Так и шел Егорка в далекий город Мурманск. Прошел всю захваченную врагом Белоруссию, часть России. Перешел линию фронта.
Наши бойцы встретили его радостно, жалели Егорку, уговаривали остаться в части сыном полка.
— Мы тебе обмундировку сошьем, — басил усатый и толстый старшина, — сапожки подберем.
— Я тебе карабин свой подарю, — обещал молоденький сержант.
Но ни участие и забота, ни шинелька, ни даже карабин не соблазнили Егорку.
— Я к бате пойду. Он у меня один остался.
Его вымыли в походной бане, накормили, подлатали одежонку, собрали мешочек продуктов на дорогу.
Командир полка даже выдал ему на всякий случай странную справку-сопроводиловку: «Сим удостоверяется, что рядовой Курочкин Е.И. направляется в распоряжение капитана Северного флота Курочкина И.А. Прошу не препятствовать и оказывать всяческое содействие. Полковник Ершов».
И пошел Егорка дальше, до самого синего моря…
Где-то его брали попутные машины, обозники, но чаще всего он шел пешком, бесконечными дорогами — шоссе, проселками, тропами.
Заходил в села и деревни. Его кормили, устраивали на ночлег, давали одежонку взамен износившейся. Несколько раз предлагали остаться в семье, сыночком. Но он упорно шел к своему отцу. Туда, где громил он врага на далеком море.
Несколько раз его задерживали, отправляли в детский дом. Егорка не противился. Отсыпался, подкреплялся, копил сухари на дорогу. И, отдохнув, окрепнув, снова уходил в свой путь.
Перезимовал в артиллерийском полку. А попал в него снова переходя линию фронта (опять догнала война). Осенью это было. Подошел Егорка осторожно, как зверек, к речке, за которой уже были наши. А на этой стороне концентрировались немецкие части, готовили наступление.
Егорка высмотрел, где у них орудия, где пулеметные гнезда, где, в рощице, затаились танки, как идут траншеи, и все это срисовал на кусочки бересты огрызком химического карандаша.
И темной ночью, в ледяной осенней воде, прихватив бревнышко, переправился к своим.
Встретили Егорку, как родного, обсушили, переодели, накормили. А когда он свои «кроки» командиру полка представил, тот разве что со своей груди орден ему не снял. Очень ценные сведения добыл пацан. Наутро по его картинкам ударила полковая артиллерия, наступление немцев было сорвано. Комполка в самом деле направил представление на Егорку. А он в полку прижился, пользовался там любовью и уважением не только как ребенок, но и как отважный разведчик.
Дважды уходил, в рваненьком пальтишке, в тыл к немцам. Бесстрашно уходил. У кого в сердце ненависть, там страха нет.
Да и шустрый был парнишка, сообразительный не по годкам, видно, быстро его война повзрослила. Разведчик из него получился внимательный. Детский глаз, он вообще зоркий.
Опасное дело, конечно. У солдат сердца за него тревогой сжимались. Но обходилось. Так, получал Егорка иной раз пинка под зад, шелобан в лоб… А иной раз — и кусочек хлеба со шпиком. Который он брал с «благодарностью», но, едва отходил в сторонку, тут же его брезгливо выбрасывал.
Но вот как весна в силу вошла, снова Егорка двинулся на север. И орден его не застал, и комполка усыновить его, как собирался, не успел.
Пошел дальше Егорка…
И пришел. У ворот военно-морской базы его остановил краснофлотец с винтовкой, с красной повязкой на рукаве и в каске с красной звездой.
— А ну стой! Кто таков? Хода нет!
Егорка все объяснил. Часовой удивился, не поверил, но вызвал вахтенного офицера.
— Товарищ лейтенант, вот малец образовался, до капитана Курочкина. Говорит, вроде, сынок его.
Лейтенант как-то странно взглянул на Егорку, потрепал ему отросшие кудри:
— Откуда ж ты взялся?
— Из-под Гродно.
— Будет врать-то! — рассердился часовой. — Полстраны он прошел! Как же!
А лейтенант поверил.
— Лодка капитана Курочкина, — сказал он, — в настоящее время выполняет боевое задание. Вернется через две недели. А ты пока на моем корабле побудешь. — И привел Егорку на свой торпедный катер. Вызвал боцмана:
— Это сын капитана Курочкина. — Боцман тоже как-то странно, растерянно кивнул. — Баня! Ужин! Отдых!
— Есть!
Боцман — громадный моряк в брезентовой робе — сам отмыл Егорку от дорожной грязи, постриг, поставил перед ним громадную миску, из которой, как из трубы парохода, валил густой ароматный пар.
— Флотский борщ, Егорка! — похвалился боцман. — Едал такой? То-то. Держи ложку в одну руку, а в другую хлеб. Наворачивай, Егор Иванович.
Борщ был алый, жгучий, пламенно горячий — аж слезы вышибал.
— То-то! — гордился боцман. — А ты чесночком закуси — полезный витамин. Флотский борщ без чеснока все равно что винтовка без патронов. А, знаешь, Иваныч, почему он флотский называется?
— Знаю, — Егорка положил ложку на край миски, отдохнуть. — Потому что он на морской воде сварен. И из морской капусты.
Боцман захохотал.
— Бычок ты в томате, Егорка! Флотский он потому, что наваристый. После него не спать хочется, а работать, службу на корабле править. Ты ешь, кушай, еще подолью.
Пока Егорка справлялся с наваристым борщом, боцман посвятил его во все дела славного катера, на котором они находились.
— Только что из рейда пришли. Ремонтироваться. Потрепал нас немец. — Егорка и сам заметил круглые дырки в корпусе от пуль и зазубренные пробоины от осколков снарядов. — Команда наша боевая сейчас на берегу, учебу проходит. Капитан подлечивается, зацепило его. А завтра ремонтники придут. Отладят все, заштопают. Боезапас пополним — и в море, на охоту за фашистским зверем. Пойдешь с нами?
— Не, — Егорка снова отложил ложку. — Я с батей пойду, на его подлодке.
Боцман почему-то отвел глаза, стал суетливо нарезать хлеб. Хотя нарезал его уже на весь экипаж.
— Ты вот что. — Боцман призадумался. — Ты сейчас пей компот из сухофруктов и ложись отдыхать. Я тебя утром побужу. А то ты уже в миску носом клюешь… Курочкин…
Боцман уложил Егорку в кубрике на узком диванчике, укрыл бушлатом, от которого пахло соленой морской водой. И Егорка уснул крепко и спокойно. И снился ему сначала огненный борщ из морской воды, из морской рыбы, из морской капусты. А потом ничего ему не снилось — так глубоко навалился на него добрый сон.
Разбудил Егорку рев сирены и частый колокольный бой.
Егорка выскочил на палубу, и его оглушил жуткий вой самолета. Тот будто бы падал с неба на маленький катер и тянулся к нему острыми злобными строчками огоньков.
Боцман, широко расставив ноги, ловил в паутинку пулеметного прицела распластанную крестом тень самолета с короткими хищными крыльями.