— Ну, прощайте, — сказала она. — Вы за мной, пожалуйста, не ходите. Я по шляху пойду. А там теперь — машина за машиной и все с солдатами. Вам там быть никак нельзя.
С этими словами она скрылась за кустом.
Опять нехорошо вышло. Но я расхохотался: по глупости ли проболталась Надольная или схитрила, но ведь она мне дала весьма важные сведения. Нет, уходить нельзя. Надо узнать подробности.
Решили обождать до вечера. Возможно, что женщины пойдут с поля, удастся среди них найти более смелую собеседницу.
Чтобы удобнее было завязать разговор, я решил залечь у дороги к селу и окликнуть кого-либо из знакомых, когда они пойдут с работы. Все же сказывалось, что я не был здесь несколько лет: не знал, к кому можно обратиться прямо, без сомнений.
Когда стало заходить солнце, мы обошли поле и по известной мне тропе проникли в лес. Я оставил ребят в глубине, а сам спрятался у дороги. Мимо меня по двое — трое шли землячки. Я не решался их остановить, памятуя мои первые неудачи.
Вереницу женщин замыкали девушки. Среди них я узнал тех, кого помнил девчонками: Машу Пурыгину, Веру Коноваленко.
Но не стал их окликать, а просто высунулся из своего укрытия: что будет, когда они меня заметят? И тут произошло нечто такое, после чего я уже никогда не верил тем, кто меня «не узнавал».
Маша бросилась ко мне. За ней — другие. Не только узнали, но сразу поняли, кто я такой.
— Господи ты, боже мой! — сказала Маша. И заплакала. — Георгий Сергеевич! Сколько времени мы мечтаем — хоть бы до нас партизаны заглянули! Ведь сил нет никаких терпеть. Неужели нам мстители народные не помогут?..
Тут еще две девушки заплакали.
Я, признаться, обрадовался этим слезам, даже облегченно вздохнул: девушки одним только выражением горя стали мне близки.
Конечно, они перебивали друг друга и подсказывали одна другой, но это мне и нравилось: мне все казалось более достоверным оттого, что они с одинаковым жаром поддерживали друг друга. Впрочем, в достоверности их рассказа, к несчастью, не могло быть сомнений. Все было слишком похоже на бесчинства, происходившие на оккупированной земле вокруг.
— Третьего дня на село с «овощехранилища» приехали гитлеровские офицеры. Захотели посмотреть на молодежное гулянье. По приказу полиции собрали нас всех, заставили петь, плясать. А как наступила ночь, закрыли всех в амбар за «нарушение правил». Офицеры дали команду и, вместе с пьяными полицаями, начали обстреливать амбар.
Девушки рассказали об издевательствах, которые терпел народ от фашистов и их прислужников, но подробно сообщить что-либо ценное мне, как разведчику, не смогли.
Прощаясь, я дал им листовки и велел никому не рассказывать о нашей встрече. Они даже обиделись:
— Ой, что вы, Георгий Сергеевич! Мы же вас еще раньше видели, когда вы мимо домика лесника проходили. Так мы же никому, никому!.. Даже друг другу сказать боялись. А сами думаем: «Вот хорошо! Пришли партизаны. Может, наши мучители-полицаи хоть немного уймутся.»
Едва расстался с девушками, на просеке показалось стадо. Я решил подождать, глянуть, кто его гонит.
И на этот раз удача. За скотиной брел старый учитель машевской школы — Фотий Лазаревич Поправко. Он шел, прихрамывая, крепко задумавшись. Босой, в белых крестьянских портах, в серой, подпоясанной веревкой рубахе. На плече — грабли. В левой руке — узелок и пастушеский кнут. По лицу видно: невеселую он думает думу.
Как же он обрадовался, когда я окликнул, его! Подскочил, будто молодой, заволновался.
— Ах, вот как хорошо! Вот та-ак! — услышал я его любимую присказку. — Хорошо-о, люблю! — Фотий Лазаревич имел обыкновение приговаривать так на уроках, когда ему верно отвечали, и вообще когда слышал и видел то, что ему было приятно. Дальше старик мне сказал как ни в чем не бывало:
— Ты тут стой. Жди! Я скотину загоню, потом вернусь… хм… поискать одну коровушку. Забрела, мол, где-то тут. А мы ее тут и привяжем. Вот и выйдет, что надо искать. Вот видишь как, а? — Хорошо? — Хорошо! Он сам спрашивал и отвечал, видимо, очень довольный. Глаза его заблестели, морщины осветила хитрющая улыбка.
Я помог ему привязать корову в глубине ельника, и старик погнал стадо дальше, приговаривая любимые слова. Я даже по спине его видел, как ему не терпится вернуться, и тоже очень довольный остался ждать.
Когда Фотий Лазаревич возвратился — обнял меня и по русскому обычаю три раза поцеловал в щеки. Потом по-деловому осведомился:
— Ну, а где твои молодцы? — Видно, старый учитель решил, что я — командир отряда и за моей спиной стоит целое войско.
Я повел его к товарищам, чтобы поговорить всем вместе. Их он тоже по очереди обнял и одобрительно, по-отцовски, похлопал по плечам. Против ожидания Фотий Лазаревич не поразился, что нас так мало: удивительно толковый был человек.
Нам пришлось рассказать старому учителю о партизанской жизни.
— Вот как! Хорошо!.. Люблю. — говорил старик. Он как-то умел повторять это на разные лады, и каждый раз присказка звучала с новым смыслом. Он задавал столько вопросов, что казалось, не мы, а он — разведчик. Мы рассказывали, что могли, а он только жмурился от удовольствия и приговаривал:
Все равно Россия победит! Много к нам любителей совалось. Будет тут и Гитлеру крышка!
Мы начали рассказывать об ожидании второго фронта, но старик сердито перебил:
— Мягко стелют, жестко спать! — почти закричал он. — Им невыгодно, чтобы Россия пала; невыгодно, чтобы победила. И нам от них спасения не нужно! Они за него потом такую ноту предъявят, что впору будет снова воевать. Своими силами возьмем. Наша армия, наш народ — победа будет наша!
Фотий Лазаревич нисколько не торопился домой. Видимо, давно ни с кем не говорил по душам. Пришлось его прервать. Конечно, на досуге не мешает и самим в международной политике разобраться, но досуга не было.
Мы спросили Фотия Лазаревича о том, что нас интересует, и получили довольно четкие ответы:
«Овощехранилище» — это склад боеприпасов. Со дня на день в Машево должны прибыть из Новгорода-Северского фашистские солдаты. Сколько — неизвестно, но, судя по тому, какое жилье готовят полицаи, — не меньше роты. Новгород-северский комендант — Пауль Пальм создает «национальный русский батальон» для борьбы с партизанами. Туда зачисляют бывших кулаков и добровольно сдавшихся в плен. В Семеновке тоже строится склад и авторемонтные мастерские.
Что касается жизни в селе, учитель подтвердил все, рассказанное девушками, и добавил, что машевской полицией руководит какой-то пришлый националист, которого Фотий Лазаревич не знал, а я — тем более. Ближайшими подручными рыжего были: Крючков, Коноваленко, Сержан, Коваленко и другие известные мне лица. Они стреляли во время вечернего обхода в мирных жителей за то, что те задерживались на улице.
Мы попросили учителя идти: от греха подальше. Близился час обхода.
Ему очень не хотелось с нами прощаться. Мы обещали дать о себе знать и доложить о нем командованию как о верном связном.
Можно было уходить и нам. Однако нам уже известно, что полицаи делают обход по четыре-пять человек и на пути их следования лежит мост через реку Рванец.
Нас — трое, до моста дойти нетрудно. Впрочем, если б полицаев оказалось и больше — для партизан это не страшно.
Пробрались к мостику огородами. Я сел у самого берега, под ольховым кустом: Положил автомат диском на край моста, укрылся ветвями. Ребята устроились с другой стороны.
Сначала мы слышали голоса шумевшей у качелей молодежи. Там, видно, уже пошли в ход наши листовки. Потом мимо нас проходили торопившиеся по домам односельчане. Некоторые шли с мельницы — несли тяжелые мешки с мукой и задыхались от быстрой ходьбы, но шага не сбавляли.
Было начало одиннадцатого. У качелей послышался грубый окрик — «Р-расходись! Что за сборище?» И снова тихо. Вот и расходиться уже некому. Только поет соловей да насмешливо квакают не подчиняющиеся «общественному порядку» лягушки.
Медленным, спокойным шагом шли к мосту полицаи в сознании своей власти, в уверенности, что уже никого не встретят в ночной темноте. Когда они подошли поближе, я увидел, что они беспечно повесили автоматы прикладами вверх, и услышал такой разговор:
— Сегодня Надольная собирала в лесу ягоды, а к ней подходит здоровый обормот с черной бородой: бандит-партизан из здешних Артозеевых.
— Ну и что? Грозил?
— Будто бы только поздоровался да велел никому не рассказывать.
— Куда двинулся?
— По просеке на Курилки.
— Ты знаешь эту просеку? Она удобная. Если он там ходит, можно сделать засаду, схватить живьем.