— Если-бы я была твоею сестрою, я постаралась бы опозорить имя твое, которымъ ты такъ чванишься, какъ только сумѣла бы хуже.
— Очень радъ, что ты не моя сестра! — насмѣшливо улыбнулся смущенный Симеонъ.
A она продолжала, негодуя:
— Хорошую молодость ты имъ устроилъ, нечего сказать! Вѣдь въ вашемъ домѣ дышать нечѣмъ: тоска и злоба углекислотою ползутъ.
— Выйдутъ замужъ, устроятъ жизнь по своему, — старался какъ можно равнодушнѣе парировать онъ.
Она съ презрѣніемъ возразила:
— A гдѣ женихи?
— Зоѣ рано еще, a вокругъ Аглаи мало ли увивается? У братьевъ товарищей много. И студенты, и офицеры.
— Это не женихи, но такъ, бывающіе молодые люди. Аглаю за человѣка безъ состоянія выдавать нельзя. Она красавица.
— Разборчивою невѣстою съ ея приданымъ быть не приходится.
— Красавица замужемъ за нищимъ либо мученица, либо кокотка.
— Уже это — на отвѣтственности будущаго супруга, — равнодушно возразилъ Симеонъ.
— Тебѣ, слѣдовательно, только бы ее вдвоемъ съ кѣмъ-нибудь въ церковь, къ аналою впихнуть? — ядовито язвила, сверкая глазами, Эмилія. Но Симеонъ былъ какъ въ броню закованъ. На саркастическій вопросъ ея онъ отвѣчалъ почти съ добродушіемъ:
— И хотѣлось бы — поскорѣе. Ты имѣешь на нее вліяніе. Внушай при случаѣ, что пора развязать брату руки.
Она засмѣялась горько, оскорбительно.
— Лишнее, мой милый. Ты сестрамъ настолько надоѣлъ, что — было бы за кого, a выскочатъ безъ оглядки.
— Любезныя слова ты мнѣ говоришь!
— Развѣ ты ихъ отъ меня одной слышишь? — холодно возразила она.
Онъ примолкъ и окутался облакомъ дыма. Эмилія Ѳедоровна тоже долго молчала, обнимая колѣна свои, задумчиво сверкая въ пространство алмазными глазами. Потомъ заговорила серьезно, внушительно:
— Какъ ты хочешь, Симеонъ Викторовичъ, a для Васи Мерезова ты обязанъ что-нибудь сдѣлать… Побѣдитель долженъ быть великодушнымъ.
— Долженъ… обязанъ… — иронически повторилъ Симеонъ. — Какъ, право, y васъ, женщинъ, все это категорично и скоро…
— Ужъ не знаю, скоро ли y насъ, женщинъ, — строго оборвала Эмилія, — но тебѣ, мужчинѣ, я совѣтовала бы этимъ поспѣшить.
— Зачѣмъ? — глухо спросилъ онъ, уклоняясь отъ взгляда ея.
Она отвѣчала значительно и протяжно:
— Для успокоенія общественнаго мнѣнія.
Правая щека Симеона прыгнула судорогой.
— Вотъ оно! — подумалъ онъ про себя, но промолчалъ.
— Въ городѣ тобою очень недовольны, Симеонъ…
Онъ отозвался съ сердцемъ:
— Вотъ на что мнѣ — извини за выраженіе — въ высокой степени… наплевать.
— Не думаю, — возразила она спокойно, — не думаю, чтобы такъ… не думаю, чтобы совершенно наплевать, Симеонъ… Особенно для человѣка, мечтающаго сорвать въ законномъ бракѣ благоуханный ландышъ.
— О, что до этого касается, — криво усмѣхнулся онъ, — то съ тѣми средствами, которыми я теперь могу располагать, ландыши рвать не трудно… И дьяволъ сорветъ, a надѣюсь, я имѣю, все-таки, нѣкоторыя физическія и моральныя преимущества предъ этимъ джентльмэномъ.
— Ты же, помнится, о женитьбѣ по любви мечталъ? — со спокойнымъ удивленіемъ возразила Эмилія. Симеонъ кивнулъ головою.
— И мечтаю.
— Не похоже…
— Женюсь на той, которую полюблю, — объяснилъ Симеонъ.
— A она?
Онъ горько усмѣхнулся.
— A она мнѣ вѣрна будетъ. Я стану ее беречь, какъ зѣницу ока, и она мнѣ будетъ вѣрна. Дѣти будутъ… много дѣтей… хорошихъ… Сарай-Бермятовыхъ!
Алмазные глаза Эмиліи Ѳедоровны затуманились не то презрѣніемъ, не то жалостью.
— Это… любовь? — спросила она съ разстановкою. Онъ пожалъ плечами.
— Чего же ты хочешь? Я не дуракъ и знаю жизнь. Въ мои годы, съ моей изломанной жизнью, я не могу разсчитывать на большее… Ландыши отлично растутъ на перегноѣ и, вѣроятно, очень ему благодарны за питаніе, но врядъ ли они пылаютъ къ нему нѣжною страстью.
Эмилія Ѳедоровна, зажавъ янтарное лицо въ бѣлыя ручки, осіянныя изумрудами, глядѣла на него, изъ-подъ чернаго лѣса прически, долго, вдумчиво, серьезно.
— Несчастный ты человѣкъ, Симеонъ! — вздохнула она.
Сарай-Бермятовъ дрогнулъ щекою.
— Ну, вотъ, — пробормоталъ онъ съ усиліемъ перевести гримасу въ улыбку, — дожилъ и волкъ до того, что жалѣть его стали…
— Несчастный, истинно несчастный, — повторила она. — Жалѣла я тебя и тогда, когда ты за этимъ своимъ наслѣдствомъ охотился, a теперь вдвое жалѣю. Плохо твое дѣло. Погубить оно тебя. Лучше для тебя было бы никогда не прикасаться къ нему…
— Ну, я другого мнѣнія, — сухо возразилъ онъ, — и притомъ, милая Сивилла…
Онъ выразительнымъ кивкомъ указалъ на мѣсто, куда Эмилія Ѳедоровна только что спрятала полученныя отъ него деньги. Янтарь лица ея чуть покраснѣлъ, будто зажегся внутреннимъ огнемъ, но отвѣчала она спокойно, голосомъ равнодушнымъ, ничуть не дрогнувшимъ и не повышеннымъ.