И, обходя пажей и слуг,
Преподнесла им угощенья.
Зарделись люди от смущенья,
Приняв дары из этих рук!
. . . . . . . . . . . . .
Она кивнула головой,
Произнося в прощальном тосте
Хвалу хозяевам и гостю,
И воротилась в замок свой.
Служанки с черными очами
Ей освещали путь свечами
В больших светильниках златых...
Она ушла... И дом затих...
Бургграф улегся на перинах.
И, как в сказаниях старинных,
Вокруг него пажи легли,
Что сон хозяйский стерегли:
Ведь супротивник недалече...
Не потухали в доме свечи,
И было в нем светло, как днем,
И спали все тревожным сном...
А Гамурет? Он в этот час,
И вовсе не смыкая глаз,
Метался на роскошном ложе.
Пылало гордое чело.
На подвиг рыцаря влекло
В честь королевы чернокожей.
В груди дыхание стеснилось,
Тревожно, тяжко сердце билось,
Им завладели в то мгновенье
Любовь и воинское рвенье,
Жгла сердце огненная рана.
И только утренний рассвет
В окно увидел Гамурет,
К себе призвал он капеллана,
Чтоб душу укрепить молитвой
Перед решающею битвой...
Герою панцирь принесли,
Коня лихого привели,
Что был не раз в бою испытан,
В конюшнях рыцарских воспитан
И от загривка до копыт
Надежным панцирем прикрыт...
Герой вдевает ногу в стремя.
Он полон ярости святой!
Сверкает бармица.[16] На шлеме
Пылает якорь золотой.
Щит изумрудами украшен.
Из окоп, с крыш, с дворцовых башен