С этими словами полицаи вступили на мостик. Они были на расстоянии метра от меня. Я нажал спусковой крючок.
Полицаи упали. Один хотел отцепить от пояса гранату, да руки отказывались служить. Другой, обалдев от неожиданной боли, хрипел:
— Господа, что вы. Мы же полицаи. Охраняем.
В селе наши выстрелы переполоха не произвели. Народ привык к стрельбе в этот час. Мы забрали у полицаев документы. При одном оказалось командировочное удостоверение за подписью бургомистра Орловского. Из этой бумажки мы узнали, что полицай имел разрешение на семнадцатидневный отпуск для поездки в Сумскую область к родным. Но мы ему выписали другую командировку: вместе со всей компанией он отправился ко дну речки Рванец.
Бабушка Дарья торговала семечками, сушеными грибами, а иногда и конфетами кустарного производства. Она, как партизан, жила на ногах. Ходила из Новозыбкова в Гомель, Унечу, Стародуб, — куда только ей было по силам. По дороге заглядывала на наши заставы и наделяла народ своим товаром и новостями. Старушка получала задания и в срок приносила донесения. Путешествия ее всегда протекали благополучно, потому что у бабушки Дарьи был на руках очень веский документ: пропуск, выданный новозыбковским комендантом.
— Бабуся, как же вы получили такую бумагу? — интересовались партизаны. — Зачем вам дали ее?
— А чтобы к вам ходить, родимые. — простодушно отвечала на такие вопросы бабушка. При этом она каждый раз добавляла, что ей обязательно надо дойти до самых главных командиров: есть очень серьезное поручение.
— А нам не доверяете?
— Отчего ж не доверять? — удивлялась она. — Только мне приказано до главного — так исполнять надо.
— Кем же приказано? Уж не Комендантом ли? — смеялись ребята.
— Не самим, а вроде того. — отвечала бабушка.
Когда об этой настоятельной просьбе доложили Федорову и доставили бабусю в штаб, оказалось, что она говорила правду. Поручение было не от коменданта, а «вроде того» — от начальника паспортного стола, желавшего связаться с партизанами. Этим начальником, по словам бабушки Дарьи, была «очень хорошая девушка Маруся».
Через наших связных и подпольщиков начали Марусю проверять. Кое-что было поручено выяснить и мне. Вот что я доложил командиру на основании собранных мною сведений.
Маруся Третьяк, член комсомола, бывшая студентка Новозыбковского педагогического института, служит начальником паспортного стола. Знает немецкий язык. Пользуется доверием.
До настоящего времени выдала 67 паспортов нашим окруженцам и беженцам из лагерей военнопленных. Снабжает жителей Новозыбкова служебными пропусками. Запутала учет населения города, благодаря чему жены красноармейцев и командиров Красной Армии получали продовольственные карточки наравне с работающими на немцев. Действует не одна: является командиром группы девушек под названием «Комсомолка».
Федоров поручил мне связаться с Марусей.
Согласно приказу вместе со мной пошли два знавших эту девушку местных человека: некие Василий и Борис. Оба вчера еще служащие новозыбковской железнодорожной станции, работавшие на оккупантов. С грехом пополам они выполнили задание — взорвали бетонный водосток на линии Гомель — Новозыбков, и теперь стали как бы партизанами.
Не очень-то нравилось мне их общество, и главным образом потому, что не я вел их, а они — меня. Здешних мест я не знал; им же был известен каждый кустик. Угодно или нет, а я должен шагать за ними, как баран на веревочке.
Состояние напряженное. Что на уме у моих новых товарищей? Да и можно ли их товарищами считать? Взорвали водосток только вчера, ничем себя больше не показали. Доверять им или нет? Не нравилось мне, что они очень много расспрашивают о нашей жизни.
Я думал о том, что не имею права на легковерие, что партизанская бдительность обязывает меня быть настороже. Но чрезмерная подозрительность может отпугнуть хороших людей. Ведь часто человек становится гораздо лучше именно оттого, что чувствует доверие. Эти мысли мешали мне сосредоточиться, думать о задании, о деле.
Позднее, с опытом, у меня появился какой-то особый «нюх» и разобраться в человеке мне уже не стоило больших усилий. Но тогда, помнится, всю дорогу я только и ломал себе голову загадками, на которые не мог ответить.
Моим спутникам я, конечно, о своих сомнениях не говорил. Даже рассказал им в ответ на их вопросы о таких доблестных делах партизан, что и сам развеселился. Так и шли.
Дело уже близилось к рассвету, когда мы подошли к месту встречи с Марусей, — в сосновую рощу близ военного городка. Роща небольшая. Если бы нас обнаружили — спастись трудно. Залегли в гущу молодняка. Маруся должна прийти вечером. Ждать долго.
Закусили выданными нам в хозчасти продуктами. Борис предложил по очереди поспать. Но никому из нас не спалось и не лежалось. Сюда доносился городской шум. По лесу, рядом с нами ходили женщины и дети, собирая шишки. Время тянулось томительно.
О чем мы только не переговорили, лежа целый день в кустарнике! Уже перестали рассуждать о войне, углубились в воспоминания молодости: кто где родился да как рос, когда женился. Перебирали друг друга по косточкам. И как ни странно, именно во время этой, будто бы легкой беседы меня перестала тревожить мысль, доверять ли Василию и Борису. Понял, чем они жили, с какими думами к нам пришли.
Вот уже шесть вечера. На небе собрались грозовые тучи, спряталось солнце. Загремел гром, и полил крупный дождь. Молния освещала каждую ветку на сосне и каждый дом в городе. Кругом все притихло — людей стало не слышно, только одна природа шумела: молотил дождь по земле да гремел гром в небесах.
Мы тоже лежали тихо. Только изредка кляли грозу. Не воды мы испугались, боялись, что девушки не решатся выйти к нам в такую погоду. Ведь на улицах ни души — сразу привлекут внимание.
На счастье, часам к семи ветер разогнал тучи. Посветлело, будто второй раз на дню настало утро. Снова кругом зашевелились, заговорили люди. Это были те же женщины и дети, которые собирали шишки и, видимо, схоронились неподалеку от дождя.
Из города идет прямо на нас группа девчат. Босиком, на плечах грабли, в руках корзины и мешки. Шумят, веселятся, будто козочки подскакивая на ходу, и беспечно смеются. Я взял бинокль и, разглядев легкомысленную компанию, сказал Василию:
— Надо получше замаскироваться или переползти на другое место. Девчонки сорвут нам встречу.
Василий попросил у меня бинокль, взглянул и ухмыльнулся:
— Так это наша группа и есть! Впереди — Маруся, за ней Люба, потом, кажется, Катя и еще две, — этих не знаю.
Василий высунулся из-за кустарника и помахал шапкой. Девушки побежали еще шибче и юркнули к нам в молодняк; вот так конспирация!.. Лишь позднее я понял, что чем проще и свободнее себя ведешь, тем меньше вызываешь подозрений. Но в тот раз возмутился ужасно. Однако сдержался. Девушкам не сказал ничего.
Василий познакомил нас очень торжественно, а сам представился так:
— Я теперь уже не немецкий служащий, а партизан!
Но девушки не обратили на его слова никакого внимания, а упорно разглядывали меня. Они не спускали глаз с моей черной бороды, которая им казалась настоящим партизанским документом.
Одна сказала:
— Прямо себе не верю. Уж как мы ждали!
Она смутилась и покраснела. Лицо горело от радости. Она была порывистой, шустрой, любопытной. В глазах блестела смелость, а с губ не сходила улыбка. Казалось, дай только задание — вскочит и побежит. Настоящая комсомолка!
Это и была Маруся Третьяк. Подружки ее — тоже бойкие девчата. Вся группа — пять человек: помощник начальника паспортного стола — Люба, бухгалтер Катя и Вера с Аней — уборщицы в немецком общежитии. И эти девочки ворочали в городе большими делами, спасли десятки жизней советских патриотов!.. Они радовались мне и не догадывались, как, глядя на них, радуюсь я, как горжусь ими, их делами!
Заметно было, что комсомолки к встрече готовились. Маруся оказалась неплохо информированной об интересующих наше командование делах. Без запинки на память привела цифры: в Новозыбкове 7 тысяч немцев. В городе формируются прибывшие из Гомеля стрелковые части. Имеют: 8 танков, 32 орудия, 69 минометов, пулеметы и т. д. На днях части отправляются на фронт — в сторону Брянска. В скором времени прибытие новых сил противника как будто не ожидается.
Маруся рассказала и о том, что делается в ближайших населенных пунктах: в Злынке — большой немецкий госпиталь для выздоравливающих; оттуда их снова посылают на фронт. Настроение у многих солдат неважное. Известны случаи симуляции и членовредительства.
Пока Маруся рассказывала, девушки аккуратно выложили на разостланное ими полотенце жареную рыбу, масло, яйца, хлеб и выставили литр чистого спирта. Они считали, что партизаны обязательно должны быть голодны, а если начнут есть-то обязательно должны пить. А что же пить партизанам, если не спирт? Мы посмеялись над их представлениями о партизанских аппетитах. От спирта наотрез отказались. Затем я передал им наши листовки. Девушки обрадовались.
— Все вручим точно! — сказала Катя. — Русские — русским, а немецкие — немцам. Вера с Аней в общежитие снесут и повсюду их разложат.
Маруся только кивала головой: мол готова выполнить любое поручение. А показавшаяся мне тише других Аня вдруг покраснела и выпалила:
— Мы помним, мы — комсомолки! Если кто из нас провалится, — ни одна подруга не выдаст. Верно, девчата?
— Ничего эти турки от нас не добьются! — подтвердила Вера, да так просто и весело, будто речь шла о гулянье, а не о тюрьме и пытках.
Я дал Марусе личное задание: достать для нас пять немецких паспортов и семь чистых бланков па пропуска, заверенных комендантом.
— Как вам передать? — только спросила она. Мы уговорились о дне и часе встречи и наметили «почтовый ящик» — под пнем груши-дичка.