«Чёрного кобеля не отмоешь добела.»
Остаться в живых Наритьяра Младший, ныне — единственный, не рассчитывал. И даже не надеялся: с того самого мига, как Наисветлейший круг затянул его и принялся творить из меченного солнцем — живое воплощение солнечной стихии. Да, дивный сон, навеянный Зачарованными Камнями, стоил того, чтобы увидеть и умереть. Ничего слаще, прекраснее, восхитительнее в жизни мудрого уже не будет. А воплотить в жизнь все эти сияющие видения, привести Голкья со всеми её обитателями к подобной благости… Нет, Наритьяра не настолько спятил, чтобы следовать стопами Великого Безымянного. Пусть даже он видит, как избежать ошибок предшественника. Это-то, как раз, легко: предшественник был слишком нетерпелив, он принуждал вместо того, чтобы воодушевлять и убеждать, он слишком легко попирал законы… Но нет!
Солнечным Владыкой Наритьяре не бывать, а быть ли ему вообще? Быть ли ему живым? Откупаясь клочьями собственной шкуры и души от одичалых стихий по дороге к Камню, погружаясь в беспросветный мрак Наитемнейшего круга, Наритьяра и на это не надеялся. Однако, он не только вошёл в круг, но и вышел.
То есть, выполз, на четырёх. Однако спел Летучую, разом исцеляясь от всех немощей и ран. Вернул себе истинно двуногий облик. Обвёл шалым взглядом тех, кто ждал его, и позвал их праздновать: в трактир, к Ласме и Груне!
Уже по пути с Ярмарочной горы Наритьяра кое-что вспомнил и послал зов чужаку, которому обещал побратимство. Встретил пустоту. Спросил Нельмару — услышал, что Иули сгинул в круге. Опечалился, закручинился…
***
Затяжное буйство стихий повергало охотников в недомогания, путало мысли, будоражило чувства. Старшая жена кузнеца Лембы, Тунья, маялась бессонницей. Она до отупения устала за эти дни, а уснуть не могла и сонными зельями пользоваться опасалась. Чтобы не страдать впустую, бродила по дому. Проверяла, подпитывала колдовской силой амулеты и защитные знаки на стенах. Все одарённые домочадцы занимались тем же самым, по очереди. Все, кроме самого сильного колдуна и главы дома, кроме самого Лембы! Его призвали мудрые и готовят к посвящению. Думая об этом, Тунья лишь зубами скрежещет от бессильного гнева!
Нет, хранительница Вилья пока жива, но получила нож в брюхо и, как болтают ещё, некий урон своему колдовскому дару. Совет Мудрых спешит-спешит посвятить преемника, которого Вильяра выбрала сама и назвала при свидетелях. За это Тунья готова растерзать знахаркину дочь руками и зубами, в мелкие клочья! И в то же время — отчаянно желает мудрой скорейшего выздоровления. Скорее, скорее, пока Лемба — ещё Лемба, а не Вильяра Младший! Дурёха Аю уже льёт по нему слёзы, воет, как по мёртвому, а Тунья надеется. А сама-то ведь — тоже дурёха! Думала, что не сильно привязалась к мужу. Уважает его, гордится им, вовремя раздвигает ноги, а потом рожает детей, но не сходит с ума по любезному, как Аю… Не сходила, пока не дошло, что вот-вот потеряет его!
Наставления и подготовительные обряды займут, самое меньшее, луну. У Вильяры есть ещё время очухаться и сказать своё веское слово Совету, вернуть лучшего кузнеца клана туда, где ему надлежит быть: в дом Кузнеца. Если только знахаркина дочь не воспользуется случаем забрать себе того, кого называла женихом в юности, с кем кувыркается на шкурах всякий раз, когда приезжает в дом! Неужели, мудрая не пожелает сделать любезного равным себе, подарить ему бесконечную жизнь и новую судьбу? Уж сама-то Тунья, на её месте…
Охотница яростно рычит, потому что она — не на месте мудрой и никогда не будет! Слишком слаб её колдовской дар, даже если родовая ветвь хороша. Не выберут её никогда, и Лемба не выберет, когда станет мудрым, и когда задумается, в свой черёд, о преемнике. Сам-то он будет жить вечно: если не погибнет в схватке со стихиями… В схватке — почти на равных!
Тунью учили не завидовать мудрым: учили — не выучили. Охотница отлично понимает, почему её новые соседи искали беззаконного посвящения. Даруна и Нгуна рассказали ей об этом, и о цене — тоже. Нет, убивать и живоедствовать Тунья не желает. Но может быть, есть другие пути?
Обойдя дом снизу доверху, Тунья решила сходить к Зачарованному Камню: восполнить силы и поглядеть, как оно там, снаружи? Голкья уже не дрожит под ногами, не давит натужным нутряным гулом, от которого не спасают никакие чары. Вдруг, зарницы тоже погасли, и молнии не бьют с вершин холмов в небо?
Правда: морозная ночь светла и нежна. Воздух сладок, снег искрится радугой. Не нужно особого дара, чтобы понять: стихии, наконец, умиротворились! Вернее, умиротворили их те, кто прошлой ночью от заката до полуночи пели песнь Равновесия. Рыжий Наритьяра и чужак Нимрин. Тот самый чужак, которого Тунья послала выгребать навоз из-под шерстолапов, а потом этот чужак весь дом от беззаконников спас. А после, говорят, пел великие песни наравне с мудрыми, а закончил — Величайшей. Почёт ему и хвала, и долгое эхо в сказках. Жаль, не вышел он из круга. Или не жаль?
Соседушка Нгуна, безъязыкая болтунья, головная боль всех, кто не силён в мысленной речи, поведала о стычке своих охотников с мудрыми, которые подстерегали чужака у Камня. Нет, не с почестями встречали те мудрые благодетеля — убить желали, истребить с лица Голкья! Охотники пытались их прогнать, да куда там! И Вильяре не пожалуешься, и прошмыга Латира куда-то сгинул, не отвечает на безмолвную речь, будто помер. Значит, к лучшему, что Зачарованные Камни забрали себе чужака, и мудрые не свершили беззаконие, не запятнали снег невинной кровью… Мудрые — едва не свершили беззаконие: подумать-то страшно! Ох, и скверно начинается зима…
Охотница миновала крутой подъём от верхней калитки, выбралась на ровное место — замерла под звёздами, наслаждаясь тишиной. Мысли всё ещё черны и тревожны, а тело ликует, в каждой жилочке звенит радость. Так бывает, когда на охоте близко разминёшься со смертью.
— Я жива! Мы живы и будем жить! — произносит Тунья вслух, неизвестно к кому обращаясь. Может, к Зачарованному Камню? Ну и что, что он никогда не отвечает… Ток силы от него уже ощутим, но лучше подойти поближе.
Вспышка света у Камня — наподобие недавних зарниц — ударила по глазам. Тунья зажмурилась, прикрыла лицо ладонью. Выглянула из-под руки, проморгалась — увидела: кто-то двуногий, нескладно длинный, тощий, голый с невообразимой скоростью мчится ей навстречу по тропе от Камня.
— Стой! — приказала охотница, вскидывая самострел, подарок Лембы.
Неизвестный, вроде, начал замедлять шаги, но всё равно приближался опасно быстро. Один удар сердца, и Тунья нажала рычаг, спускающий тетиву…
— Тунья, не стреляй! — выкрикнул двуногий, ловко уходя от стрелы, и замер на месте. Выставил вперёд пустые руки, заговорил нарочито ровно, успокаивающе. — Тунья, ты же меня знаешь. Ты же меня помнишь. Уголёк к углю, навоз…
— К навозу! — фыркнула охотница, жадно разглядывая выходца со щуровых троп. Конечно, теперь она узнала и голос, и облик, но… — Нимрин, какие кричавки тебя драли!? Когда Лемба подобрал тебя на тракте, ты был гораздо целее.
— Целее. А если ты не впустишь меня в дом, я замёрзну совсем.
Правда, он уже так стучит зубами, что речь стала неразборчивой.
— Беги туда скорее, калитка не заперта. Я догоню, — сказала ему Тунья.
Не дослушал — рванул с места. С той же невероятной скоростью ускакал вниз, сверкая голыми пятками и ягодицами. Тунья развернулась и припустила за ним быстрой охотничьей побежкой.
Она нашла Нимрина сразу за порогом. Чужак сидел на полу, скорчившись, и трясся, как прошмыгин хвост. Даром, что безошибочно выбрал место, где сильнее всего тянет тёплым сквозняком снизу.
Тунья затворила и заперла калитку. Стянула с себя куртку, бросила ему.
— Надевай, а то смотреть на тебя холодно, — потом уже спросила. — Чего ты дальше-то в дом не пошёл? Тебя же этим путём водили. Забыл дорогу?
Он сцапал одежду на лету, нырнул руками — в рукава, головой — в ворот, натянул подол на поджатые ноги. Зябко передёрнул плечами, уставился на охотницу снизу-вверх.
— Распорядительница Тунья, прежде, чем идти в дом, сначала выслушай меня. Меня могут разыскивать…
— Чужие мудрые, чтобы тебя убить, — закончила за него охотница. — Я знаю, Нгуна сказала мне. Эти беззаконные колдуны искали тебя у Камня над Синим фиордом, а потом куда-то ушли. Если они не потеряли твой след, если заявятся сюда, то ни я, ни Зуни им тебя не выдадим. Поганцы легко разогнали от Камня охотников Даруны и Нгуны, но только потому, что охотники не желали зимнего кровопролития. Совсем другое дело — ломиться в дом. Нет, Нимрин, не беспокойся, отсюда они тебя не достанут.
— А изнанкой сна?
Тунья пожала плечами:
— Говорят, даже умелому сновидцу нелегко пройти туда, где он не бывал наяву. Колдуны, которые тебя искали — они все дальние. Они наш дом не знают. Но главное, они не узнают, что ты здесь! Никто им этого не расскажет. Никому пока лучше не знать, что ты здесь. Мало ли, кто кому чего сболтнёт… Ты ведь потому и сидишь на пороге, не спешишь дальше?
— Да, поэтому. Кстати, Тунья, ты сказала, вы с Зуни меня не выдадите. Ты и Зуни. А Лемба?
— А Лембу собрались посвящать в Вильяры Младшие, — охотница судорожно вздохнула, давя всхлип. — Он сейчас в Пещере Совета, готовится к обряду.
Нимрин тоже нахмурился:
— Хорошо, что, хотя бы, во Младшие! Но почему так быстро?
— Лемба сказал, у каждого клана теперь будет по двое мудрых. Так решил Совет. Лучше бы они себе главу уже выбрали, да всякую погань поприжали! Ты ведь песнь Равновесия спел, а они? Убивать тебя заявились! Ни закона в уме, ни благодарности в сердце! Что за мудрые такие? Скажи, ну зачем им дано всё, что им дано? Почему не извергают их стихии посвящения?
Нимрин помолчал, потом очень тихо, будто бы размышляя вслух, сказал:
— Это ваши мудрые, Тунья. Вам решать, почему, и зачем они вам — такие.
— Но наша Вильяра — не такая! — тут же вскинулась охотница. — И Лемба таким не будет.
Нимрин улыбнулся, как-то очень грустно.
— Тунья, может, ты всё-таки проведёшь меня в дом, чтобы никто не видел? Имей в виду, сам я колдовать не могу, совсем.
— Да тут и колдовать не надо, все спят. Вставай, да пошли.
Однако пока спускались в жилую часть дома, «морозную дымку» она всё-таки спела. И провела чужака в свои покои, в закуток с отдельной лежанкой, где иногда ночует Рыньи. Сегодня-то племянничек внизу, у своих драгоценных шерстолапов… Видно уже: не выйдет из парня кузнеца! Зато скотник, наездник и скотский лекарь — прирождённый. Нет, придётся старому Рамуи ещё кого-нибудь из младшей родни на обучение присылать…
Тунья заперла дверь в коридор и зажгла яркий светильник — подарок Нгуны. В ответ на короткую песенку стеклянный пузырь вспыхнул, будто маленькое солнце. Нимрин невнятно ругнулся, прикрываясь от света рукой:
— Тунья! Предупреждать же надо!
— Прости, я не подумала… У тебя что, что-то с глазами?
— Ожог у меня там. Светом обожгло.
То-то он спотыкался, пока сюда шли!
— В темноте не видишь, от яркого больно? — уточнила Тунья, встряхивая светличковый светильник. «Солнышко» она погасила сразу.
— Насмотрелся на яркое, больше не могу.
— Может, принести тебе капли? От «снежной слепоты» хорошо помогают…
— Охотникам, — перебил он её на полуслове. — Спасибо тебе, Тунья, но лучше не надо. Я не знаю, как на меня сейчас подействуют ваши зелья, а проверять не хочу.
Тунья не стала настаивать: бывает, даже какому-нибудь охотнику не впрок то, от чего хорошо всем другим. А Нимрин — чужак. Но всё-таки, как хозяйке дома не беспокоиться, если гость нездоров? Он же с трудом сдерживает дрожь, и весь в каких-то тёмных пятнах и струпьях. Синяки и ссадины? Ожоги? Обморожения?
— Нимрин, скажи, какая помощь тебе нужна? Ты сам это знаешь?
— Давай, попробуем полумрак, тепло и покой. Если не поможет за сутки-двое… Вильяра лечила меня песнями.
— А пить и есть ты хочешь?
— Есть — позже, воды — сейчас.
— Холодную или согреть?
— Дай, как есть.
Тунья налила из большого кувшина в пиалу, подала ему и смотрела, как он пьёт, очень старательно держа посудину обеими руками, а всё равно постукивая краем о зубы. Допил и растянулся на лежанке. Охотница глянула на эту битую тушку — тяжело вздохнула и укрыла шкурами голые, тощие, лишаистые ноги. Куртку свою она у него заберёт потом. А взамен выдаст перешитый подарок Рыньи. Вот только добавит в узор ещё кое-что от себя…
***
В тепле и условной безопасности охотничьего дома Ромигу сразу начало развозить. Пока он брёл за Туньей бесконечными коридорами и лестницами, держался из последних сил. Утолил жажду, прилёг — силы и кончились. По ощущениям, которые начали его догонять, всё тело — сплошная магическая травма. Не удивительно: после того, что он делал, и что с ним происходило во время песни Равновесия!
Он отпустил себя то ли в сон, то ли в обморок со слабой надеждой, что отдохнёт — полегчает. Навы живучие. Сразу не умер, значит, выживет и восстановится, иначе быть не может… То есть, бывает, ему известны примеры. Но рядом нет ни эрли, ни других навов, сведущих в целительстве, ни даже Вильяры, у которой неплохо получалось его лечить. Значит, либо Ромига отлежится до состояния, когда сможет помогать себе сам, либо не повезло. И даже эмоций по этому поводу нет.