Сидеть в колодках крайне утомительно. Но ночевать в колодке — сущее мучение. Да, на ночь их отводили с площади, отводили в местную тюрьму. Но колодок никто не снимал, мягкой кроватки никто не стелил, даже поесть не давали. Насколько Виктор понял, это такая вот социальная сторона наказания — если есть в местной общине кто-то, кто зла на тебя не держит и более того, готов на площадь прийти и накормить-напоить, то хорошо. А нет… ну так не проживешь ты не только месяца — недели в колодке не протянешь. Сдохнешь от жажды. Он не знал, что за время года сейчас на дворе, однако днем на площади было жарко, а ночью в клетке — холодно. Организм боролся как мог, но ему нужна была вода и пища, иначе не выжить.
С тем, что Виктор попал в чужое тело, да еще и девичье, он поделать ничего не мог, однако это было не самой главной его проблемой. Самой главной его проблемой была чертова деревяшка на шее, которая, казалось, весит сто тонн, давит вниз, постоянно натирает шею до крови, нагружает и без того ноющие мышцы спины и плеч.
Как оказалось, Старший Брат Иши, бесстрашный предводитель банды и мелкий воришка — изрядно насвистел насчет того, что «меня тут будут кормить и поить, держись меня и прорвемся». Никто к нему не пришел. На второй день Иши погрустнел и сказал, что видимо его братья погибли в бою, раз так. Впрочем, Виктор уже понял, что этот Иши человек ненадежный и ради красного словца готов так приукрасить что родную мать не пожалеет. То она у него в одном рассказе — благородного роду леди, овладевшая Семью Искусствами и познавшая истинное Дао, которая вынуждена была бежать от преследований клана, потому его и оставила, то в другом — певичка, которая заболела чахоткой и передала сына на воспитание соседям. Язык у братца Иши вперед головы треплет. Пример? Так вот и пример — стражник Чань, который оказался не таким уж суровым, а после того, как Виктор там на площади в обморок упал — даже лоб ему влажной тряпкой протер и попить дал, так вот этот самый стражник Чань на его просьбу спокойно прочел то, что написано на его колодке. Ничего там не затерлось, просто Старший Брат Иши читать не умеет, вот и все. А что на колодке написано? «Непочтительное обращение к судье». Вот так. Оказывается, за такое тут можно и к смертной казни быть приговоренным.
— Какая же это смертная казнь? — едва ворочал опухшим от жажды языком Старший Брат Иши на третий день их бдения на площади: — просто колодки. У меня знаешь, сколько знакомых в них побывали. Виктор не стал даже отвечать, экономя силы. Мелкое девичье тело, в которое он попал — отчаянно хотело пить, но на третий день уже и жажда казалась чем-то далеким, ненужным и неинтересным. Он снова умирал. Интересно, вяло думал он, а если на самом деле я все еще лежу на полу в палате, а все это — выверты моего мозга, который перед смертью показывает мне картинки, такую вот историю в конце которой я обязательно должен умереть? Был же такой фантастический рассказ про человека, которого повесили за попытку диверсии во время гражданской войны, а у него веревка порвалась, он упал в реку, уплыл, убежал, прятался в лесу, шел домой и вот уже когда перешагивал порог родного дома — оказалось, что он висит на том самом мосту с высунутым языком и выпученными глазами.
— Нас отпустят, вот увидишь. — продолжает вяло говорить Старший Брат: — стражник Чань, да продлят его годы Небесные Колесницы, да будут его предки гордиться столь праведным потомком — он же давал нам воды попить, верно? Значит не хотят, чтобы мы тут умерли.
Виктор снова ничего не ответил. Лохматый Иши верил в то, во что хотел верить. Суточная норма воды на взрослого человека — полтора, два литра. Приблизительно, конечно. Конечно, возможно протянуть несколько дней на усеченном пайке, используя воду организма, но потом все надо вернуть на место, восполнить. А тут… два жадных глотка из фляжки стражника, мгновенно испаряющихся из пересохшего рта — даже на двести миллилитров не потянут. И непонятно, то ли он их действительно так жалеет, то ли наоборот, желает, чтобы помучались подольше. Ведь они в течение дня не просто в тенечке сидят, а в центре площади, на палящем солнце. Хорошо, хоть дети камнями перестали кидать, и то хлеб. С другой стороны — вот попал бы кто особо меткий в темечко и все, конец мучениям. Тот самый темный сон до конца, до тепловой смерти Вселенной.
Из-за отсутствия воды и еды сил на лишние движения не было, он уже не обращал внимания на ноющую боль во всем теле, периодически задумывался о том, чтобы когда цепи вечером отстегнут и поведут в тюремную клетку — намерено споткнуться и со всего размаху упасть лицом вперед, убрав руки за спину для надежности. Если хорошо упасть, есть шанс, что чертова колодка перебьет трахею и он задохнется в течении нескольких минут. Получаса. Вряд ли тут трахеотомию ему делать будут, умер и пес с ним, особой гуманности в местном правосудии он не заметил. Опять-таки, если очень удачно упасть, можно и шею сломать, хрусть и на небесах.
— Вот была бы тут моя матушка, никто бы меня в колодки не заковал. — говорит Старший Брат Иши: — только бродяг всяких могут заковать, а если ты из приличной семьи, к тебе и отношение другое. Штраф бы уплатили и все. Хотя… был бы я из хорошей семьи, сдалась бы мне эта подвеска…
Непотизм, думает Виктор, плевать. Плевать на местные обычаи, устои и на весь этот мир. Ему все равно недолго осталось. Идет уже третий день, как это тело в колодках без еды и воды, на жаре днем и в холоде ночью. Он и в туалет эти три дня не ходил — нечем. Судя по всему, это тело и раньше не сильно едой баловали, ручки-ножки худые, мышечной массы никакой, насколько он мог судить наощупь. Черт. Если бы не то, что он все равно уже умирал, то он бы поймал немаленький стресс по поводу этой перемены пола.
И дело тут даже не в том, что как всякий мужчина он первым делом свои «фамильные драгоценности» проверять кинулся, а в том, что в таких традиционных обществах роль у женщины в обществе одна. Быть женой. И это в лучшем случае. Потому как тем, у кого не получилось быть женой у хорошего, богатого и доброго мужа (а такие вообще существуют?) — тем уготована другая роль. Сперва — подстилки, общество-то не сказать, чтобы гуманное тут. А потом — служанки, как молодость пройдет. Ну и комбинации служанки-подстилки и подстилки-служанки. Быть подстилкой не хотелось до крайности. Быть женой, впрочем — тоже не хотелось. Не вызывали эти вот перспективы энтузиазма. Так что может и хорошо, что он сейчас помрет. В своем мире умер, а сейчас вот тут умрет. Хм. А если это рекурсия? Может он вообще в аду и обречен вечно умирать, просто в разных антуражах? Вот тут умрет, а глаза откроет и на тебе, здрасьте, я уже Стенька Разин и стою перед толпой на Лобном месте, вот сейчас меня четвертуют и голову отрубят. Опять умер — и вот уже я где-нибудь в Японии, на ростке бамбуке сижу. Или это китайская казнь? Неважно. Тысячи лет субъективного времени в постоянной агонии, сменяя тела и эпохи. Ого как. Персональный ад.
— Эй, странная, подберись. Смотри-ка, сюда опять стражник Чань идет, а с ним… ого, это ж светлый господин Вон Ми Баошу! Да будут предки милостивы ко мне! — пробормотал лохматый Иши и даже как-то съежился, уменьшился в размерах, словно пытаясь спрятаться. С колодкой на шее такая попытка была обречена на провал. Виктор бросил взгляд на приближающихся людей. Вон Ми Баошу, подумал он, надпись на канге у лохматого гласила «воровство нефритовой подвески у госпожи Вон Ми». Значит этот господин Баошу, — родственник той самой госпожи Вон Ми. Скорее всего — муж. Виктор бросил на человека, идущего рядом со стражником Чань и обратил внимание сразу на несколько деталей.
Первая — что это не стражник Чань Ди шел впереди, провожая за собой. Нет, стражник шел чуть позади, и его голова была наклонена к земле. Совсем чуть-чуть, но все же. Это не было похоже на «я сопровожу вас туда», это скорее было похоже на «эскорт достопочтимого господина, где я и где он, надо понимать». Сам же господин Баошу шел, расправив плечи, не торопясь, словно плывя над землей, словно ему на голову поставили пиалу с горячим чаем и запретили вокруг смотреть. Расправленные плечи, надменный взгляд сверху вниз, плывущая походка… это шел человек, уверенный в себе и своем социальном статусе. Виктор мало разбирался в одежде и аксессуарах этого мира, но он был уверен в том, что местным жителям на глаз было понятно, что идет большая шишка, большой человек — по богатству одеяний, по затейливой шапочке на голове, по вееру, что тот держал в руке или же по прямому мечу, который свисал с пояса.
Впрочем, ему все равно. Умирать так умирать. Сил на то, чтобы реагировать на появление кого-бы то ни было у него не было. Как там говорил старина Шрам — «прости, что не прыгаю от радости, у меня что-то спина побаливает». Да, именно так. И не попрыгаешь тут и спина болит.
— Эй вы, голодранцы! — зычно рычит стражник Чань Ди: — а ну приняли надлежащий вид. Сам господин Вон Мин Баошу изволил проведать!
— Прошу простить этого ничтожного! — тут же возопил лохматый Иши, склоняя голову и становясь на четвереньки: — прошу простить! Мои глаза недостойны узреть…
— А ты чего? — стражник переводит взгляд на Виктора и поднимает свое копье, чтобы ткнуть того тупым концом древка под ребра. Виктор переносит тычок с философским спокойствием, он бы многое дал за то, чтобы стражник Чань перевернул свое копье и ткнул его не древком, а острым, листовидным наконечником прямо в сердце. Однако он подозревает, что стражник Чань так делать не будет. Не положено. Но сил говорить тоже не так уж и много, а уж силы вскочить на ноги и повалится на четвереньки, как только что сделал лохматый — и вовсе. Он и не встанет.
— Оставь. — поднимает руку господин Баошу и стражник Чань — прекращает попытки ткнуть Виктора древком во второй раз. Интересно, а тут есть дополнительное наказание за то, что «непочтительно вел себя по отношению к господину Баошу»? — вяло думает Виктор, чувствуя, как мысли медленно плавают внутри, словно снулые рыбины под зимним льдом, когда так не хватает кислорода.
— Подними голову, бродяга и проходимец. — а эти слова обращены уже к лохматому и тот поднимает голову и колодку вместе с ней, придерживая руками. Ну нет, думает Виктор, такой трюк я сейчас точно не исполню, сил не хватит. Все-таки самая жестокая ирония жизни это то, что разум не оставляет тебя до конца и даже зная, что умираешь — ты все равно в состоянии мыслить и это ужасно.
— Пресветлый господин Вон Ми! Даруют предки вашей семье изобилие и здоровье всем близким! Да пребудут в целости ваши детки! Да благословят вас боги! Да… — тараторит лохматый. Виктор только глаза прикрывает. Ну кто так делает, думает он, так не делают. Ты сам снижаешь свою ценность в глаза у другой стороны, так переговоры не ведут.
— Ты о чем думал, мерзавец, когда решил украсть что-либо у моей супруги? — раздается голос господина Баошу. Лохматый Ишу снова складывается пополам, утыкаясь колодкой-кангой в землю, призывая Небо и Землю в свидетели, каясь во всех своих грехах и принося страшные клятвы в том, что бес попутал и вообще никогда и помыслить не мог, а все случайно так вышло, он подвеску на улице подобрал и торопился госпоже Вон Ми, да славится имя ее в веках и да будут благословенны ее дни, — вернуть. Да, побежал не в ту сторону, но откуда же ему, скудоумному знать где именно госпожа живет? Весь город знает? Помутнение в голове случилось, через рынок побежал. А что побежал? Так торопился же! Со всех ног бежал! Срезали подвеску с пояса? Вы смотрите, какие негодяи, нет на них управы, пусть бог и покарает, пусть пресветлая богиня им головы палицей размозжит, как так можно! Пресветлая госпожа Вон Ми — чисто небесная дева во плоти, а эти негодяи у нее подвеску украсть пытались! Что на свете творится. Хорошо, что он, Иши Цинсы — на страже закона! Видимо воры испугались содеянного, уронили подвеску, а он — подобрал! Да, судья не разобрался немного, да посидеть в колодках пришлось, но ради благополучия пресветлой госпожи он и не на такое готов!
— Вот как. — лицо господина Баошу на какой-то неуловимый момент дрогнуло и Виктор мог покляться, что увидел легкую улыбку. Вот она, истинная сущность господина Баошу, конечно же он важный, конечно же он тут влиятельный и ведет себя соответственно, однако эта тень улыбки говорила о многом. Внутри у Виктора зародилась надежда. Насколько влиятелен этот самый господин Вон Ми Баошу? Может ли он из колодок выдернуть?
— Истинно так! Истинно так! Никак иначе! Клянусь своей покойной матушкой и всеми своими братьями и младшей сестренкой! — тараторит лохматый, и откуда только силы у него на такое? Вместе со мной же третий день в колодках, а такой бодрый…
— Что же. Видимо и правда произошло недоразумение. — говорит господин Баошу и поворачивается к стражнику: — уважаемый Чань Ди, этого человека надлежит отпустить немедленно.
— Но… так не положено, господин Вон Ми. — кланяется стражник: — я бы с удовольствием, но судья Чэнь… да и этот потом жалобу может подать, тут надо дело с самого начала поднимать.
— Хорошо. Я схожу к судье Чэну. — неожиданно соглашается его собеседник: — В самом деле, это же его ответственность. А что до жалоб… ты будешь жаловаться на неверно исполненное правосудие, или быть может у тебя есть претензии к семье Вон Ми? — спрашивает господин Баошу у склонившегося лохматого Иши. Тот отрицательно мотает головой, натирая себе шею об колодку, клянется всеми богами что никаких претензий не имеет и никуда жаловаться не собирается.
— Вот и хорошо. — господин Баошу наклоняется к склонившемуся лохматому и шепотом, так, что стражнику, стоящему чуть поодаль — не слышно — говорит: — не думай, что ты меня провел, Иши Цинсы. Этот раз у тебя последний. Я просто не хочу чтобы имя моей супруги хотя бы еще сутки было на писано на позорных колодках в центре города. Но следующего раза у тебя не будет, тебе понятно? — он прищурился и выслушал очередной поток клятв и уверений. Повернул голову.
— Господин Баошу. — Виктор понял, что сейчас у него есть шанс. Потому что месяц в этих колодках он не вытянет. Не выживет. Почему-то прямо сейчас ему вдруг захотелось жить, пусть даже в этом несуразном теле и в этом странном мире.
— Это еще кто? — поднимает бровь господин Баошу, выпрямляясь. Его глаза быстро пробежали по надписи на деревянной колодке: — оскорбила господина судью Чэна? Теперь я вижу, чем именно.
— Господин Вон Ми! Разрешите я ее древком под ребра, чтобы вежливости поучить! — встревает в разговор стражник и уже даже копье свое поднимает. Вот опять, думает Виктор, получу сейчас ни за что. Что он не так делает?
— Погоди. — поднимает руку господин Баошу: — ты что-то хотела мне сказать?
— Господин Баошу! — повторяет Виктор и видит, как морщится стражник и как вжимается в пыль лохматый Иши. В чем дело, где он ошибку допускает? Имя! Его звать Баошу, фамилия — Вон Ми! Стражник к нему по фамилии обращался! Следовательно, обращение по имени — допустимо, но тут есть какой-то порог. Скажем, только близкие люди так могут. Тогда все становится понятно.
— Господин Вон Ми! — поспешно исправляется Виктор и видит тень улыбки на лице господина Баошу. В точку. Он показал, что — обучаем. Быстрый анализ. Господин Баошу — важная шишка, большой человек, big boss и крупная рыба в этом пруду. Он в состоянии говорить с судьей, который их сюда упек, выдергивать из колодок, говорит об этом уверенно и повода ему не верить в этом вопросе нет. Кроме того, прямо сейчас он чувствует себя хорошо, судя по всему, он сыт, удовлетворен, уверен в себе и настроен благостно. Что им руководит? Он пришел на площадь затем, чтобы помиловать воришку, который пытался украсть у его супруги драгоценную подвеску. Почему? Причина была им озвучена — он, конечно же ни на йоту не верит в оправдания лохматого Иши, но сама по себе надпись на колодке «пытался украсть у госпожи Вон Ми» — привлекает ненужное внимание к самой госпоже Вон Ми и семье Вон Ми. Это как говорят «то ли он украл, то ли у него украли, но история неприятная». Даже если в уголовном деле семья выступает потерпевшими, все равно упоминание имени рядом с преступниками — не комильфо. Ложечки нашлись а осадочек остался. Значит сам господин Вон Ми Баошу — зависит от общественного мнения об имидже его семьи. Это важно. Этот фактор — едва ли не важнейший.
Вторая черта его характера, которая позволяет мне надеяться хоть на что-то — чувство юмора. Чем лучше развито чувство юмора у человека — тем выше интеллект. Умение посмеяться над собой — очень редко встречается и говорит о чрезвычайно развитом уровне абстрактного мышления. Господин Вон Ми Баошу — в состоянии посмеяться над собой. Любого другого примитивные оправдания лохматого Иши только разозлили бы — ах ты еще и издеваешься! Но, несмотря на то, что речь шла о его супруге, его семье — он в состоянии улыбнуться нелепым оправданиям. Впрочем, судя по его расправленным плечам, по уверенному голосу и прочим мелочам в поведении — как он смотрит, как он подавляет любые возражения — Виктор может сказать, что этот господин тюфяком точно не является. И быть причиной его гнева никому не пожелаешь. Итог — для него важен имидж семьи. Даже пустяковый повод к сомнению в общественном мнении его волнует. Он довольно умен и властен, но обладает развитым чувством юмора, видит практическую сторону во всем, но способен посмеяться над собой.
— Господин Вон Ми! Само небо прислало вас сегодня. Увы мне нечем будет выразить мою признательность вам. — Виктор с трудом приподнялся и едва не упал лицом вперед, опускаясь на землю в поклоне, колодка тянула вниз: — однако всей семье Вон Ми и вам лично зачтется ваша милость, если вы спасете от смерти одного человека. Всю свою жизнь в последующем я буду восславлять имя семьи Вон Ми. И ваше лично.
— Ну надо же. Ты все-таки умеешь вести себя подобающим образом. — удивляется господин Баошу: — а я думал у тебя спина не гнется.