом сел на доски.
— Что случилось? — спросил я, стараясь разглядеть в неясном желтоватом свете угасающей «летучей мыши» смутную фигуру солдата, в котором сразу угадал Василия Логинова.
— Не знаю, товарищ лейтенант! Из штаба передали, что вам приказано прибыть быстро… Можно идти?
Я помедлил, стараясь понять, почему именно Логинов передает мне это приказание, и вдруг вспомнил: ведь он сегодня дежурный телефонист.
— Идите! — отослал я его и стал быстро натягивать шинель.
Командир полка, майор Горелов, встретил меня на пороге своего блиндажа — видно было, что он еще не ложился спать. Его короткие волосы были взъерошены, а на бледном усталом лице, особенно в уголках глаз, пролегли новые глубокие морщины. Мы с Гореловым были знакомы давно: еще в июле, когда гитлеровцы нанесли свой внезапный удар на Тим, мы вместе с ним отходили, и это как-то сблизило нас.
Я не успел доложить ему о своем приходе, как он увидел меня сам и быстро провел в блиндаж. В углу начальник штаба что-то чертил на карте, сверяясь с оперативной сводкой, которую он держал в руках, а ближе к входу, у стены, на корточках сидели телефонисты. Они то и дело откликались на какие-то вызовы.
— Садись, — сказал мне Горелов, указывая на грубо сколоченную скамейку, — она стояла перед столом, за который уселся он сам.
По тому, как Горелов встретил меня, я сразу понял, что разговор будет серьезный, и не ошибся в этом. Без долгих слов он приступил к делу.
— У тебя сколько орудий? — спросил он, заглянув в какой-то список.
— Два… Но одно из них требует серьезного ремонта!…
— Так вот, тебе выделено из резерва еще одно орудие. Однако за ним ты должен будешь послать на левый берег Волги… Понятно?…
— Понятно, товарищ майор. Разрешите идти?
— Нет, подожди.
Он вдруг как-то особенно испытующе и сосредоточенно посмотрел мне в лицо, как бы взвешивая, способен ли я на нечто большее, чем исполнение своих обычных обязанностей, а затем быстрым движением взял телефонную трубку.
— Позовите «пятнадцатого» к аппарату! — отрывисто сказал он, и я удивился, хоть и не подал вида: «пятнадцатый» — ведь это начальник политотдела бригады Сергеев. Какое у него может быть ко мне дело? Сергеев почему-то долго не подходил, майор нетерпеливо морщился, но наконец все-таки дождался. — Так, может быть, мы пошлем Костицина, — сказал он так, словно продолжал только что прерванный разговор. — У него как раз там и дело есть. Прислать к вам? Хорошо… Слышал? Иди, — сказал мне Горелов, положив трубку. — Он тебе все объяснит.
И я пошел. Вернее, пополз между развалинами домов к подвалу, где находился Сергеев. Через пятнадцать минут я уже в точности знал, что мне предстоит выполнить. В бригаде не хватает партийных билетов, нужно привезти триста штук вместе с бланками личных дел. Мне выдали доверенность и баул из толстого брезента, с ушками на ручках, куда продевается шнурок сургучной печати. Кроме того, суховатый и немногословный Сергеев строго-настрого приказал взять с собой бойца для охраны. Он наверняка бы, конечно, послал за партбилетами кого-нибудь из политотдела, но за несколько дней до этого от прямого попадания бомбы в блиндаж погибли почти все его работники.
Я вернулся к себе, когда уже начало рассветать, сразу вызвал Фомичева и Соколенка, командира второго орудия. Мы посоветовались, как быть. Было решено, что Соколенок останется — у него еще пропасть работы по ремонту механизма отдачи, — а Фомичев поедет со мной на левый берег, и там мы расстанемся. Он отправится за орудием, которое передается нам вместе с боевым расчетом, а я в тот отдел, где мне выдадут партийные документы. Кого бы взять с собой из бойцов? Когда я задал этот вопрос, Фомичев хитро усмехнулся, и я сразу понял, что мы подумали об одном и том же.
— Хорошо, — сказал я. — Пришлите его ко мне. Проверим еще раз человека.
Через несколько минут Логинов с автоматом на груди переступил порог моего блиндажа и доложил о своем прибытии. По правде скажу, я бы выбрал для этого дела кого-нибудь другого, кого я больше знал. Переправляться на левый берег было не так-то просто. Паром почти все время обстреливался противником, и, посылая на это испытание Логинова, Фомичев, не скрывая этого, хотел доказать и мне, и всем остальным свою правоту. Что касается меня, то после этой ночи, проведенной в раздумье, я решил принять вызов. Пусть Логинов пойдет со мной, пусть он будет рядом, я увижу, каков он есть, своими глазами и сам составлю представление о нем.
Ехать нам пришлось вдвоем. Случилось так, что Фомичев надолго застрял в штабе полка, выписывая необходимые документы. Ждать было некогда, и я в сопровождении Логинова отправился на берег Волги, туда, где к разрушенной пристани должен был пристать паром.
Когда мы подошли, парома еще не было. Он только что отчалил от другого берега. Я видел вдалеке несколько плоских понтонов с деревянным настилом, на длинном канате их тянул за собой буксир. На понтонах стояло несколько грузовиков, покрытых брезентом, а между машинами сидели и стояли люди. Когда вблизи от понтона взрывался снаряд и кверху взлетал столб воды, люди падали на настил. А буксир, пыхтя, тащил и тащил за собой понтон так неторопливо, словно не было ему и дела до всей этой стрельбы.
— Прямо на нервах играет, — сказал кто-то рядом.
В ожидании понтона на берегу скопилось несколько раненых и таких же, как мы, у кого были дела на том берегу. Нам оставалось одно: терпеливо ждать, наблюдая, чем кончится игра со смертью, которая происходила посредине реки. Что ни говори, а ведь и нам вскоре, если понтон все же достигнет берега, придется испытать то же самое…
За все время Логинов не сказал ни слова. Он сидел поодаль на камне и, о чем-то думая, смотрел на другой берег… И вдруг я подумал о том, что ведь почти ничего о нем не знаю. В стремительном беге времени и дел мне некогда было приглядываться к окружающим меня людям. Как часто бывало, ночью приходит пополнение и сразу же вступает в бой. А утром многие ранены и даже убиты. Эти люди пробыли рядом со мной всего несколько часов — пришли, сделали свое дело и ушли.
Я взял с собой Логинова, чтобы с ним поговорить, понять его, но он молчал, и в глубине души я был ему за это благодарен. Я так устал, что просто хотелось сидеть и молчать. В каком-нибудь полукилометре шел бой, а здесь, на берегу, смотря на белые барашки медленно катящихся тяжелых волн, мы чувствовали себя в глубоком тылу.
На левый берег мы перебрались без особых приключений. Я торопился. Следующий паром должен был вернуться назад в пять часов вечера. Если мы опоздаем, придется ждать ночи. В половине пятого с тяжелым брезентовым баулом, опечатанным сургучными печатями, мы вновь стояли на берегу.
Быстро сгущались сумерки. Было холодно. Хотелось скорее добраться до своего блиндажа и отогреться у печурки. Логинов в стеганом, туго подпоясанном ватнике тоже, видно, сильно продрог. По-прежнему он держался сухо, молчаливо и даже настороженно. За все время мы сказали друг другу несколько фраз.
Паром долго не приходил. На берегу скопились машины с боеприпасами. Какой-то пожилой усатый майор бегал от одного шофера к другому и срывающимся на ветру голосом приказывал рассредоточиться. Но его никто не слушал.
Вверх по Волге медленно прополз буксир, тянувший на канатах от самой Астрахани две глубоко осевшие баржи с нефтью. Рискованное дело — тащить мимо города баржи, каждая из которых удобная цель для бомбардировщика, но другого пути нет. Добросовестно стуча машиной, буксир изо всех сил шел против течения. Несколько снарядов разорвались вокруг него и около барж, но огонь был неприцельный, и большой опасности не было.
Скорей бы подошел паром! Наконец его темная полоска медленно отделилась от правого берега и поползла к нам.
— Ну, Логинов, — сказал я как можно более бодро и дружелюбно, — давай не теряться. А то нас отожмут.
Я показал усатому майору свои документы, и он пообещал что пропустит нас на паром, хотя претендентов уже накопилось великое множество. Среди них даже полковник из штаба фронта. Однако груз, который мы везли, был не менее важен, чем боеприпасы.
Не буду рассказывать, каких трудов стоило нам войти на этот проклятый паром, сколько было споров и даже ругани. Майор совсем охрип. Наконец на помост въехало несколько машин, они стали рядом. Между ними разместились люди.
Механик запустил мотор буксира, паром вздрогнул и медленно пополз к середине реки. Я смотрел на мальчишеское узкое лицо Логинова и чувствовал мучительную неловкость от бессилия заставить его говорить со мной так, как мне этого хотелось. А мне хотелось, сердито и значительно сдвинув брови, внушать ему истины о необходимости выполнять свой долг, о том, что надо быть смелым, стойким, исполнительным. Я готов был к тому разговору, который я называл «по душам», а Логинов стоял «застегнутый на все пуговицы». Его руки лежали на автомате. Он спокойно смотрел в бурлящую за кормой воду и совсем не смотрел на меня. Это меня сердило. Черт подери! В конце концов — я все-таки командир. Хочешь ты или не хочешь, но ты меня выслушаешь… Но в этот момент случилось нечто, заставившее меня забыть о своем намерении.
— Летят! — крикнули с кормы.
Я взглянул в небо и увидел, что под облаками прямо на нас разворачивается звено «юнкерсов». Дело оборачивалось плохо. Если артснаряды ложились неприцельно, то «юнкерсы» будут бомбить с пикирования и почти наверняка не промахнутся.
С обоих берегов по ним забили зенитки, но самолеты поднялись выше и скрылись в облаках. Не было сомнения в том, что это лишь маневр. Они подкрадутся к нам поближе и пойдут в пике тогда, когда будут над нашими головами.
— Ты умеешь плавать? — обернулся я к Логинову.
— Умею, — ответил Логинов, не прибавив «товарищ командир».
Я невольно отметил это, но сейчас было не до тонкостей субординации.
— Если что-нибудь со мной случится, — сказал я, — ты этот баул доставишь начальнику политотдела.
— Есть, — сказал он так угрюмо и твердо, словно меня уже ранило или убило.
И в эту минуту над нашими головами засвистели бомбы.
Сколько раз в своей жизни я ни попадал под бомбежки, но большей беззащитности, чем на плоту, посредине Волги, я не испытывал. На земле хоть в какую-нибудь щель впрыгнешь, а здесь, пожалуйста, прыгай в воду, иди ко дну или сиди и жди своего часа под колесами грузовика, доверху нагруженного снарядами.
Нет, более противного состояния я не испытывал никогда. А бомбы выли, и вой нарастал, давил на барабанные перепонки, казалось, рвал их. Это были бомбы-«ревуны», они не только рвались, но и своим воем должны были психически подавлять противника.
Единственным укрытием была грузовая машина. Если бомба попадет в нее, то и рядом спасения не будет, а так все-таки есть некоторый шанс спастись от осколков. Я бросился под машину, где уже сидело, прижавшись друг к другу, человек десять, и рядом со мной примостился Логинов. Он был как будто спокоен, но я видел, как добела побледнели пальцы его рук, сжимавшие приклад автомата. Баул оказался между нами, и мы прикрыли его, словно это был живой человек, за жизнь которого мы оба были в ответе.
Через мгновение оглушительный удар потряс плот. Он наклонился в сторону, послышались отчаянные крики. Машина над моей головой дрогнула и заскользила куда-то вниз. Под ее тяжестью плот стал опускаться в воду. Меня сразу же захлестнуло по горло. Мне показалось, что все погибло. Я ничего и никого не видел в бурлящих волнах и только продолжал изо всех сил сжимать ручку баула. Но тут наконец машина повернулась набок, с грохотом посыпались ящики со снарядами, мелькнули колеса — и все кончилось. Только волны пенились вокруг.