Командиру было труднее всех. Ему одному решать, ему одному брать на себя ответственность за это решение.
Что дальше? На что способна лодка? Двигатели исправны — и дизеля и электромоторы. Но без винтов лодка что машина без колес. К тому же необходимо восстановить ее электрообеспечение хотя бы для того, чтобы можно было в ней существовать людям. В условиях холодного северного моря. Ранней весной.
Все это нужно было решать Командиру…
К полудню ветер упал. Только ходило море крутыми валами. Хоть за весла берись. Но, к счастью, мы попали в течение, которое со скоростью узла в два влекло нас к острову. Море было пустынно. В небе мелькнул вдалеке самолет-разведчик. И исчез в облачной мути.
Капитан не уходил с мостика. Мы тоже находились на палубе. Лодка переваливалась с борта на борт. Кивала то носом, то кормой. Самая дурная качка — и бортовая и килевая одновременно. Ее даже самый закаленный моряк нехорошо чувствует.
Я-то ведь морской болезни очень поначалу подвержен был. Било меня море нещадно. Для всех всплытие — праздник, для меня — мука. Даже в штиль мутило и слабость нападала. Уже хотели было меня списать на берег как безнадежного, да Боцман вылечил.
Где-то в районе мыса Харбакен сделали мы неудачную атаку, едва ушли из-под бомбежки, отошли миль на тридцать, осмотрелись, всплыли для зарядки. А тут — шторм налетел. Да такой сильный, что Командир аврал объявил. «Все наверх!»
Все-то все, да не все. Я в кубрике остался, валяюсь на койке, зеленый весь, с ведром в обнимку.
Тут-то меня Боцман и прищучил:
— Болеешь, салага? Травишь?
Что-то я промычал в ответ и опять — мордой в ведро.
— Ладно, — сказал Боцман, — сейчас помогу, я средство знаю. Не умирай пока. — И ушел на камбуз.
Вернулся с ломтем черного хлеба, густо посыпанным солью:
— Ешь! Самое верное средство. Еще с парусного флота. Мы им курсантов лечили. Ешь!
Ешь… Я его видеть не могу, подумать муторно, чтобы кусок в рот взять. А Боцман не отстает. Взял меня за воротник и сует хлеб под нос.
— Ешь, салага! Пересиль себя — как рукой снимет.
Ну что? Давился, кашлял, слезы из глаз — а съел!
— Вот так, да? — заорал Боцман. — Как жрать, так мы всегда готовы. А как аврал — тут-то нас и нету. А ну марш на палубу, сачок! Подтянешь леера с правого борта. — И сует мне ключ разводной с веревочной петлей. Это чтобы не выронить его, чтобы он за борт не булькнул.
Поднялся я, ключ на шею повесил, поплелся к люку. А швыряет здорово — я тогда все бока об переборки да об койки отбил.
Выполз на палубу, разве что не на четвереньках. Мама моя! Что на море делается! Бурлит море как суп в котле. Лодку валяет, волна ее бьет, через палубу переваливается.
Обвязался я страховочным концом, перебрался на правый борт. Леера — это стальные тросы такие, для безопасности, на стальных же стойках. В носу такой трос мертво закреплен, а в корме — винтовой талреп. Для натяжения.
Добрался до кормы — мокрый насквозь. Начал работу. Вернее, две работы. Одна — как на борту удержаться, чтобы в море не смыло, а другая — тяжелым ключом гайку талрепа вертеть, трос натягивать.
Вскоре меня так поглотили эти заботы, что я и думать забыл про свою морскую болезнь. И понял навсегда, что лучшее средство от нее — тяжелый и опасный труд моряка. Кстати, леер вовсе не надо было натягивать, леера нам ремонтники обтянули перед рейдом. И, как ни странно, морская болезнь ко мне не вернулась.
Да, такая вот была у нас в ту пору на флоте, как сейчас говорят, дедовщина.
Показался остров Виктория. Сперва верхушками корявых деревьев, потом мокрыми скалами и пенистым прибоем.
Боцман колдовал парусом.
— Правый шкотовый угол подтяни! — командовал он матросам. — Левый — трави!
И вот так, меняя положение паруса, он ухитрялся придавать лодке нужное направление. Стоило это больших усилий, многих хлопот, но цель была достигнута. Где-то в кабельтове от берега Боцман освободил парус, и он бесцельно заполоскался на ветру. Легли, как говорится, в дрейф.
— Смотри, Боцман, — сказал Командир, — на камни не посади. — И приказал отдать якорь.
— Нам бы шлюпку. — Боцман стер с лица соленые брызги.
— И что?
— Отбуксировали бы лодку. Тут что-то вроде заливчика есть, на западном краю. — Боцман сдвинул пилотку на нос, поскреб затылок. Приказал спустить на воду спасательный плотик.
— И что? — спросил Командир.
— Мне нужно пять человек в распоряжение. Тросы, два блока. Бурлачить станем.
— Хочу напомнить, — ехидно сказал Штурман, — наша лодка имеет на плаву водоизмещение 572 тонны.
— Проигрываем в расстоянии, — ехидно ответил Боцман, — выигрываем в силе. Вы в школе-то, товарищ старлей, учились?
Короче говоря, наш Домовой наладил на борту систему тросов и блоков. «Эй, ухнем! Сама пойдет!» Выбрали якорь.
— Ну, бычки в томате, взяли!
Тросы заводили за деревья, оснащали блоками и хотите верьте, хотите нет, а часа за четыре перетянули лодку, загнали в бухточку, ошвартовались.
— Ну, Менделеев! — не совсем понятно, но горячо высказался Штурман. — Ты прямо Ломоносов!
Боцман столь очевидное не стал отрицать.
— Вот что, Командир, — сказал он. — Если мы хотим вернуться в базу, нужно «Щучку» по-настоящему парусами оснащать. По науке и по правилам. Так, чтобы ею можно было управлять.
Штурман хмыкнул:
— Ага! Чтоб даже против ветра шла!
Боцман кивнул серьезно:
— И против ветра пойдет. Галсами.
Командир же в этом деле полностью Боцману доверял. Он и сам в училище под парусами ходил и в идею Боцмана поверил.
— Действуй. А вы, старший лейтенант, вместе с Инженером составьте дефектную ведомость и доложите ваши соображения по ремонту и переоборудованию лодки.
Прежде всего подготовили к зарядке аккумуляторы. А затем, по примеру «Сибирякова», заполнили балластом носовую цистерну, обеспечили дифферент на нос. Лодка глубоко окунула форштевень и высоко задрала корму. Руль, винты, пробоина — все стало доступно для осмотра и условного ремонта.