Анна Ивановна была почему-то задумчива, а он весел.
— Посмотрите, какая красота у нас, какой простор!
И дышится как легко. Может быть, потому, что кулачье, словно воронье, на базар отлетело и воздух стал чище? — И он засмеялся.
Анна Ивановна промолчала.
— А когда станем здесь полными хозяевами, красиво заживем — вот увидите! Вот только не уезжайте, не покидайте нас.
Она молчала.
— Конечно, вас ничем и не удержишь, вы перелетная птица, мысли ваши где-то от нас далеко. Я знаю. Где-нибудь за Днестром-сердце оставили… А к нам так залетели, на время.
— Оставьте, Иван Петрович, у меня за Днестром родина пока еще под тяжелой неволей. Вам это известно. Снова идти на подпольную работу — это ведь не на веселье…
— Значит, отогрелись у нас немного, набрались сил, перелетная птица, и снова в южные края? Конечно, если позовут… это ваш долг… Но зачем же самой так рваться, как же ребята наши без вас? Разобьете вы многие сердца!
— Сердца эти принадлежат не только мне, но и вам.
Она замолчала и прислушалась, как играет тревогу неугомонный Степан.
…Наступил вечер. Девушки и парни вышли на берег.
Заиграла гармонь, послышались песни, припевки. Маша покормила своего Ивана ужином, и он задумчиво спросил ее:
— Может, поночую нынче дома, вроде спокойно, можно поспать?
— Как знаешь, Ваня, — сказала Маша, — только ведь немного осталось до пахоты, земля на ветру да на солнце сохнет, как на сковороде. Я бы уж на твоем месте эти дни особо трактор поберегла. Уж очень на него кулаки ненавиствуют… Словно горло каждому из них твой трактор грозится перепахать.
— Хорошо, будь по-твоему, подежурю и нынче. Трактор для нас дороже всего… В нем вся наша будущая жизнь, все надежды.
И, набросив на плечи полушубок, он ушел к пожарному сараю.
Проходя мимо Алдохиных, Иван заметил мать Силана, нырнувшую в баню с ведром.
«Что это они, в праздник баню, что ли, задумали топить? Или самогон гнать? Нет, самогон они до праздника гнали, с собой на базар готовили… И зачем это лазит не вовремя по баням старуха?» — так подумал Иван и прошел своим путем.
Дежурили в эту ночь надежные мужики. Дед Кирьян, исконный бедняк, и кузнец Агей. В праздник он не работал в кузнице и решил в эту ночь исполнить свою очередь.
«Кремни, этих железом не возьмешь! — подумал Кочетков. — От таких дежурных можно и отлучиться».
Ему очень хотелось еще поговорить по душам с учительницей. Неужели она задумала после окончания школьных занятий покинуть Метелкино? По-видимому, так.
Что-то стала очень задумчива. Не заскучала ли в деревенской глуши? Не собралась ли в дальние края, как залетная ласточка? Как было бы хорошо уговорить ее остаться.
Но хорошо ли в темную ночь идти под ее окно?
А ночь становилась все темней. И все теплей. С юга незаметно привалили сырые, густые облака. Слились с темной, оттаявшей землей. Закрыли звезды. Окутали село чернотой. Лишь кое-где в овражках чуть белели остатки снежных сугробов.
Заметил Иван мальчишку, притаившегося в телеге под мордами лошадей, жующих овсяную солому. И на сердце стало теплей: тоже караулит — жизни за трактор не пожалеет. Ну и правильно — здесь их будущее. Кто же это?
А не все ли равно? У нас таких мальчишек много!
Походил Иван, побродил, совсем было собрался пойти к учительнице, да вдруг огонек в ее окне погас. Кочетков вздохнул, зашел в сарай и, улегшись на деревянный ларь, в котором хранилось разное пожарное имущество, накрылся с головой полушубком.
Наган, как всегда, положил в головах по старой военной привычке. Он не знал, и никто не знал, кроме старухи Алдохиной, что в этот час три неизвестные личности уговаривались, как отправить на тот свет его душу.
Кривой человек в полушубке, усатый в драной кожаной куртке и егерь Родион, которого давно считали покойником, сидели наготове в бане, ступеньки от которой вели к реке.
Старуха с ведром, таясь в темноте, потихоньку откачала воду из затопленной лодки, в которой они приплыли откуда-то из лесных дебрей. Теперь им нужно было сделать свое дело и уплыть на ней по темной реке в черную ночь.
При свете коптилки они проверили оружие. У одного был наган, у другого — кавалерийский карабин с обрезанным стволом, у Родиона — кожаный мешок и нож, каким колют свиней.
— Керосин-то не забудь, принеси. Да в чем-нибудь, чтобы не звенел, потребовал Родион у Алдохиной.
Старуха пошла в конюшню и взяла бадейку, в которой батрак обычно размешивал мучное пойло для лошадей.
Макарка не обратил бы внимания — возьми она бадейку открыто, но старуха действовала воровато, с оглядкой. И это его заинтересовало, Макарка затаился за дверью, ожидая, что будет дальше?
Старуха прошмыгнула мимо него к баньке. «Ага, — подумал Макарка, самогон потихоньку от всех каким-то дальним людям продает. Вот хитрюга». Но вдруг до него донесся едкий запах керосина. «Керосин тащит? Что это она, сдурела? Бадейку изгадит, а мне попадет!»
И Макарка орлом налетел на старуху, догнав ее у баньки. Но только хотел отнять, как был схвачен чьей-то железной рукой.
— Пошел прочь, не мешайся! — приказал ему чей-то хриплый голос.
— Иди, иди к лошадям, не суйся, когда не надо! — зашипела старуха.
А хриплый так его толканул, поддав пинка, что Макарка отлетел прочь. От стыда и досады он сжал кулаки, хотел броситься на обидчика и отнять хозяйское добро, но услышал нечто такое, что его остановило.
— Когда выплеснете, и ее бросьте в огонь или в воду! — сказала старуха.
— Знаем, — ответил из темноты хриплый, — а ты за мальчишкой присмотри… Кабы чего не вытворил дурак.
Макарка поднимался с земли затаив дыхание.
— Ну, зажигалку, спички… Ничего не забыли? Так выпьем на дорожку.
В темноте было слышно, как булькал самогон, как хрустели огурцы.
— Пошли! До свиданьица, бабка, на том свете встретимся, — мрачно сказал кто-то.
И три пары ног зашлепали по грязи.
Старуха постояла у баньки. Послушала, как тихо спит село. Торопливо перекрестила себя мелкими крестами.
И пошла к дому. Было так темно, что она чуть не наступила Макарке на носки, и все же не заметила его.