Следующий день дороги прошёл спокойно. Мрачный лес остался далеко позади. Потянулась относительно безопасная, по словам Гонды, степь. Подсохшая дорога, юркой змейкой снующая посреди высокой травы, была довольно удобна, и отдохнувшие быки бодро тащили повозки вперёд, в сторону очередной, пока ещё не видимой деревни. Соответственно поднялось настроение и у моих спутников. Бодро переругивались воины, затянул что–то, на этот раз гораздо громче и не такое заунывное, всё тот же незадачливый возница. Оживились и мои попутчики. Разговор в основном сводился к обсуждению моего ночного приключения и незатейливым шуткам о невероятном умении найти себе неприятности на пятую точку и затем, каким–то чудом, этих неприятностей избежать. Ну и, конечно, злорадствовали по поводу постигшего вредного старосту возмездия.
— Видели бы вы его рожу, когда Вельд с Вимсом из нашей развалюхи вышли! Он стоит такой важный рядом с отцом–послушником. В сторону Гонды злорадно скалится! — в который раз заржал Марк. — А тут они! Никодим аж побелел весь!
— Это да! — согласился с Марком его неизменный напарник. — Здорово это вы придумали, у нас до сбора обоза спрятаться. А у Тимофея глаза чуть на лоб не вылезли!
— Да мы поначалу к десятнику хотели бежать. Да, смотрим, на погостье уже мужики толпятся. По всему видать, те же, что возле дома стояли, — Гонда повторял свой рассказ, наверное, в десятый раз. — Ну, мы и решили, не рисковать. Кто ж знает, как бы оно обернулось? Могли и не сдюжить, хоть с нами и старый ушлёпок был. Хорошо ещё, что колдун их первым заметил. Чутка, не попались!
— Ну не попались же! — нехотя возразил я. — Наоборот, всё даже лучше получилось.
Настроение у меня, в отличие от моих спутников, было препоганое. Очень уж прощальный взгляд Вимса на душу давил. Нехороший такой взгляд, многообещающий. Словно гадость какую на будущее приготовил! Я, тяжело вздохнув, встряхнул головой. Сам виноват! Нужно было убить, когда такая возможность была, а не сопли на кулак наматывать! Вон у старого мага, когда до дела дошло, рука не дрогнула. Вмиг Ставра к праотцам отправил! И судя по всему, по той же причине, что и я им смерти желал. Потенциального болтуна устранил. Да только мне от этого не легче. Вимс то остался! И умирать, судя по всему, в ближайшее время старый маг не собирается. Как же, дождёшься от него. Такой сам кого хочешь укатает. И не почешется даже! Мда.… Понять бы ещё, что ему от меня надо? Что за профит в будущем этот страшненький дедушка хочет получить? Понятно, что это с моим появлением в этом мире связано. Но каким образом? И не спросишь никого! Дураков тут нет. Сразу поймут, что к чему. Тот же Гонда, наверное, уже подозревает. Не зря ещё в первый день вопросы задавал.
— О чём задумался, друже? — ткнул меня в бок Гонда, пытливо заглядывая в глаза. — С утра, смотрю, как в воду опущенный идёшь!
— Я, вот, одного не пойму, — я решил пока не делиться своими мыслями даже с ним. — Ты же боялся, что мужики в любой момент в избушку прийти могут. Ну, с проверкой. А они туда так и не сунулись.
— Сам дивлюсь, — беззаботно пожал плечами мой друг. — Видать часто они этим промыслом занимались. И всё с рук сходило. Обленились совсем!
— Ну не знаю, — Лузга повертел в губах сорванную до этого травинку. — Сам подумай, чего им опасаться было? Самим сидельцам не в жизнь из подполья не вылезти, а чтобы их кто–то спасать пошёл. Ночью. В чужой деревне. Да такого отродясь не было! Иногда мне кажется, что ты такой же ушибленный, как и он, — кивнул он мою сторону, ничуть не смущаясь, что я тоже слушаю. — Тогда понятно, почему вы друг к другу тянетесь!
Марк весело заржал, соглашаясь со сказанным.
— Не. Я не ушибленный. Я умный, — усмехнулся краем рта Гонда. — Я, как Вельда уволокли, весь вечер на погостье крутился, за избушкой той наблюдал. Хорошо, вышел вовремя. Успел заметить, куда он забежал. Вечереет, а не одного огонька в оконце не засветилось. Значит, нет там никого! Кому же охота в потёмках сумерничать? Особенно, когда в доме Тимофея стол накрыли. Удачу свою, значитса, обмыть. Ну а ночью, кому оно надо, особо после пьянки, сторожить? Сидельцы и так не убегут. А то, что их освободить могут, сам же говоришь, и в голову никому прийти не могло. Так что, не сильно я и рисковал. Ну, а кроме того. Очень уж мне хотелось Никодима с Тимофеем под правёж храмовый подвести, — в глазах Гонды в этот момент промелькнуло что–то такое — жестокое. — Шибко они мне не любы.
— А что им будет, по суду храмовому? — поинтересовался я, бросив взгляд на последнюю телегу, где угрюмо сидели связанные мужики.
— Да всё что угодно, — хмыкнул весело Лузга. — Только их теперь не жрецы, а господине князь судить будет.
— Ну да, — согласился с ним Гонда. — Зря они ушлёпков умыкнули, особенно тех, что в Горбатый острог топали. За тебя их бы только храмовому суду предали. Ну, забрали бы их отцы–вершители, да в ходоки определили. Так там смерть лёгкая. Ушёл в проклятый город и не вернулся. Ну и баллот тянуть бы, конечно, деревенских заставили. Как же без этого! А вот ушлёпки на службе княжьей находились. Княжество, значитса, от лихого степного люда боронить должны были. Колдунов хоть и не любят, а польза от них на стенах немалая. Потому и школы мажески появились. Так что князь точно осерчает.
— Да его уже то взбесит, что он повелел, а какая–то деревенщина этому препятствовать вздумала, — хмыкнул Марк. — Видел я один раз господине князя в городе во время праздника. Лютый дядька!
— Да уж. Лучше вместе с нами до города в ушлёпки топать, чем на телеге на правёж к господине князю ехать, — Лузга зябко передёрнул плечами, видимо, представив на мгновение, что сам рядом с Никодимом на телегу уселся.
— Зато деревню от баллота спасли, — почесав голову, задумчиво заявил Гонда.
— Это как? — не понял я. — Меня–то они всё одно похитили?
— По имперским законам, правёж только один раз правят, — покосился в мою сторону Гонда. — А ежели провинностей много, то судят по самой тяжкой.
— Это что же получается, — недоверчиво хмыкнул я. — То есть, если я предположим кого–то убью, то грабить потом могу безнаказанно? Сколько душе угодно? И за это мне уже ничего не будет?
— Ну да, — согласился со мной Гонда. — Жизнь то у тебя одна? Ну, отрубят тебе за разбой руку. Так тебе не всё едино, мёртвому, есть у тебя рука или нет?
— Как–то странно ты рассуждаешь, — немного растерялся я. — Ну, а если сначала руку отрубить, а казнить потом на следующий день, например? Ну, чтоб помучился.
— Ишь ты, ушлый какой! — возмутился Лузга. — Ещё день прожить захотел! А может тебя и целый год не трогать потом? Нет! Тут всё должно быть по справедливости! Заслужил смерть — получи! И неча тянуть!
Я сконфуженно почесал голову, не найдя что возразить. Потом мысленно махнул на спор рукой. Какая мне собственно разница, как Никодима с Тимофеем казнят? За что боролись, то, завёрнутое в кровавый фантик, и получат. И поделом! Тут, как говорится, награда нашла своих героев! Меня Вимс беспокоит. Ему–то почему убийство Ставра с рук сошло?
— Слушай, Гонда, — решил я окончательно прояснить этот вопрос, — а почему Вимса отпустили. Неужели ему, и вправду, за убийство ничего не будет?
— Раз Невронд с собой в Вилич не поволок, значит, ничего, — пожал плечами в ответ, мой друг. Было заметно, что судьба мага–убийцы его совершенно не интересует.
— А почему? Ставр же на службе княжеской был. А он его убил! При свидетелях! И чего за него Мефодий вдруг заступаться начал?
— А ты разве не заметил, как старый колдун отцу–послушнику что–то показал украдкой? — хмыкнул в ответ Гонда. — Небось грамотку от герцога твинского, охранную! А тот, бают, самому государю императору дальний родственник! Вот и не захотел отец Мефодий связываться. Себе дороже выйти может! В Виличе отцу–приору обскажет всё. Пускай тот и решает, как быть. А с послушника и спросу нет!
— Будет каждому ушлёпку господине герцог грамотку выдавать! — не согласился с Гондой Лузга. — Больно нада!
— А почто тогда отец Мефодий такой ласковый с ним стал? — Гонда иронично изогнул брови. — Будто мёду сладкого объелся!
— Я думаю, что он не просто колдун, а маг храмовой. Вот отец Мефодий и отступился! Не по чину ему ушлёпков храмовых судить!
— А, разве, такие бывают? — удивился я.
— А то! — тряхнул головой Лузга. — Храму немало колдунов служит! Обереги им делают, в кристаллы силу мажеску вливают, города запретные от люда воровского отцам–вершителям стеречь помогают. Тварей магических, что из пустошей иной раз вылазят, опять же, изничтожают. Зато им и послабление немалое идёт!
— И подсудны они только суду храмовому, — важно изрёк Марк. — Даже господине князь колдуна судить не может, коль тот ему храмовую басму покажет. К отцам–радетелям татя отошлёт!
— Так отец Мефодий тоже служитель Троих, — хмыкнул я в ответ. — Разве он…
— Отец Мефодий всего лишь послушник! — перебил меня Гонда. — Он жрецом Троих только через несколько лет станет, если будет на то благословление богов! И храмовой суд вершить не может!
— А почему тогда его во главе обоза послали? — не понял я.
— А кто же ещё поедет? — криво улыбнулся Гонда. — Дорога длинная, да не безопасная. В пути всяко случиться, может. Вон нас чуть волколаки не сожрали! Кому своим животом понапрасну рисковать охота? Вот и посылают жрецы за оброком послушников. Вернутся хорошо — а нет, так не велика потеря. Другого кого возьмут!
— А в деревне Вимсу ничего не грозит? — я всё никак не мог смириться с тем, что убийство сошло магу с рук. — Обоз уехал, деревенские озлоблены.
— Неа, — покачал головой Гонда. — С него, теперича, пылинки сдувать будут. Деревне и так правёж княжеский предстоит. Не одни же они в этом участвовали, — мотнул юноша в сторону связанных. — А если ещё и что–то со спасённым магом случится. Ну, это уже открытый бунт!
— И что с ними тогда будет?
— Ничего не будет, — хохотнул из–за моего плеча Марк. — Ни их, ни деревни!
— Ну да, — согласился с ним Гонда. — Бунтарей тут ещё пуще степняков не любят. Так что, теперь, Вимсу ещё и провожатых дадут. Чтоб, значитса, до Вилича живым дошёл наверняка.
— И харч хороший в дорогу положат, — горестно вздохнул Марк.
В деревню мы вошли почти ночью. Собственно говоря, и деревней эти пяток покосившихся изб сгрудившихся в кучу за высоким забором, можно было назвать с большой натяжкой. Так — хутор–переросток. В ней даже погостного двора не было и послушник, скорчив недовольную физиономию, величественно проследовал в дом старосты — юркого, суетливого старика с закатанным за пояс пустым правым рукавом. Стража и возницы с грехом пополам разместились по остальным избам, кое–где даже вытеснив хозяев в сараи. Нам же достался полуразрушенный навес, служивший у местных хранилищем для сена.
— В сено поглубже зароемся — не замёрзнем, — заметив мой растерянный взгляд, решил утешить Гонда. — Не доехали мы чутка, вот беда. Тут переход дальний, а отец–послушник пока правёж над Никодимом творил, замешкался. Вот и вышли поздно. До большой деревни версты три всего осталось, да кто же в ночную пору ехать решится? К тому же, пока здесь баллот потянут, совсем стемнеет.
— Да кому тут тянуть? — не поверил я. — Тут людей чуть больше десятка едва наберётся.
— Кому надо, тот и будет, — по своему обыкновению недовольно пробурчал Лузга. — Видишь, с головной телеги сундук кованый в дом не заносят? Значит, есть, кому баллот тянуть! Сейчас отец Мефодий пузо харчами набьёт и выйдет.
— Ты пойдёшь смотреть? — поинтересовался Гонда у меня.
— Конечно, — оживился я. — Я же никогда не видел… вернее не помню.
Пропускать предстоящее действо я точно не собирался. И дело тут было не только в любопытстве, хотя и оно, конечно, присутствовало. Оно и понятно! Очень уж меня поразили молнии, что бычков в породистых скакунов превратили. Пусть ненадолго, и ноги мы от волколаков просто чудом унесли, но ведь превратили же! А светоч? Маленькое солнце, свободно парящее у тебя над головой, тоже не слабо впечатляет! Поэтому неудивительно, что мне любопытно посмотреть на камни, что среди местных своеобразную лотерею разыгрывают. Зрелище, судя по всему, тоже не ординарное. Но главное всё же не в этом. Информация! Чем больше я узнаю об этом мире в кратчайшие сроки, тем скорее в нём приживусь. Это вопрос элементарного выживания. И лишних знаний тут быть не может!
— Я тоже, пожалуй, пойду, — Марк покосился в сторону сеновала и, вздохнув, повернулся к нему спиной. — Вот ведь. Вроде и видел уже не раз и сияние Йоки и око Хунгара, а ещё посмотреть охотка берёт. Красиво!
— Это точно, — согласно кивнул Лузга и, расплывшись в ехидной улыбке, добавил: — А ещё я очень люблю за тем как баллот тянут смотреть. У изгоев рожи такими забавными становятся, когда белый вытянут. Потеха!
— То–то ты, наверное, потешался, когда сам его потянул, — покосился я в сторону будущего ушлёпка и оглянулся на Гонду. — Ты–то как, пойдёшь?
— Придётся пойти, — невесело усмехнулся тот в ответ. — Тут, конечно, всего с пяток домов будет, но что–то не хочеться мне полночи в них по подпольям лазить.
— Да учёный я уже, — откровенно смутился я. — Меня теперь и Киркоровым в телевизоре не подманишь. Да и где тут узников то прятать?
— Был бы телятя, а загон для него всегда найдётся, — философски заметил Марк, критически осматривая полуразвалившуюся обувку.
— Это да, — согласился Лузга. — Тут, разумеется, особо не готовились. Мы же на постой останавливаться не должны были. Но староста местный, судя по всему, дядька хваткий. Быстро сообразит, что к чему.
— С чего ты взял? — пожал плечами я. — Старик как старик.
— Ты заметил, что у этого старика руки нет? — решил по пути просветить меня Гонда. — Так это, почти наверняка, ему за разбой усекли, чтоб впредь не баловал. Вот он и осел в деревеньке. Но замашки свои, ежели что, быстро вспомнит. Ты даже не сомневайся.
Я и не сомневался. Впрочем, правдивость слов моего друга тут же и подтвердилась. Вот, вроде и недалеко погостье от нашего сеновала было. С полсотни шагов едва наберётся, а, поди ж ты! И их спокойно пройти не дали. Из тёмной подворотни вынырнула маленькая взлохмаченная фигурка и вцепилась Лузге в штанину, захлёбываясь слезами:
— Дядьку! Помоги! Матушка в хате сомлела! Пластом на полу лежит! Тут недалеча!
— Ты чего?! — юноша поначалу даже взвизгнул от испуга, но быстро сообразив, что перед ним всего лишь мальчишка, моментально разозлился. — Ты что сопляк, совсем сдурел?! — резкий толчок и ребёнок отлетает в сторону, в грязь. — Ты чего меня хватаешь?! Его надо хватать! — в голосе мотнувшего головой в мою сторону Лузги, послышалось недоумение и нешуточная обида.
— Ну, погоди дядька! Я ещё тебя не так схвачу, недошлёпок недоделанный!
И маленький провокатор скрылся в тёмном переулке так же шустро, как до этого из него и выскочил.
— Паноптикум, какой то! — весело рассмеялся я, посмотрев ему вслед. — Чем дальше, тем чуднее! — и, мстя Лузге за его слова, ехидно добавил. — Вот только больно топорно действовать стали. Вон даже Лузга не повёлся!
— Просто малой совсем, — набычился тот, исподлобья косясь в мою сторону. — Ума ещё не нажил. Кто ближе был, к тому и подскочил!
— Не скажи, — развеселился Гонда, шумно высморкавшись в придорожную жижу. — Ему староста наверняка пальцем ткнул, к кому подходить. Тут такие дела наобум не делаются!
— Я смотрю, тут в какую деревню не зайди, в старостах одни разбойники и есть. — скривился я, сокрушённо покачав головой.
— А то! — задорно хохотнул Марк. — Иначе не проживёшь!
Перед небольшим деревянным помостом, занимавшим почти половину площади, собралась уже вся деревня. Всё–таки погорячился я немного с полтора десятками душ. Вышло гораздо больше. Навскидку десятка четыре наберётся. И как они в такой тесноте жить умудряются?
Уже окончательно потемнело. Свет факелов, закреплённых по краям помоста, лишь слегка рассеивал полумрак, который тёмной краской решительно стирал очертания, превращая лица в обезличенные серые полумаски в завязанных платках и нахлобученных шапках.
Мы встали чуть в стороне, не мешаясь с местными. Ждать почти не пришлось. Хлопнула дверь, противно взвизгнув проржавевшими петлями, и на помост вышел всё так же недовольный послушник в сопровождении старосты и вытирающего крошки с усов Невронда. Шёпот, до этого гулявший по толпе, стих. Народ дружно поклонился.
— По воле Троих, я послан отцом–приором сюда, чтобы провести баллот, — начал выдавать явно заученный текст Мефодий. — Дух молодых не крепок и Лишний, да пусть сгинет он за гранью изнанки, легко может совратить их с пути служения истинным богам. Но храм не допустить их гибели! — юноша важно выпятил грудь вперёд, предав голосу торжественности. — И сейчас моими руками сами Трое отделят семена от плевел и укажут на тех, чьи сердца успела поразить порча скверны. Тех, кто встал или может встать, на путь служения Лишнему. Тех, кто отринул от себя милость Троих! — послушник яростно потряс рукой, с зажатым в ней свитком. — Но Трое милосердны! И в своей доброте не будут карать даже их. Ибо они ещё не отступники, а лишь оступившиеся. И им будет дана возможность смыть свои грехи, послужив на благо Троих, императора и господине князя. Да сделают Трое свой выбор!
По взмаху Мефодия, два дюжих воина подошли к телеге и принесли оттуда упомянутый Лузгой сундук. Передав свиток подошедшему Невронду, послушник сунул руки внутрь и, вытащив на свет невзрачный неправильной формы шар размером с теннисный мяч, высоко подняв его над головой. Толпа, замерев, казалось, даже перестала дышать.
Я невольно передёрнул плечами, чувствуя, что и мне передаётся буквально витающее в воздухе напряжение. Что это со мной? Вроде бы причин для волнения никаких нет, а меня от возбуждения колотит всего. Массовый психоз? Или это так камешек на сознание воздействует? Вроде не должен. Булыжник как булыжник. Отчего–то даже не решаясь повернуть голову, я скосил глаза в сторону Гонды. Мой друг, не сводя заворожённого взгляда с камня, что–то беззвучно шептал, еле заметно шевеля губами.
Точно гипноз, какой то! Или магия?! По спине пробежал липкий холодок. И что теперь делать?
Делать, к счастью, ничего не пришлось, так как в следующее мгновение Мефодий, что–то пробормотав, подбросил шар вверх. Тот, взлетел неожиданно высоко и зависнул над домами, даже и не думая падать обратно. Я замер, открыв от изумления рот.
Это что, левитация?! Или он полый внутри?! Да нет! Всё равно бы упал!
Шар между тем начал медленно вращаться. Его поверхность тут же заволокло дымчатой поволокой. Цвет стал меняться, становится насыщеннее, ярче и вот уже над головами восторженно замершей толпы сияло маленькое ярко–красное солнце, разгоняя в стороны мрак. На несколько мгновений вокруг стало почти так же светло как днём. Я невольно зажмурился, подставляя щёку под тёплый ласковый ветерок, лёгким порывом мазнувший по лицу. Затем шар начал стремительно тускнеть, вновь изменил цвет и внезапно рухнул вниз зелёным мерцающим комочком. Я непроизвольно охнул, ожидая резкого удара о помост и, в следующее мгновение, выдохнул, сбрасывая охватившее напряжение. Кристалл, каким–то чудом затормозив, замер возле самой земли, продолжая мерно пульсировать мягким зелёным светом.
— Око Хунгара, — в едином порыве выдохнула толпа, падая на колени.
«Мракобесы хреновы»! — со злостью подумал я, так же падая коленями в липкую грязь. — «Может они ещё и сапоги лизать заставят»?!
Вот только деваться мне пока некуда. Я не Джордано Бруно, чтобы из принципа на костёр лезть или что здесь у них вместо него для еретиков практикуется? Не знаю, да и узнавать честно говоря совсем не хочу.
— Да свершится воля Троих, — выдохнул послушник и, взяв свиток из рук Невронда, повернулся к поднявшейся толпе: — Сегодня баллот тянут трое: Неклюй, сын Тихона, Степан, сын Трофима и Неждан, сын Трофима. Пусть выйдут.
Толпа ожила, раздвинулась, пропуская вперед трёх кандидатов. Послышался сдавленный женский плач.
— Смотри! Близнецы! — возбуждённо толкнул меня в бок Лузга, очевидно забыв о недавней размолвке. — Как две капли друг на друга похожи!
Действительно из троих склонившихся в поклоне юношей, двое были на удивление схожи, даже волосы из–под линялых треухов торчали одинаково упрямо.
— А что будет, если один из них вытянет баллот, а другой нет, — поинтересовался я у Гонды. — И тот, кто вытянул, на утро сознаться в этом откажется? Как послушник определит, кого забирать? Их же не отличишь. Как ещё они сами себя друг с другом не путают!
— Вот ещё! Будет отец Мефодий голову ломать! — фыркнул в ответ мой друг. — Раз близнец добровольно сигму одевать не хочет, значит, воле Троих противится. Это, почитай, то же самое будет, что и твой побег. Заберут обоих близнецов, да ещё троих в придачу — всего и делов!
Между тем, первый из испытуемых, которого звали, судя по всему, Неклюй, нерешительно опустившись на колени перед шаром, осторожно коснулся его поверхности ладонями. Камень, в ответ, ожил, окутав руки юноши клубящейся зелёной дымкой.
— Как будто рентгеном просвечивает, — выдохнул я, зачарованный зрелищем.
Дымка между тем опала, втянувшись обратно в шар. Юноша убрал с него руки и поднял с помоста продолговатый предмен такого же зелёного цвета.
— Откуда он его взял? Не было же ничего? — Не поняв, повернулся я к другу.
— Трое дают, — пожал плечами в ответ тот. — Это баллот и есть. Сейчас он зелёный, но как положишь на чашу Йоки, либо почернеет, либо побелеет. Это уж как боги решат!
Тем временем, к шару по очереди подошли близнецы. Действие повторилось, и каждый из братьев также стал обладателем персонального баллота. Судорожно сжимая зелёные пластины в руках, трое юношей сгрудились напротив послушника, не сводя испуганных взглядов с сундука.
— Вот сейчас, ежели ряд с кем–то заключён, охотнику баллот и передают, — жарко дохнул мне в ухо Марк. — Прям как тебе в тот раз.
Мефодий, не спеша, коснулся шара, мгновенно погасив его, и бережно положил в сундук. Толпа вновь затихла, ожидая продолжения. Я уже привычно передёрнул плечами, сбрасывая с себя оцепенение. Послушник между тем достал продолговатый такого же зелёного цвета камень, который был настолько сплюснут, что походил на огромную оладью с надкусанными краями. Будущий жрец бережно, словно артефакт был из тончайшего хрусталя, положил кристалл перед собой и отошёл на парю шагов назад. Все замерли. Сначала ничего не происходило. Камень лежал неподвижно, словно обычный булыжник.
— Батарейки разрядились, что ли, — чуть не сорвалась с моих губ шутка, но я вовремя спохватился. Могут и по шее надавать. Вон как смотрят. Будто на икону. Камень между тем, очевидно, решив, что полежал достаточно, начал оживать. Сначала его поверхность начала странно пузыриться, словно и не камень это вовсе, а вода закипает. Впрочем, мельтешение пузырьков быстро прошло, уступив место пришедшему на смену голубоватому сиянию, хаотично то сжимающемуся, то разжимающемуся вокруг артефакта. Интенсивность колебаний стала нарастать, уже с трудом улавливаясь глазами и в какой–то момент вверх ударил столб света, образовав на высоте около метра над камнем, что–то вроде маленького, бешено вращающегося на одном месте смерча. Восторженный выдох и процедура падания на колени повторилась. Мысленно чертыхаясь, опустился и я. А что делать? Попал в волчью стаю — вой по–волчьи. А то за ягнёночка примут. И поступят соответственно.
— Чаша Ойки, — с придыханием шепнул мне в другое ухо Гонда.
Я оглянулся. В глазах моего друга отражался восторг и благоговение. Что же. Надо признаться, меня это зрелище тоже порядком впечатлило.
— Пришло время узнать волю Троих, — в голосе Мефодия проскользнуло нетерпение. Оно и понятно. Ему–то эта картина за время поездки по деревням наскучить успела, а в доме закуска стынет.
Наступило гробовое молчание. Десятки глаз напряженно всматривались в троицу испытуемых. Юноши нерешительно переглянулись между собой. Было видно, что подходить в чаше им очень страшно, но вдвойне страшно было сделать это первым.
— Первым будешь ты, Неклюй, — окончательно потеряв терпение, решил ускорить ритуал послушник. — И поспеши! Своим промедлением ты оскорбляешь Троих!
Темноволосый юноша вздрогнул, услышав своё имя, оглянулся на толпу, ища у кого–то из родичей поддержки и нерешительно подошёл к сияющей чаше.
— Не тяни, Неклюй, — подбодрил юношу староста. — Твоя судьба уже определена Троими. Она у тебя в руке. Положив баллот в чашу, ты лишь узнаешь, что тебе уже предопределили боги.
— Да, дядька Панас, — шмыгнул носом Неклюй. Его начало заметно трясти. Чувствовалось, что юноша с трудом держит себя в руках. — Я щас.
Неклюй протянул пластину к чаше, почему–то держа нетяжёлый на вид баллот двумя руками. Напряжение достигло предела. Несколько томительных мгновений, юноша боролся с собой, заставляя разжаться окаменевшие пальцы и, наконец, выпустил баллот из рук. Пластина опавшим осенним листком закружилась в голубом сиянии и медленно опустилась на камень. Оттуда с шипением повалил густой пар. Будто на горячую сковородку водой плеснули. Пластина исчезла из вида. Люди замерли до рези в глазах всматриваясь в голубоватое марево. И дружно выдохнули, переводя дух.
— Чёрный баллот то! Вон оно как! — Охнул один из мужиков.
Толпа оживилась. Кто–то радостно хохотнул, староста одобрительно крякнул, махнув уцелевшей рукой.
— Неклюй, сын Тихона чист перед Троими, — скользнул равнодушным взглядом по начавшему расплываться в широчайшей улыбке юноше Мефодий. — Да будет с ним их благословение!
Неклюй поклонился послушнику, затем десятнику и старосте, и быстро почти бегом соскочил с помоста в толпу. Раздались весёлые возгласы, поздравления, хлопки по плечу.
Видя удачу односельчанина, решился один из братьев. Довольно уверенно подойдя к чаше, юноша пошевелил губами, прочитав про себя коротенькую молитву и вытянув над чашей левую руку, разжал пальцы. Ещё один зелёный лепесток закружился в воздухе, плавно опускаясь на камень. С уже знакомым шипением баллот скрылся у его поверхности. Все вновь замерли, затаив дыхание. Несколько мгновений тишины и дружный выдох, больше похожий на стон. На поверхности камня отчетливо выделялось белое пятнышко. Послушник саркастически скривился, досадливо крякнул староста, где–то в толпе горько заплакала женщина.
— Как твоё имя? — строго спросил Мефодий у побелевшего как баллот на камне юноши.
Но тот, не сводя остекленевшего взгляда с чаши, похоже, даже не услышал вопроса. Над погостьем повисла напряжённая тишина.
— Назови своё имя, изгой! — рявкнул, начавший терять терпение, Невронд. — Забыл, перед кем стоишь, выкормыш стёртых?
— Степан он, господине десятник! — возбужденно откликнулся другой близнец, прижимая баллот к груди. — Как есть Степан!
— Ты узнал волю Троих, Степан, — раздражённо прошипел прямо в лицо неудачнику Мефодий. — Завтра поутру будь здесь, для совершения обряда.
Юноша, не сводя затравленного взгляда с чаши, механически передвигая ногами, двинулся к краю помоста.
— А как же! — всполошился, ещё не прошедший испытание, близнец. — Ну, это…. Сейчас бы ему стигму одеть надо, всеблагой отец! Он же потом ни в жись не сознается, что именно ему баллот выпал! На меня кивать будет!
— Видал, как глаза вылупил? — злорадно фыркнул Лузга, переминаясь с ноги на ногу. — У тебя Вельд такой же вид был, когда баллот белым стал, — он хотел ткнуть локтем в бок, но встретившись со мной взглядом, почему то передумал и повернулся уже к Марку. — А вдруг и вправду не сознается? Вот потеха будет!
— Чего уж тут весёлого? — тяжело вздохнул я. — Вон плачет кто–то. Мамка, наверное.
— Ничё. У неё второй остаётся, — и не подумал расстраиваться по этому поводу Лузга. — Причём такой же. На одного посмотрела, как будто обоих увидела!
— Может и вправду придержать до поры этого Степана, всеблагой отец? — озадачился между тем Невронд. — Как бы путаницы не было.
Неждан, продолжавший что–то лепетать вслед уже смешавшемуся с толпой брату, с надеждой покосился в сторону послушника.
— Неча, — зевнул в ответ тот. — Трое дадут — разберёмся, — и прикрикнул на оставшегося близнеца. — Чего встал, орясина? Мне что тут до утра стоять?
— А вдруг и второму белый выпадет? — поинтересовался я, с опаской.
— Неа, — энергично потряс мой друг головой. — Белый так часто не выпадает. Я вообще думал, что тут без изгоев обойдётся. Но выдать нагрешили перед Троими.
Брат неудачника очевидно думал так же. Во всяком случае, к чаше он подходил довольно спокойно. Быстрый взмах руки и пластина сброшена в чашу. То ли попав в какие–то воздушные потоки, то ли ещё что–то повлияло, но зелёный лепесток долго кружился над камнем, упорно не желая опускаться. Люди с затаённым дыханием следили за этим полётом, ожидая его конца. Наконец баллот коснулся поверхности камня. Близнец, казалось, прожигал взглядом поднявшиеся клубы пара. И первым увидел результат.
— Этого не может быть! — звериный крик заставил меня вздрогнуть. Толпа заволновавшись, подалась вперёд, загораживая обзор. Впрочем, мне и так уже было всё понятно. Трое не захотели разлучать близнецов и им предстоит собираться в дорогу вместе.
— Вот это да! Двоим из троих белый баллот выпал! — восхищённо покрутил головой Марк. — Видать много всякого за этой деревней водится! Недаром бывший тать, у них в старостах!
— Ну что брате?! Не шибко долго ты веселился! — радостно скалясь, высунулся из толпы Степан. — Думал, я в ушлёпки подамся, а всё хозяйство тебе отойдёт?! А вот выкуси!
Неждан с перекошенным от ярости лицом кинулся в толпу. Началась толчея. Посыпался отборный мат.
— Твоя, правда, всеблагой отец, — Невронд, поглаживая усы, с одобрением наблюдал как мужики, отвешивая тумаки, разводят в стороны братьев. — Трое и впрямь мудры!
— Замыслы Троих не доступны простым смертным. Мы можем лишь со смирением принимать то, что они уготовили нам, — с пафосом продекларировал Мефодий явно не свои слова и развернулся в сторону дома.
Уход отца–послушника словно послужил сигналом и толпа стала стремительно редеть. Лишь пара мужиков да староста задержались возле пожилой, горько рыдавшей женщины, пытаясь хоть как–то её утешить. Рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу, стояли близнецы, недобро поглядывая друг на друга.
— Захиреет деревенька, — причитая, прошёл мимо нас невзрачный мужичок. — Одни старики не сдюжат.
— Это да, — согласился, бросив пристальный взгляд ему вслед, Гонда. — Вымрет, похоже, деревня. — И повернувшись ко мне, добавил, насупившись: — Нам с оглядкой почивать тут нужно будет. Местные в отчаянии. Как бы за счёт нас свои дела поправить не решили. С них станется! — он задумчиво потёр подбородок, глядя на рыдающую женщину, и толкнул меня в бок. — Пойдём отсюда подобру–поздорову. Нечего зазря глаза мозолить.
Я, молча, последовал вслед за другом. На душе было мерзко и пакостно. Картина рыдающей матери близнецов стояла перед глазами. В душе шевелилась жалость. Хоть умом я и понимал, что нахожусь в жестоком мире и они–то меня, если что, хрен пожалеют, но менее паскудно от этого, почему то не становилось. Видно не свыкся я ещё с местными реалиями до конца. Не научился сочувствовать только себе, любимому.
К сеновалу шли в почти полной темноте. Если на площади коптящие факелы давали хоть какой–то свет, то здесь я с трудом различал лишь размытые контуры строений да очертания более светлой дороги.
— Пришли, кажись, — судя по напряжённому голосу Лузги, обратная дорога ему тоже удовольствия не доставила.
— Угу, — тьма неожиданно резко отпрянула в стороны, уступая место сумраку и Марк, удовлетворённо хмыкнув, сунул руку за пояс.
— Сумеречница? — утвердительно поинтересовался я, с любопытством оглядываясь. Хоть и в чёрно–белых тонах, но на десяток шагов предметы обрели чёткие контуры. Не светоч, конечно, но мимо рта ложку точно не пронесёшь!
— Он самый, — подтвердил Гонда, наблюдая, как Марк с Лузгой зарываются в сено. — До самого утра так светить будет! — мой друг, скинув с плеча мешок, широко зевнул. — Давай тоже ложиться. Закапывайся рядом со мной. Так теплее будет.
Я уже почти уснул, когда Гонда неожиданно толкнул меня в бок.
— Кстати. Хочу тебя поздравить.
— С чем же? — искренне удивился я.
— Сегодня первый день, когда ты умудрился ни во что не вляпаться. Осваиваешься!
— Угу, — согласился я, засыпая. — Хотя новый день ещё не настал. Кто знает, может я ещё что–нибудь придумаю!
Но ночь прошла на удивление спокойно. Не было ни посланцев от зовущего на очередной правёж десятника, ни радушных, желающих от души угостить крепким варом сельчан, ни смазливых вдовушек неожиданно воспылавших страстью к молодым паренькам. Мне даже поутру немного не по себе стало. Уж больно тихо всё. А отсутствие мелких неприятностей, обычно предвещает неприятности крупные. Это как тайфун в море. Ему обычно мёртвый штиль предшествует. И чем больше длится штиль, тем сильнее грянет буря.
Но и последующие два дня прошли также без происшествий. Не скажу, что мной совсем никто не заинтересовался, но всех благожелателей, что пытались пообщаться, я без раздумий отфутболивал, даже не вникая в суть предложений. Хватит! Дураков на те же грабли наступать нет! Уж лучше вы к нам! Мы по–прежнему топали в хвосте обоза, изредка лениво подшучивая друг над другом, ночевали под крышей очередного ветхого сарая и поутру вновь оправлялись в путь. Разве что побольше нашего брата стало. Кроме близнецов, добавилось еще двое парней, доведя численность нашей небольшой и совсем не сплочённой группы до восьми человек. В общем, дальнейшее путешествие превратилось в рутинную тягомотину и я начал надеяться, что спокойно доберусь до города. Но на третий день всё изменилось.
— Ох, и отдохнём мы сегодня! — наверное уже в пятый раз за день сообщил мне Гонда. Мой друг уже с утра находился в приподнятом настроении и его не смогли омрачить ни переправа через пусть и мелкую, но довольно холодную речушку, ни начавшая окончательно разваливаться неказистая обувка до времени перетянутая обрывками одолженной у запасливого Марка верёвки. И с каждой пройденной верстой, это настроение всё улучшалось и улучшалось.
— Наемся от пуза, — продолжал озвучивать свои мечты между тем Гонда. — Дядька Антип никогда на жратву скупым не был и ко мне относился по–хорошему. А какой вар у него! — смачно причмокнул он губами. — Не чета тому, что Никодим угощал. Забористый!
— Что–то не тянет меня больше на вар, — осторожно заметил я.
— Не боись, — приобнял меня мой друг. — Чай не у Никодима гостевать будем, а у дядьки моего родного. Там нам опасаться нечего будет! Наоборот! Встретят как кровных! Накормят, напоят, да ещё и спать уложат! — Гонда озорно подмигнул мне и облизался, как кот перед крынкой со сметаной. — Иль ты мне не веришь?
— Верю, конечно, — даже обиделся я. — Я не о том. Просто ты сам видел, как на меня этот вар действует. Да и потом, голова страсть как болит.
— Это потому, что выпил ты его тогда без меры, — засмеялся Гонда. — Да и только Лишний знает, из чего его Никодим варил. Гадость ещё та!
— Палёнка, что ли? — уточнил я.
— Вот почему мне нравится с Вельдом дорогу делить, — засмеялся, обернувшись, Марк. — Весело с ним! Он такое иногда скажет, что коленки от смеха подгибаются! Кто же вар палить будет? И как? Это же тебе не хряк какой–нибудь!
— Да я не то имел в виду, — озадаченно почесал я за ухом. — Я к тому, что продукция не качественная!
На этот раз к Марку присоединились и Гонда с Лузгой. Даже идущие чуть впереди новенькие оглянулись. С ними, кстати, отношения у нас пока не заладились. Впрочем, они не только с нами, между собой–то не больно ладили. Вон близнецы до сих пор друг на друга волками смотрят, даром, что братья родные. Видно Степан до сих пор не мог простить брату его радости, после вытянутого белого баллота, а Неждан — потерянной надежды, что вспыхнула когда не повезло брату. Впрочем, по словам, всё того же Гонды, вся эта игра в молчанку до поры. Лузга вон с Марком тоже, в начале, рожи корчили и зубами скрипели, а сейчас ничего, вполне нормальные парни. Да и пример Силантия перед глазами до сих пор стоит. Все так, поначалу, переживают.
— Один только ты морду кривить не начал, — заявил мне тогда Гонда. — Ну, так ты же у нас не как все. Наособицу!
Вот и пойми: то ли похвалил, то ли ушибленным на всю голову обозвал!
— Да хватит вам ржать, — чуток подумав, решил обидеться я. — Если я говорю что–то для вас непонятное, то это вовсе не значит, что я сказал, что–то глупое! Может быть, как раз всё наоборот.
— Эко завернул, — впечатлился Гонда. — Прям как по писаному. И где только научился!
— И не говори, — решил поддержать его Лузга. — Аж самому захотелось до пустоши сходить. Вдруг и мне что перепадёт.
— Сейчас палкой в рыло обоим перепадёт, — окончательно озлился я. — Тоже говорят, мозги хорошо освежает!
Теперь мы весело рассмеялись вместе.
— Так вот, — решил продолжить свою оду Гонда. — У дядьки Антипа вар мягкий. Горло сильно не дерёт и в голову помягче бьёт, без одурения. Главное меру знать! А какие у Ганьки грибочки! — юноша мечтательно облизнулся. — Так на зубах и хрустят! Она их по особенному маринует. Секрет какой–то знает.
— Я бы на твоём месте, чем другим у Ганьки поинтересовался, а не грибочками, — сально усмехнулся Лузга и повернулся ко мне. — Эх, и везёт же тебе! Жаль, что мне с вами нельзя!
— Неа! — отрицательно покачал головой Гонда, даже не взглянув в его сторону. — Я же говорил. У Ганьки только одна подруга. И её я уже Вельду обещал. Насчет харча, я вам двоим расстараюсь, но к Ганьке со мной только Вельд пойдёт.
— Ну, хоть пожрём по–людски, — ничуть не опечалился Марк.
— Тебе бы только жрать! — раздражённо заметил Лузга. Перспектива пролететь мимо банкета его явно расстроила.
— Ага, — и не подумал спорить верзила. — Бабы они всегда есть, — и деланно вздохнул, — а вот жратва кончается быстро.
Мы дружно рассмеялись. Вообще то, честно говоря, я охотно поменялся бы местами с Лузгой. Пусть он знакомится с Ганькиной подругой, если ему так приспичило. И дело вовсе не в том, что меня к женскому полу не тянет или проблемы какие в физиологическом плане. Вовсе нет. Тут–то как раз всё нормально. Просто не лежит у меня душа к этой вечеринке. Ну, вот совсем. Предчувствие какое–то нехорошее. Кто знает? Может, обжёгшись на молоке, я на воду дую? Очень уж напугало меня это сидение в подвале. А может все эти происшествия уже вбили в мою голову психологический запрет; нельзя от обоза никуда отлучаться — беда будет. Не знаю. Да и неважно это. Главное, что не хочу я никуда идти — хоть убейте! И ведь умом понимаю, что если уж ушлый Гонда говорит, что боятся нечего, то так оно на самом деле и есть. Уж он–то точно на наивного дурачка не похож и, понапрасну, рисковать, не будет. И по женской ласке тоже страсть как соскучился. Давно у меня ничего не было. Хм… А почему я уверен, что вообще что–то, когда–то было? Мда. Не помню. Да и Лишний с ними, с бабами! Было…. Не было…. Не в ромашку играю! Главное, что идти я сейчас никуда не хочу! И всё!!! Вот только как это Гонде объяснить? Он от души старается, по–дружески. Вон как сияет. Весь в предвкушении. И ведь видно, не только за себя радуется, но и за меня…. А я ему о предчувствиях каких–то смутных…. Мда.
Мои размышления прервал хриплый крик одного из воинов. Приложив руку к глазам в виде козырька, он напряжённо всматривался в степь справа от нас. Властно рявкнул Невронд и воины, укрывшись за повозками, начали торопливо натягивать арбалеты, возницы поудобнее перехватили кнуты, готовясь, если что, тут же пустить их в дело. Привстал на телеге и послушник, привычно положив руку на уже знакомый амулет, благо Вимс его от души наполнил энергией.
— Двигаем ближе к обозу, — моментально среагировал Гонда и, рванувшись вперёд, потянул меня за собой. В два прыжка я очутился возле последней телеги, ухватившись за неё рукой. Уже знакомый мне вой недобро сощурился и руку с телеги я поспешно убрал. А ведь если что, не пустит он нас на неё. Восемь лишних человек многовато будет, да и деревни поблизости не видать. Совсем плохо.
— Что там, Виленд? — поинтересовался Невронд, вынимая меч из ножен.
— Вроде прячется кто–то в траве, — ответил тот, продолжая внимательно высматривать нечто видимое только ему. — Голову на миг подняли.
— Да кому там прятаться то? — удивился десятник. — Степняки с коней нипочём не слезут. Они разве что не спят на них, а тати средь бела дня по степи не бродят. Им лес милей. Да и на храмовый обоз нападать — дураков давно нет.
— А тебе не показалось? — решил снизойти до беседы с простым ратником и Мефодий. — Может просто трава колыхнулась.
— Нет, всеблагой отец, — поклонился тот в ответ. — Я ясно выдел. Да и сейчас там шевеление странное есть.
— У Виленда глаз острый, — заступился за воина Невронд. — И вой он опытный. Зазря тревогу не подымет.
— Так кто же там? — задумчиво погладил кристалл послушник. — Может зверь, какой?
— Ты, — Невронд повелительно указал пальцем на одного из близнецов. — Иди, посмотри, что там такое.
— Как же так, господине десятник, — моментально побледнел тот. — Я и не умею.
— А чего тут уметь, — недобро сощурился Русин, отложив в сторону арбалет и вынимая плеть. — Ты иди давай, а то господине десятник долго ждать не любит.
Близнец, мелко задрожав, затравленно оглянулся по сторонам. Его брат незаметно отодвинулся прочь, от греха подальше. Мол, как бы ни перепутали.
— Ну! — меченый угрожающе придвинулся к краю телеги. — Долго тебя ждать, отрыжка Вопящих?
Близнец всхлипнул и обречённо побрёл в сторону подозрительного места. Было хорошо видно, что ему сильно страшно. Неровная, спотыкающаяся походка, прижатые зачем то к груди руки, вытянутая в попытке хоть что–то рассмотреть шея. Я зло взглянул в сторону десятника. Вот сволочь обнаглевшая. На нём же защита обоза! Вот и посылал бы кого–то из воинов. Им за это жалованье платят! Нет, на нашем горбу выехать захотел! Изгоя если что не жалко!
— Ох, ты! — близнец, по–видимому, что–то, разглядев, бросился вперёд и упал на колени: — Здесь вой раненый! — крикнул он, обернувшись к нам. — Наш, то есть княжеский!
Через минуту незнакомый воин уже лежал в одной из повозок. Собственно говоря, о том что он воин, можно было понять только по чудом не потерянному шлему и перевязи с мечом, пристёгнутому прямо на исподнее. От доспеха и сапог, он, судя по всему, по каким–то причинам, избавился. Ну, или помогли избавиться. Хотя второе маловероятно. Зачем тогда меч со шлемом оставлять? Они тоже денег стоят. Вид ратника вполне соответствовал его одежде: безумный блуждающий взгляд, воспалённые потрескавшиеся губы, опалённая как от ожогов кожа.
Виленд, бережно приподняв голову, приложил к губам плошку с водой. Воин судорожно глотнул, закашлялся, вновь глотнул, постепенно приходя в себя.
— Где я? — прохрипел он, силясь приподнять голову.
— В безопасности, — положил руку ему на плечо Невронд. Виленд вновь поднёс к губам воду. — Ты кто? Откуда ты вой?
— С Хованного острога я, — воин не оставлял попыток приподняться. — Никшой меня кличут, господине. Меня господине кастелян послал.
— Хованного? — не на шутку озадачился Невронд. — Да до него седмицы две пути будет. Ты часом не врёшь мне вой? Ты как сюда попал?
— Меня господине кастелян послал, — вновь повторил Никша. — Беда у нас. Острог степняки осадили. Гильтов шесть будет, не меньше! Да и в сторону Вилича ещё с десяток ушло.
— С чего бы так много? — не на шутку встревожился десятник. — Степняки не любят в большие отряды сбиваться. Неразбериха у них тогда начинается. Не терпят коренные над собой чьей–то власти.
— Так до недавней поры и было, — облизав потрескавшиеся губы, согласился Никша. — Да только слух дошёл, что всё же объединил их кто–то. Наибольший у них появился. Вот его людишки под крепостцу и пришли.
— Не мели чепухи, вой! — Мефодий даже побагровел от негодования. — Степняков уже почитай больше трёх веков, со времен ырги Юнуса, никто не объединял! Да и тот плохо кончил!
— Что–то темнишь ты, вой, — нахмурил брови Невронд. — И ты не ответил на мой вопрос. Если ты в Хованного острога, то тут как оказался? И зачем бы тебя господине кастеляну куда–то посылать? Голуби же есть!
— Голуби есть, — искривил рот в страшной улыбке Никша, — то правда. Да толку в них нет. Господине кастелян три раза весточку в Вилич послать пытался, да все бестолку! Со степняками шаманы пришли. Все птицы сразу за стеной на землю камнем падают.
— Врёшь! — зло прорычал десятник, схватив Никшу за грудки. — Степняки шаманов в поход с собой ни в жисть не возьмут! Тем обычай свои земли покидать настрого воспрещает! Это я доподлинно знаю! Ты сам их видел?!
— Нет, — помотал головой Никша. — Их никто не выдел. Да только ушлёпки волшбу почувствовали. Сказывают, что не их волшба — шаманская. Людишки бают, что знамение им какое–то было. Вот они вслед за воями и потянулись.
— Какие знамения у этих скотов быть могут? — донельзя перекосился отец Мефодий и добавил, будто плюнул: — Дикость и ворожба нечестивая!
— Вот господине кастелян и стал охотников кликать, грамотку в город доставить, — продолжил между тем Никша. — Десять золотых награды посулил, вот я и соблазнился на свою голову.
— И как же ты ушёл? Они же на конях? — Невронд буквально навис над раненым, буравя его глазами.
— Если кто в Хованном остроге бывал, то знает. Пустошь там рядом есть. Длинная, но узкая очень. Насквозь просвечивается, — было видно, что слова даются воину с всё большим трудом, и он балансирует на грани беспамятства. — Вот я и решил рискнуть. Степняки к ней и близко не подходят. Не любят они магии. Я туды ночью и рванул. Думка была наскоком проскочить, ан не вышло. Закрутило меня. Там темно, не видно ничего. Долго блуждал, думал, вообще не выберусь. Очнулся уже туточки. Даже не помню как.
— Пустошь и не такое может, — заметил кто–то сочувственно. — Как же ты выбрался?
— Не знаю я. Говорю же, не помню ничего. Даже как доспех потерял, не помню. Что–то жгло очень.
— Прям как ты, — шепнул мне на ухо Лузга. — Ничего не знаю, ничего не помню.
— Ладно. Без грамотки веры особой тебе пока нет, — Мефодий отвернулся от Никшы и, глядя на Невронда, добавил. — Доедем до деревни, я отцу–приору весточку пошлю. Обскажу всё. Пусть сам решает, как дальше быть.
Обоз продолжил свой путь. Мы опять слегка приотстали, дав последней повозке отъехать от нас на десяток метров. Не любят вои, когда мы рядом с ними находимся. Вот не любят и всё. Вон меченый до сих пор, на нас косится.
«Сволочь», — подумал я. — «Нас за людей не считает. А у самого, если поглубже копнуть, столько дерьма наберется. Только и умеет, что за чужими спинами от опасности прятаться».
— Сволочь, — повторил мои мысли вслух близнец–разведчик. В его голосе было столько ненависти, что если бы слова могли убивать, меченый давно бы рухнул на землю замертво. Да и десятник его ненадолго пережил.
— Чего ты так озлился? — решился возразить его брат. — Обычное дело. Воев немного. Их беречь надо, а наши жизни и ломаного гроша не стоят.
— Кто бы говорил! — окрысился первый, — Сам–то сразу за чужими спинами спрятался! Боялся, что, не дай Лишний, вместе с братом пошлют!
— А сам–то как бы поступил? — зло вскинулся в ответ второй. — Вона как обрадовался, что мне белый баллот выпал! Думал, что тебе теперь всё хозяйство после смерти матушки останется? Ан не вышло по–твоему! Вместе со мной вон топаешь! И в школе мажеской вместе гнить будем!
Рывок за рукав и мы с Гондой слегка приотстали, пропустив, продолжавших собачится близнецов вперёд. Оглянувшись, я понял, что остальные повторили наш манёвр.
— Пускай без нас ругаются, — пояснил, заметив мой вопросительный взгляд, Гонда. — Вон как разорались! Как бы десятник на шум не осерчал. Вон хмурый какой. Вот пускай они вдвоём и огребаются. Зачем и нам под горячую руку попадать?
— А вот я не понял, — решил поинтересоваться я. — Нас же вроде нельзя трогать, а Невронд вон одного из этих, — кивок в сторону не на шутку сцепившихся братьев, — разведать послал. А если бы убили? Разве это не нарушение воли Троих?
— Оно вроде так, — согласился со мной Гонда. — Да только десятнику оброк жреческий сохранить поважнее будет. Да и с отца–послушника за это спросят. А за нас особого спроса нет. Сколько дойдёт до города, столько и дойдёт. Так что понапрасну нас, конечно, губить никто не будет, но если что, в первую очередь пожертвуют. Помнишь, как с волколаками то было?
Между тем прогноз Гонды сбылся. Десятник коротко рявкнул и с последней телеги спрыгнул меченый. Быстро приблизившись, к уже схватившим друг друга за грудки близнецам, воин утробно хекнул, взмахнув пару раз кулаком. Братья кубарем укатились с дороги, сминая сочную траву.
— Будете ещё шуметь, я вам всем скулы набок посворачиваю, отребье колдовское! — зло процедил, уставившись на нас, Русин. — Ишь ты! Вои им не указ! Вы помёт свинячий у меня жрать будете, выродки айхи!
Смачно сплюнув, он повернулся и со злостью пнув придорожную кочку, начал догонять обоз.
— Ишь злопамятный какой, — задумчиво посмотрел ему вслед Гонда. — Не забыл ничего. Но не беда. Видят Трое, я тоже на память не жалуюсь. Как оно там дальше повернётся, один Лишний ведает!
— Да никак не повернётся, — пожал плечами, недобро поглядывавший в сторону обоза, Лузга. — Он вой, а мы лишь ушлёпки будущие. — И повернувшись к Марку, предупредил: — Как в школу придём, в город лучше не ходить. Кто его паскуду знает. Может он и золотой монеты не пожалеет, чтоб только поквитаться.
Справа раздались стоны, копошившихся в траве, близнецов. Наша компания дружно протопала мимо, даже не попытавшись помочь. Лишь только новенький, присоединившийся к нам в последней деревне долговязый юноша в волчьей шапке, злорадно хохотнул. Покачав головой, я тоже задерживаться не стал. Сами виноваты! И пора уже привыкнуть, что здесь каждый только за себя, и мимо меня все точно также прошли бы. Хотя нет. Гонда бы не прошёл. Повезло мне с другом!
— А, чего это мы должны в городе этого упыря бояться?
— А то, — повернулся ко мне Лузга. — Это в пути мы под защитой Троих, а как в Вилич придём, то всё — воля богов исполнена. И будем мы совсем никто. Хуже рабов даже. Тех трогать нельзя. У них хозяин есть. А мы почитай пока магами не станем ничьи. Нас при желании и прибыть запросто можно.
— То есть как? — зоадачился я. — Мы же вроде как к службе готовимся? Так и всех поубивать можно!
— Тут не всё так просто, — поморщился Гонда. — Совсем без наказания убивец не останется. Виру заплатить ему придётся. Аж цельный золотой. Так что простой горожанин трижды подумает. Скорее уж просто поколотит. Деньги то немалые! Другое дело, вой. Слышал я, что жалованье им платят доброе. Так что, если зло затаил, может и потрясти мошной.
— Да так любого убить можно! — возмутился я.
— Не. Не любого. Только нас, — не согласился со мной Марк. — За убийство того же горожанина, враз на верёвку вздёрнут! А ежели кого познатней, то и того хуже. Даже колдунов убивать нельзя, ежели только на поединке. Они же службу княжескую несут.
— А чем этот поединок от убийства отличается? — язвительно поинтересовался Гонда. — Вот станешь ты магом и тебя этот нерюх, — кивок в сторону повозки, — на поединок вызовет. И что? Пока ты заклинание готовить будешь, он в корчму сбегать успеет, выпьет там за упокой твоей души, девку обрюхатит, а потом вернётся и не спеша тебя зарежет. И золотой платить не надо!
— Да что вы прицепились к этим законам? — горячо заметил Лузга. — А то мало в городе убивают просто так. И послухов потом не сыскать!
Сзади раздалось пыхтение. Я оглянулся. К группе пристроились близнецы, молча стирая с лиц кровавые сопли. Выяснять дальше между собой отношения, им явно расхотелось.
— А что степняки и впрямь набег сюда готовят? — решил поинтересоваться я. — Что и город осадить могут?
— Это вряд ли, — беззаботно махнул рукой Марк. — Наплёл что–то вой. Не в себе видно был. Степняки ничьей власти над собой не терпят. У них даже в кочевьях главного нет. Каждый род сам по себе. Только когда в бой идут, на гильты делятся, и то, власть у коренного временная. Только на время похода.
— А сколько в гильте народу будет?
— Двадцать один вой. Это вместе с коренным, — объяснил мне Гонда. — Степняки, когда решат мечами позвенеть, в гильт и собираются. И больше числом гильт быть не может. Если ещё кто–то хочет в него попасть, то должен любого из гильта на бой вызвать и убить. Ну, или сам умереть. Это уж как Лишний даст. И в набег каждый гильт сам по себе идёт. В основном молодые вои. Он любят удаль свою показать, да добычу захватить.
— И часто они такие набеги делают?
— Да почитай каждый год, — мрачно ответил Лузга. — Это у вас там в лесу хорошо. Они туда не больно суются. А здесь того и гляди наскочат и пограбят. А то и живота лишат.
— А вои княжеские что же?
— А что вои? Пёхом за конным не больно–то побегаешь. Те набег сделают, пограбят и опять на коней. Попробуй, угонись за ними. И засаду в степи не сделаешь. А в лес они не суются.
— Мда. Насчёт того, что другим коней иметь нельзя, это они здорово придумали, — одобрил я. — Значит, не будет осады города?
— Да ни в жизнь, — уверенно заявил Марк. — Им и по деревням добычи хватает. У Вилича стены высокие!
— А как гонец сюда попал?
— Бывает иногда, — пожал плечами Гонда. — Раньше старики бают, маги могли куда угодно враз попасть. Раз и ты, к примеру, уже в столице, у императора во дворце, значитса. А после века пылающих небес, в пустошах, похоже, какие–то остатки этих порталов и остались. Как их искать и как работают, никто не знает, но изредка кто–то из тех кто рискнул в пустошь сунутся, в них попадает и очутится, потом, может где угодно. Одного бают, даже в султанат занесло к неверным.
— А где он, этот султанат, находится? — заинтересовался я.
— Да Лишний его знает, — пожал плечами Гонда. — Есть где то. А хоть бы и не было, тебе не всё равно?
Так за разговорами день незаметно подошёл к концу. Степь, к тому времени, немного изменилась, вздыбившись небольшими холмами, на которые нам то и дело приходилось подниматься. Стал появляться жиденький кустарник. В одном месте нам даже сиротливо помахали веточками два низеньких чахлых деревца. Степь отступала. И вот, когда мы поднялись на очередной, бог знает какой по счёту холм, картина резко изменилась. Холм был последний и дальше начинался плавный спуск в покрытую зеленью долину. Вдалеке, пересекая её пополам голубой ленточкой, вилась довольно широкая река, одним концом почти у самого горизонта упираясь в стену леса. На обоих берегах, прямо напротив друг друга, вытянулись вдоль воды две довольно большие деревеньки, опоясанные всё тем же, ставшим уже привычным, частоколом.
— На том берегу моя родная деревня, — Гонда прищурившись, вглядывался вдаль, — а в этой старостой мой дядька будет. Всё, пришли брат! Погуляем нынче от души!