Конец марта в Алваро выдался теплый. Правда, немного дождливый, но это его не портило: снег почти весь сошел, обочины дорог зазеленели первым травяным пухом, на ветках деревьев набухли почки. Птицы, которых не слышно было с самой осени, теперь вновь распевали песни, то и дело порская из-под деревянного навеса террасы — приближалась пора гнездования. Всё вокруг зацвело, зашевелилось, торопясь жить.
Маркизе Д’Алваро тоже некогда было сидеть сложа руки. Ее супруг нисколько не приукрашивал, говоря о нелегком труде помещика, и если всю прошлую весну Лавиния по большей части провела в постели, ожидая дитя, то теперь… Графство Алваро было не очень большим, но забот с ним хватало. А Лавиния была его хозяйкой, и часть этих забот теперь легла и на ее плечи тоже. Малыш Алонсо всё чаще оставался на попечении своей няни — день его матери был расписан буквально с утра до вечера. Скоро должны были зацвести фруктовые деревья, готовилась грянуть посевная, да и господский дом подкинул хлопот — латаная-перелатаная крыша опять прохудилась. Конечно, маркиз Д’Алваро не оставался в стороне, переложив все свои обязанности на неопытную супругу, но Лавиния, даже будучи лишь у него «на подхвате», совсем сбивалась с ног. Муж всюду брал ее с собой: и в поля, и на пашни, и в деревни, он день за днем терпеливо растолковывал Лавинии, как следует вести хозяйство, сидел вместе с ней за расходными книгами, мягко указывал на ошибки, хвалил за усердие — и Лавиния, у которой первое время голова шла кругом, понемногу набиралась опыта. Да, это было непросто. Но она не жаловалась. Та самая «новая жизнь», о которой она когда-то так грезила, всё же настала, и впервые за время своего замужества Лавиния наконец-то почувствовала себя нужной, почувствовала, что от нее что-то зависит, и вместе с ответственностью — за эту землю, за этих людей — к ней пришла любовь. Не к мужу, пусть она его действительно уважала, но к самому югу, еще недавно казавшемуся ей таким бесприютным, к новому дому, который стал ей родным, к новой себе. И Лавиния была счастлива. Даже тогда, когда ей иной раз до самого вечера не удавалось присесть, даже при том, что сына она теперь видела лишь урывками и по большей части спящим…
— Простите меня, дорогая, — сказал ей маркиз, когда в один из последних дней марта они вдвоем сидели в библиотеке за их традиционным вечерним кофе. — Я совсем вас измучил, но весна — пора беспокойная. К июлю станет полегче, обещаю.
Лавиния улыбнулась.
— Это ничего, — отозвалась она. — Я просто еще не совсем привыкла, но мне не в тягость, правда! Я рада, что могу вам помочь. Еще к-кофе?..
Его сиятельство благодарно склонил голову. Дождался, пока супруга наполнит чашечку, бросил туда кусок сахару и задумчиво сощурился. Только сейчас он заметил, что Лавиния в последнее время почти перестала заикаться. Это еще проскальзывало иногда, когда она волновалась, но, похоже, поводов для волнения у ее сиятельства с каждым днем становилось всё меньше. «Или дело в уверенности?» — подумал Астор, исподтишка поглядывая на жену. Она менялась. Она больше не втягивала голову в плечи, словно боясь, что ее ударят, она научилась улыбаться — не робко, словно бы извиняясь за что-то, а вот как сейчас, тепло и спокойно, и вся вдруг как-то похорошела. Поймав себя на последней мысли, маркиз отвел глаза. Теперь, пожалуй, он уже не назвал бы свою супругу «бесцветной», но радоваться тут, увы, было нечему. «Вот кто меня за язык тянул?» — со ставшей уже привычной досадой подумал он, вспомнив своё опрометчивое обещание. Последствия осеннего загула уже сошли на нет, головная боль после контузии напоминала о себе всё реже, здоровье потихоньку возвращалось — а с ним и желания тела, удовлетворить которые была не судьба. Любовницу Астор завести не мог, об этом очень скоро узнало бы всё пограничье, включая саму Лавинию, которая не заслуживала такого оскорбления, — а ближайший бордель был за девяносто миль, в Скиллинге. Не наездишься. Хотя он ездил, куда деваться, хоть раз в пару недель пар спустить, но этого всё равно было мало.
Настроение начало портиться. Астор поднес к губам чашечку, сделал глоток и взглянул на каминную полку: стрелки часов показывали начало десятого. «Ложиться, конечно, рано, но еще час я тут точно не высижу», — подумал он, вновь мельком взглянув на супругу. Лавиния, улыбаясь, что-то рассказывала — глаза блестят, на щеках румянец, по гибкой шейке игриво скользят завитки светлых волос… Как не вовремя потеплело, подумал маркиз, вспомнив шерстяные платья с воротниками под горло, что жена проносила всю зиму, и с усилием отвел глаза. Надеяться ему было не на что — и кто в этом, спрашивается, был виноват?..
— Завтра вы сможете передохнуть, дорогая, — дождавшись, когда жена умолкнет, проговорил он. — Я на весь день уеду к Вэйделлам — нужно обсудить с графиней те работы в низовье реки. А к ужину нас ждут в Освальдо.
Лавиния в некоторой растерянности подняла на него свои прозрачные глаза.
— Я помню, — кивнула она, — и Абель вчера прислала записку… Но, Астор, я д-думала, мы поедем к Вэйделлам вместе?
Он пожал плечами.
— При здравом размышлении, в этом нет необходимости. Отдохните немного, проведите время с Алонсо — вы ведь сами говорили, что в последнее время совсем его не видите? — маркиз, ободряюще улыбнувшись супруге, допил кофе, вернул чашечку на столик и поднялся. — С рекойпридется повозиться, и вы, к сожалению, никак мне там не поможете… Но к вечеру я непременно вернусь. Напомните Гарету, чтобы к семи приготовил камзол.
— Хорошо, я обязательно… — Лавиния, не договорив, огорченно нахмурилась: — Вы уже уходите? Так рано?
— Увы, дорогая, — фальшиво вздохнул маркиз, — до завтрака мне еще нужно будет повидаться с егерем, так что сегодня стоит лечь пораньше.
С новой улыбкой Астор обошел кресло, склонился над рукой жены и, пожелав ей доброй ночи, откланялся — пускай хотелось ему прямо противоположного. Желательно, в спальне и, желательно, лёжа. «Проклятая весна! — пасмурно думал он, уже поднимаясь на второй этаж. — Ведь двух недель не прошло, как я из Скиллинга вернулся, — и хоть снова назад езжай! Не жизнь, а сплошное мучение. Хорошо ещё, что Лавиния ничего не понимает…»
И он был прав. Лавиния действительно не понимала — не понимала, почему ее муж, такой терпеливый и заботливый, так много внимания уделяющий ей в последнее время и, кажется, действительно к ней потеплевший, иногда вдруг словно бы отстраняется от нее без всяких причин. Точнее, причина всегда находилась — и каждый раз новая — однако Лавиния никак не могла отделаться от ощущения, что все эти «срочные вызовы» на заставу, необходимость «встать завтра пораньше» и прочее были только предлогом, чтобы не слишком задерживаться в ее обществе. Но почему? Ведь она так старалась! Она прилежно училась вести хозяйство, она следила, чтобы к возвращению мужа домой в его спальне был всегда растоплен камин, она не докучала ему беспокойством о его здоровье, зная, как он этого не любит… Она даже поехала тогда к Хардингам, на охоту, прихватив с собой Алонсо и няню — только бы муж был доволен, и репутацию их семьи ничто не поколебало! И ему это пришлось по душе — она видела это в его глазах, в его улыбке, когда мужчины вернулись с трофеями из Серебряного лога, и маркиз Д’Алваро первым вошел в дом, со смехом неся на высоко поднятых руках ветвистую голову оленя, и все дамы посмотрели на Лавинию, что встречала хранителей вместе с ними в передней усадьбы Хардингов, и Лавиния, почувствовав вдруг вместо обычного смущения какое-то пьянящее, горделивое торжество, шагнула навстречу супругу и приняла тяжелую оленью голову, которую он с поклоном преподнес ей, словно только ради нее и добыл, — ведь она сделала всё правильно!.. Он сам сказал ей об этом, тем же вечером, когда они сидели рядом на шумном пиру за бесконечно длинным столом, — и назвал ее «умницей». Разве тогда он кривил душой? Конечно же, нет, Лавиния чувствовала это сердцем. Но отчего тогда, стоило им остаться наедине у камина, его сиятельство вскоре сбегал от нее, найдя очередное сверхважное дело?..
«Что же я делаю не так? — печально думала маркиза, опустив голову и прислушиваясь к затихающему поскрипыванию ступеней. — Почему он бежит от меня? Разве ему есть на что за меня сердиться?» Она тихо вздохнула в такт своим невеселым мыслям и обвела потухшим взглядом библиотеку. Она любила эту комнату, с ее вечным полумраком, запахом книжной пыли и лавра, с ее обветшалой мебелью и всегда задернутыми портьерами, но сейчас всё это словно бы потускнело и растеряло весь свой уют. Даже кофе вдруг стал безвкусным. А ведь он был настоящий, не какой-нибудь желудёвый — теперь Лавинии можно было пить его без опаски, молока у нее стало совсем мало, и Алонсо начали понемногу переводить на другую пищу…
Маркиза Д’Алваро, покрутив в пальцах свою чашечку, вернула ее на столик. Кофе ей больше не хотелось. Ей хотелось повернуть время вспять — в те дни, когда ее муж не испарялся из библиотеки при первой возможности, а их вечера у камина были долгими, мирно-тягучими, не то, что теперь. Конечно, тогда маркиз был нездоров — но неужели рядом с Лавинией его держала одна только телесная слабость? Подумав об этом, ее сиятельство совсем приуныла. И, в очередной раз вздохнув, поднялась. Много ли радости сидеть здесь в одиночестве?..
«Жаль, Алонсо уже спит, — думала Лавиния, выходя из библиотеки. — Ну что ж, тогда и я лягу, пораньше, как его сиятельство… Отчего же он вдруг передумал брать меня к Вэйделлам? Ведь собирались поехать вместе!» Не имея ответа на это вопрос, маркиза понуро опустила голову. Ей было грустно. И, как назло, совсем не хотелось спать, пусть и встала она нынче едва ли не с петухами. Тихо шурша юбками, Лавиния направилась в кухню — следовало сказать Пэт, чтобы та убрала из библиотеки грязную посуду и погасила камин. Сама ведь не вспомнит, подумала Лавиния, и боги с ним, с кофейником, но как бы пожара не случилось — хватит им и одной прохудившейся крыши!.. Озабоченно хмурясь и раздумывая, как бы в этом году выкроить денег на новую черепицу, маркиза Д’Алваро миновала длинный темный коридор и уже собиралась свернуть к дверям кухни, как до нее долетел заливистый смех няни Роуз:
— …скажешь тоже! А то я совсем без глаз? Уж вижу, конечно! Да вон, хоть третьего дня — госпожа у себя кормила маленького, а хозяин возьми да явись на порог, спросить чего-то. Какое у него лицо сделалось — и смех, и грех!
— Соскучился, видать, — добродушно хохотнула кухарка. — Уж его сиятельство по этой части герой известный, да вот, вишь ты, теперь, небось, и подступиться боится — роды-то у госпожи тяжелые были, верно, не время еще…
— Так ведь уже полгода прошло, — с сомнением отозвалась Роуз. — Дело-то понятное, а всё ж таки… Я вон, помнится, с первенцем тоже битых двое суток мучилась, думала, больше ни в жизнь своего к себе не подпущу после такого-то, ан нет, и трех месяцев не продержалась!
— Ну, ты уж себя с госпожою не сравнивай. Она и сложения деликатного, и здоровье у ней не нашенское… Нельзя, видать, покамест — ну так что ж? Потерпит его сиятельство, не рассыплется.
Роуз опять захихикала:
— Может, и не рассыплется, но уж аппетит нагуляет — будь здоров! Нынче вон, перед обедом, госпожа ему перышко с плеча смахнула — так он аж затрясся весь! Ой, ну право слово, и смех, и грех…
Товарки беззлобно рассмеялись, а Лавиния медленно попятилась от дверей кухни в спасительную темноту коридора. Чудом не налетев спиной ни на один из углов, она мелкими торопливыми шагами миновала переднюю, взбежала по лестнице на второй этаж и сама не заметила, как оказалась в собственной спальне — вся пунцовая от стыда, с пламенеющими щеками, исполненная одновременно смущения и возмущения. Горничная, лениво возившаяся у камина, удивленно вскинула на нее глаза и приоткрыла рот, собираясь что-то сказать, но маркиза только коротко взмахнула рукой.
— Оставь меня, Анни! — велела она, даже не взглянув на служанку, и та, неловко присев, молча выскользнула вон, про себя изумляясь, что это вдруг сталось с ее госпожой. Влетела ну чистой фурией! И даже о малыше не справилась, а уж глаза!.. «Так и сверкают, ну чисто его сиятельство! — дивилась Анни, покидая правое крыло. — Повздорили они, что ли?» Она с сомнением наморщила лоб. Последнее время господа были что твои голубки, да и хозяин еще с полчаса назад ушел к себе. С чего бы вдруг госпоже так гневаться? Она ведь не то, что другие хозяйки, даже и голоса никогда на прислугу не повышает… Недоуменно качая головой, горничная миновала тихий коридор второго этажа и отправилась вниз, на кухню.
А маркиза Д’Алваро, оставшись одна, с размаху опустилась на пуф возле туалетного столика, прижала ладони к горящим щекам и закрыла глаза. Не помогло. Напротив, так стало только хуже: в сгустившейся вокруг темноте вновь зазвучали голоса няни и кухарки. Они говорили о ней!.. И о его сиятельстве!.. Да еще и такие вещи — как же не совестно?! Лавиния, мучительно съежившись, закрыла лицо руками. Ей вдруг запоздало вспомнились давние наставления матушки о том, как следует вести себя с теми, кто стоит ниже по положению, вспомнился мягкий укор в глазах мужа и его слова: «прислуге, как и дракону, нужна твердая рука»… Герцогиня эль Виатор держала челядь в ежовых рукавицах. «Лентяи и бездельники! — убежденно повторяла она. — Их хлебом не корми, дай только увильнуть от своих обязанностей! Отпусти вожжи — так они и будут с утра до ночи в людской лавки просиживать да сплетничать почем зря!»
Маркиза, прерывисто вздохнув, отняла от лица ладони. Лентяйками ни Пэт, ни Роуз она назвать не могла, но вот что касалось сплетен?.. Какой стыд, подумала она. И какая неблагодарность — ладно бы еще они смеялись над ней, но его сиятельство! Разве он заслужил, чтобы ему вот так перемывали кости? Разве он плохой хозяин? Лавиния вновь гневно вспыхнула, не замечая, как пальцы сами собой сжимаются в кулаки. Они не смеют так о нем говорить! Они…
«И смех, и грех!» — вновь зазвучал в ее ушах чуть надтреснутый голосок няни Роуз, и маркиза Д’Алваро, словно вдруг налетев с размаху на невидимую стену, застыла. Ее прозрачные глаза широко раскрылись.
— Так вот почему!.. — вырвалось у нее.
Горячее возмущение, только что владевшее ею, схлынуло в один миг. В памяти всплыл помянутый Роуз обед, белое перышко на рукаве маркиза Д’Алваро, ее собственная рука, смахнувшая его на пол, и лицо супруга, на секунду застывшее в неподвижности — так, будто он с трудом удержался от чего-то. Она тогда не обратила на это внимания, но теперь…
Лавиния вновь зажмурилась, но уже не в попытке отгородиться от того, что смущало ее, а лишь потому, что наконец поняла. Теперь она вспомнила много таких, казалось бы, мелочей. И тот случай с понесшей лошадью, когда маркиз чудом успел перехватить испуганное животное за повод уже на краю оврага, а Лавиния, не удержавшись в седле, кулем свалилась прямо ему в руки — и он снова весь будто окаменел; и та ночь в поместье Хардингов, которую им пришлось провести в одной спальне — Лавиния, как многие дамы, удалилась на отдых первой, его сиятельство пришел позднее, когда она уже почти совсем уснула, и прежде чем отправиться на диван, замедлился у кровати и, как ей показалось, чуть слышно вздохнул… А позавчера, когда он передавал ей Алонсо, и его рука на секунду коснулась ее плеча? Он отшатнулся назад, словно обжегшись, и тут же вспомнил, что хотел еще «заглянуть к кузнецу» — да только в этом ли было дело?
— Ох!.. — прошептала в одночасье прозревшая маркиза, роняя руки себе на колени. Ее муж вовсе не тяготился ею. Он просто желал того, на что, как супруг, имел полное право — и в чем сам же себе отказал когда-то, дав слово больше ее не беспокоить.
Лавиния, почувствовав острый укол совести, опустила ресницы. Ей самой супружеский долг был противен, но с мужчинами ведь всё по-другому. Им без этого, кажется, тяжело. Но всё же маркиз держал свое обещание, вот уже много месяцев, и ни разу ни словом не упрекнул ее — напротив, окружил вниманием и заботой, даже не заикаясь об ответном даре, — а она? Знай себе радовалась, позабыв о собственном долге? «Какая же ты эгоистка», — подумала о себе Лавиния, еще ниже опуская голову. Ей вдруг стало мучительно стыдно перед его сиятельством. Ведь если бы не он, она, наверное, уже давно приняла бы постриг в какой-нибудь женской обители, и у нее не было бы ни семьи, ни этого дома, ни сына, которого она обожала до дрожи, — ничего бы не было! Да, вначале у них не всё шло гладко, но когда это было? И разве теперь она несчастлива здесь? Разве она не получила всё, о чем когда-то даже мечтать не осмеливалась?..
А он что получил взамен? Её попытку наложить на себя руки?
Подумав об этом, Лавиния закусила губу. Эгоистка! Самая настоящая эгоистка! А теперь из-за нее над его сиятельством еще и смеются — и кто? Собственная прислуга! Какой позор!.. Маркиза Д’Алваро, нахмурив короткие темные брови, медленно подняла голову и уперлась невидящим взглядом в зеркало. Она искренне уважала мужа. Она была благодарна ему за всё, что он дал ей, — так неужели и он в ответ не заслуживал хотя бы такой малости? Да, его ласки ей неприятны, так что с того? Роды куда как тяжелей и мучительнее — но разве она хоть раз пожалела о том, что ей прошлось через них пройти? Не всё в жизни дается лишь к удовольствию!
Лавиния снова вспомнила хихиканье няни Роуз и решительно выпрямилась. «Ничего, — твердо подумала она. — Он терпел, так и я уж как-нибудь потерплю. Довольно им будет смеяться!..»
От Д’Освальдо уехали за полночь. Дороги уже освободились от снега, поэтому экипаж шел ходко, легко, и вскоре в окошке показались огни родного дома. Маркиз Д’Алваро, отпустив шторку, перевел взгляд на жену и задумчиво шевельнул бровью. Нынче вечером Лавиния была тише обычного. За столом она смотрела только в свою тарелку, не краснела, как всегда, от грубоватых комплиментов барона, не улыбалась шуткам Фабио, что тоже был зван к ужину, и даже Абель не удалось ее расшевелить. Лавиния словно бы неотступно размышляла о чем-то, почти не замечая окружающей действительности, — и, к глубокой тоске маркиза, в этом своем новом, вежливо-отстраненном образе была еще желаннее, чем всегда в последнее время.
— Вы хорошо провели время, дорогая? — спросил Астор, хотя и так уже видел, что вечер у Д’Освальдо в этот раз не доставил супруге удовольствия. Лавиния, будто очнувшись, подняла голову.
— О, конечно, — отозвалась она. И опять замолчала. «Да что с ней такое?» — подумал Астор, но вслух спросить не успел. Жена тоже бросила взгляд в окошко экипажа, на миг нахмурила брови и выпрямилась на сиденье.
— Мы скоро приедем, — проговорила она, опустив глаза. — И я хотела… Когда-то вы дали мне с-слово, что не появитесь в моей спальне, пока я сама т-того не пожелаю. Теперь в-вы можете взять его назад.
Маркиз Д’Алваро решил, что ослышался.
— Взять назад?.. — в некоторой растерянности переспросил он.
Лавиния, вслед за глазами опустив голову, кивнула.
— Если в-вам угодно, — тихо сказала она, — я буду ждать в-вас сегодня в с-своей с-спальне.
Астор моргнул. С трудом удержался от желания ущипнуть себя за ухо и тоже выпрямился на сиденье. Судя по всему, предложение было сделано всерьез. Другое дело — с чего бы вдруг? Он, прищурившись, вгляделся в лицо Лавинии — такое же спокойно-сосредоточенное, как и голос, — и качнул головой. «Да ведь я тебе в постели и даром не нужен», — подумал он. А потом, помолчав, спросил без обиняков:
— Зачем?
Лавиния беспокойно шевельнулась, и ее бледные щеки чуть порозовели.
— В-вы… — пробормотала она, на мгновение становясь собой прежней, — разве в-вы не хотите…
— Я-то хочу, — сказал Астор. — И, полагаю, вы это все-таки поняли, но речь не о том. К чему это вам, Лавиния?
— Я… Я п-просто…
Она, не договорив, опустила голову еще ниже и обессиленно умолкла. Маркиз, хмуря брови, откинулся на спинку сиденья.
— Вы хотите еще детей? — после паузы предположил он, и жена, встрепенувшись, торопливо кивнула — всё так же не поднимая на него глаз. Астор невесело усмехнулся про себя. Ну конечно. Стоило бы догадаться.
— Что ж, — после очередной долгой паузы проговорил он, — понимаю. И не смею отказывать вам в этом естественном желании.
Лавиния неуверенно взглянула на него исподлобья.
— Значит, вы п-придете с-сегодня?..
— Приду, — отозвался он.
Экипаж тряхнуло на повороте. Лошади, звеня подковами, пронеслись меж двух рядов медных вязов и остановились напротив крыльца. Маркиз Д’Алваро, не дожидаясь слуг, распахнул дверцу, спрыгнул на заиндевевшую землю и протянул руку супруге. Маркиза, опершись на нее, вслед за ним вышла из экипажа. К тому времени подоспел и Гарет с зажженной лампой. Он распахнул двери, принял в передней господские плащи, проводил хозяев на второй этаж, напоследок уведомив, что камины в их спальнях «уже растоплены, оба-двое», и, повинуясь молчаливому кивку маркиза, удалился с сознанием выполненного долга. Супруги остались одни.
— Я б-буду в-вас ждать, — прошелестела Лавиния, не поднимая глаз на мужа. Тот снова кивнул, глядя в сторону, и они неловко распрощались у перехода в правое крыло. Маркиза отправилась в свою спальню, маркиз в свою. Камин там и правда оказался растоплен, причем не только что — в комнате было тепло. «Что это с Гаретом?» — отстраненно подумал его сиятельство, берясь за пуговицы камзола, хотя примерное поведение денщика сейчас заботило его в последнюю очередь. Куда больше его занимала Лавиния. «Значит, догадалась, всё-таки», — промелькнуло в его голове, впрочем, отчего-то без особенной радости. Да, воздержанием Астор был сыт под горло, и весь вечер у Д’Освальдо, глядя на принаряженную женушку, боролся с собой, чтобы завтра же не сорваться в Скиллинг «по делам поместья», но стоило богам услышать его молитвы — и вот вам пожалуйста, уже ничего не хочется. Маркиз Д’Алваро вспомнил отрешенное выражение лица супруги там, в экипаже, и вздохнул про себя. Хотеть-то он на самом деле хотел. Но было во всём этом что-то неправильное…
Расстегнутый камзол отправился на спинку кресла, за ним последовали брюки и рубаха. Оставшись в одном исподнем, Астор облачился в стеганый домашний халат и подошел к умывальному столику. Налил в таз воды из кувшина, поплескал себе на лицо, чтобы взбодриться, — встал он сегодня ни свет ни заря, чтоб оправдать свой вчерашний побег из библиотеки, — и поморщился, вспомнив заспанного егеря. Бедняга, наверное, до сих пор недоумевает, чего ради он понадобился хозяину в такую рань. «Да, вовремя Лавинию осенило, — подумал маркиз. — Этак ведь еще месяц-другой — и всё графство при виде меня у виска крутить бы начало!..» Его сиятельство покосился на дверь, прикинул, что жене на отход ко сну понадобится куда больше времени, чем ему самому, и опустился в кресло. Нежданное расположение супруги вместо понятного облегчения принесло ему отчего-то лишь смутные угрызения совести. Стоило бы сказать Лавинии, что появление у них Алонсо и так уже было чудом, и что надеяться на очередное прибавление семейства, скорее всего, не стоит, но он малодушно оставил всё это при себе. Он хотел ее. Даже несмотря на то, что желание это отнюдь не являлось взаимным, а осознание сего печального факта больно било по самолюбию.
С другой стороны, подумал он, глядя в огонь, могло ли быть иначе? Лавиния досталась ему невинной девушкой, а он и внимания на это не обратил. Они ведь, по сути, ни разу не занимались любовью, а лишь выполняли супружеский долг, да и тот через силу! Вспомнив начало своей семейной жизни, маркиз пристыженно крякнул. Их с Лавинией первую брачную ночь он почти не помнил, а все последующие не делали ему чести — он ведь и трезвым-то к жене, кажется, ни разу не входил. Да и о том, чтобы в постели хоть немного подумать о ней, никогда не заботился. А то происшествие с уксусом?.. Удивительно, как она вообще решилась вновь допустить его к телу! Он покаянно вздохнул и, бросив взгляд на каминные часы, сдвинул брови. Прошлого не воротишь, но шанс ему всё-таки дали. Понятное дело, исключительно ради детей, однако…
Спустя четверть часа маркиз Д’Алваро вошел в спальню супруги, преисполненный решимости загладить былые грехи всеми доступными способами. Опыт у него, в отличие от Лавинии, был, и желание тоже. «Милостью богов, хотя бы сегодня не опозорюсь», — подумал он, со свечой в руке переступая порог темной комнаты. Маркиза, уже облаченная в ночную рубашку, лежала в постели. Услышав его шаги, она повернула голову, бросила беспокойно-растерянный взгляд на подсвечник в его руке, но ничего не сказала. Астор, подойдя, поставил свечу на прикроватный столик и присел на край кровати. Он и сам как-то вдруг растерялся, словно юнец на первом свидании, — и это при законной супруге, с которой ему уже не раз приходилось делить постель!.. Какая нелепость, подумал он. Взглянул в бледное лицо жены — судя по вымученной ответной улыбке, Лавиния уже приготовилась к худшему, и переубедить ее будет непросто. «Раньше бы мне об этом подумать», — мысленно подосадовал он. Потом ободряюще улыбнулся супруге и накрыл ладонью ее лежащую поверх одеяла руку. Лавиния чуть заметно вздрогнула, но руки не отняла. Уже неплохо, подумал Астор. И, решительно изгнав из головы сторонние мысли, склонился над супругой. Ласково коснулся пальцами нежной белой кожи на ее шее, потянул на себя край шелковой ленты на горловине ее рубашки — лента тихо зашелестела, распускаясь — и прикрыл глаза. Тонкий батист под рукой чуть слышно пах мыльным корнем и лавандой, а под его невесомым покровом ощущалось тепло женского тела, молодого, гладкого, кружащего голову не хуже вина. Рубашка поползла вниз, пальцы коснулись белой шелковистой кожи, и Астор, не совладав с собой, мягко прижался губами к голубовато-розовой ложбинке между двух маленьких налитых грудей. Лавиния, снова вздрогнув, чуть слышно вздохнула. Он улыбнулся про себя. И, потянувшись поцеловать жену, замер. Маркиза лежала, вжавшись затылком в подушки и зажмурившись, а на ее бледном, словно бы враз окаменевшем лице застыло выражение такого отвращения, что, казалось, еще немного — и ее просто вывернет наизнанку. Астор медленно выпрямился. Желание стремительно покидало тело, оставляя вместо себя только едкую до горечи пустоту. «Это же надо так любить детей!» — пронеслось в его голове.
Отведя взгляд от лица супруги, маркиз прикрыл ей грудь сползшим краем рубашки, тяжело поднялся на ноги и, забыв о свече, молча вышел. Он не обернулся на громкий шорох одеял позади, не ответил на долетевшее в спину растерянное «В-ваше сиятельство? Что с-случилось? К-куда вы?» — он покидал поле боя, потерпев сокрушительное поражение, и единственное, чего ему сейчас хотелось, — укрыться в своей норе, как подбитому зверю. Конечно, он знал, что жена не любит его и не хочет — но чтобы настолько?.. Уже на пороге собственной спальни вновь вспомнив застывшее лицо Лавинии, его сиятельство с трудом подавил желание зажмуриться по ее примеру. Интересно, подумал он, и вот так было каждый раз? Во все предыдущие ночи? «Теперь понятно, откуда взялся тот уксус, — мрачно подумал Астор. — Удивительно, что вообще не петля!»
Он закрыл дверь и опустил задвижку. Потом, сбросив халат, улегся в холодную постель и попытался уснуть, но ему не дали. Пяти минут не прошло, как в дверь робко, просительно поскреблись с той стороны, и дрожащий голос Лавинии позвал:
— В-ваше сиятельство! В-ваше… Астор! В-вы здесь?
Маркиз притих, на всякий случай даже перестав дышать. Может, решит, что уснул, постоит да уйдет?.. Ручка двери, вздрогнув, несколько раз опустилась книзу, на пару секунд в коридоре стало тихо, а потом постучали снова. Тихонько, словно бы извиняясь.
— Астор! М-мне м-можно войти?..
Он мученически скривился. Нет, не уйдет, это же Лавиния. «Ну что за наказание», — подумал его сиятельство, вынужденно оставляя таки постель. Нашарил в темноте на столе кремень и огниво, зажег свечу и поднял задвижку. Распахнул дверь — жена стояла в коридоре, босыми ступнями зябко переступая с одной половицы на другую, вид у нее был потерянный, лицо несчастное, а глаза на мокром месте.
— Входите, — устало сказал маркиз. — Что же вы босиком, пол холодный…
Лавиния шагнула через порог.
— П-почему в-вы ушли? — тихо спросила она. — Я что-то н-не так с-сделала?..
Астор отвел взгляд в сторону. «Это я всё сделал не так», — подумал он. А вслух сказал:
— Не беспокойтесь, вы тут ни при чем. Но что касается детей — боюсь, нам придется смириться с одним Алонсо.
— П-почему?..
Маркиз невесело усмехнулся и, все-таки найдя в себе силы посмотреть ей в глаза, пояснил:
— Потому что я вам противен, а силой вас брать не хочу. Не отпирайтесь, я видел ваше лицо там, в спальне — будь ваша воля, вы бы меня к себе и на арбалетный выстрел не подпустили. Никакие дети того не стоят, Лавиния.
Она беспомощно заморгала. А маркиз, нагнувшись, подобрал с пола свой халат и закутал в него супругу.
— Вот, — сказал он. — Не замерзнете по пути. Возвращайтесь в постель, вы вся дрожите.
Лавиния снова моргнула, не сводя с него глаз. А потом вдруг закрыла лицо руками и тихо всхлипнула — так горько и безнадежно, что Астору стало жаль ее. Поколебавшись, он обнял супругу за плечи и осторожно прижал к себе.
— Ну, ну, — сказал он как можно мягче. — Что случилось?
— М-мне т-так стыдно, — прошептала Лавиния, уткнувшись лицом ему в грудь. — Я обидела в-вас… Я н-не должна была… Это неправда, Астор! Вы вовсе мне не п-противны! Н-не вы, а…
— Ш-ш. Я понимаю.
— И дело не в д-детях… К-конечно, я бы хотела, но… В-вы ведь мой муж и… и… вам же н-надо…
Астор тяжело вздохнул.
— Ничего мне уже не надо, — сказал он, утешительно целуя жену в макушку. — И не корите себя, прошу вас, вы и так сделали для меня больше, чем я того заслуживал.
— Я?..
— Ну конечно. Вы подарили мне сына, а моему графству — будущее. Разве этого мало?
— Н-но… это ведь был м-мой долг…
— Да ну их к лешему, те долги, — отмахнулся Астор. — Пойдемте-ка лучше спать. Завтра нам с вами весь день придется провести в садах — я хотел, чтобы вы посмотрели на весеннюю подготовку деревьев. Хороши же мы будем, как выражается Гарет, «оба-двое» со слипающимися глазами!..
Он фыркнул, и Лавиния, всё еще не смея поднять взгляд на мужа, робко улыбнулась куда-то ему в плечо.
— Сп-пасибо, — тихо сказала она.
— Не за что. Согрелись хоть немножко?
— Д-да…
— Вот и хорошо, — маркиз Д’Алваро плотнее закутал жену в халат и уже взялся за пояс, когда из коридора донесся торопливый стук подошв, и в спальню ввалился Гарет.
— Ваше сиятельство! — с порога выпалил он и осекся, увидев хозяйку. — О! Покорнейше прошу извинить…
Астор повернул голову.
— Постучать — руки отсохнут? — недовольно осведомился он. — Что за демон тебя принес посреди ночи?
Денщик, конфузясь, сделал еще шаг вперед и протянул его сиятельству сложенную вдвое записку.
— Только что голубь прилетел, — пояснил он. — С заставы. Вы велели будить, не чинясь, ежели вдруг что…
Брови хранителя коротко, резко сошлись на переносице. Выпустив жену из объятий, он принял записку, развернул и скользнул по ней взглядом. Лицо его посуровело.
Послание было короче некуда. На клочке бумаги неровным размашистым почерком Фабио было выведено только одно слово: «Хелвинд».