Правда, об этом не уславливались, когда сдавали комнату, но, видно, сегодня день такой, вроде как праздничный... ну и ну, дела-то какие! Я тут ужо почти как дома, - радуется Станда.
- Сейчас приду, - кричит он, - только за газетами сбегаю.
Читать утром газету - это тоже все равно что праздник. Шахтерский поселок точно вымер, мужчины работают, только мы свободны, - ну, просто чуде!
- Марженка, дай Станде позавтракать, - говорит Адам в окно, и Станда солидно идет за газетами.
Солидно, еще бы! Хотя он предпочел бы скакать на одной ножке, так все его веселит.
Теперь он сидит у Адамов в кухне и развертывает газету. Мария приносит ему на подносе завтрак - Стакда косится на ее белые руки, покрытые золотистым пушком; что сказала бы она, если бы он поцеловал ее вот сюда, у локтя - наверное, уронила бы поднес и сказала бы вполголоса: "Что вы делаете?" - "Зто я просто от радости, пани Мария, сегодня можно, такой уж нынче день!"
Но теперь уже поздно: Мария поставила поднос на стол и оправляет белую скатерть. Только сейчас Станда замечает: на подносе кофейник, тонкие ломтики хлеба и тарелочка с пластинками розовой, с прожилками сала, ветчины. Станда просто на седьмом небе - так он ешс никогда не завтракал; он до того растроган таким вниманием, что даже краснеет.
- Спасибо, - еле выговорил он, не понимая, чтo у него стряслось с голосом, с руками... Без всякой надобности он громко откашлялся и угрюмо, почти строго бросил: - Адам... Адам мне говорил... чтобы я дал вам что-нибудь почитать.
Так, дело сделано-и Станда облегченно вздыхает.
Руки Марии замерли на скатерти.
- Адам? - изумленно вздохнула она. - Это вам сказал Адам?
- Вчера... вчера вечером он говорил. Вы, мол, любите читать...
- А мне и словечка не промолвил,- произносит она растерянно; что такое - губы у нее дрожат, и она смотрит широко открытыми глазами куда-то поверх головы Станды. - Мне... мне даже не заикнулся!
- Можете выбрать какую угодно, - бормочет Станда, но Мария, кажется, не слушает; она все так же изумленно смотрит, но глаза ее вдруг наполняются слезами; она быстро отворачивается, чтобы Станда не видел ее лица.
- Это верно? Он сам сказал? Никто ничего ему не говорил? - вырывается у нее, и голос ее дрожит и теплеет. - Тогда скажите ему, что я... что я буду рада...
И - трах! - захлопнулась завешенная изнутри белой занавесочкой стеклянная дверь в комнатку Марии. Станда удивленно глядит ей вслед и качает головой - что это означает? Почему должен сказать ему я... точно они не разговаривают друг с другом! Ну что ж, застучит там опять швейная машинка, зальется канарейка, как несколько минут назад? Нет, кажется, там никто даже не дышит, только голуби во дворе вот-вот захлебнутся, воркуя. "А мне какое дело, - думает Станда с негодованием, - никому я ничего не стану передавать, говорите сами". И Станда с аппетитом набрасывается на завтрак и впивается глазами в газету.
Так, стало быть, в местной газете написано: катастрофа на шахте "Кристина". Станда нетерпеливо читает, чтобы не упустить ни слова; ведь он тоже имеет отношение к этому бедствию и вправе требовать, чтобы оно было описано подробно и правдиво. Что ж, в общем, тут все правильно, вынужден признать Станда: вскоре после начала второй смены... взрыв в новой продольной выработке... весть разнеслась с быстротой молнии. Правильно. Есть жертвы... Сведения об этом, вероятно, дала дирекция или заводской комитет. Немедленно же были организованы спасательные работы... ага, вот: "Работать на сильно поврежденном и особенно опасном северном участке первыми добровольно вызвались следующие шахтеры..." У Станды так забилось сердце, что пришлось ненадолго прервать чтение, "...первыми добровольно вызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула, В. Пулпан, Антонин Суханек и Иозеф Фалта, которые без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. Спасательные работы в районе взрыва продолжались всю ночь..." Станда читает еще раз: "...первыми добровольно рызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула..." Пропустили инженера Хансена и запальщика Андреса; вероятно, так сделали нарочно, но это несправедливо, возмущенно думает Станда; а его назвали В. Пулпаном! Станду это ужасно сердит, вся радость испорчена; но он делает ножом дырку там, где напечатана эта дурацкая буква "В", так что ее нельзя теперь прочитать, и ему становится легче. Теперь хорошо. "Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры". Да, милый мой, это тебе не пустяк: "первыми" и "добровольно", ведь это значит, что они самые смелые. И они без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. На особенно опасный участок. Вот оно, черным по белому, и каждый может это прочитать. Станда уже выучил заметку наизусть, но читает еще и еще. Что ни говорите, а получается очень торжественно, этим полна газета; и от этого торжественного чувства Станду пробирает дрожь.
Он не в силах больше есть и бежит с газетой к Адаму.
- Посмотрите-ка,- показывает он запыхавшись.Непременно прочтите!
Адам медленно встает - господи, сколько ему времени нужно, чтоб выпрямиться!- и вытирает руки о штаны.
- Что там такое? - спрашивает он в недоумении и начинает просматривать газету сверху донизу.
- Вот здесь, заметка!
Серьезные ввалившиеся глаза Адама останавливаются на газетной странице, и он медленно шевелит губами, точно молится; Станде не терпится, и он еще раз, вместе с Адамом, перечитывает заметку; он давно уже, раз десять повторил, что "первыми добровольно вызвались следующие шахтеры", а Адам все еще шевелит губами, внимательно читая заметку где-то на середине. Вот он остановился, и губы у него перестали двигаться; ввалившиеся глаза поднимаются на несколько строк выше и медленно-медленно читают снова. Теперь он, кажется, уже и не читает, а просто неподвижно смотрит на газетный лист.
- Что скажете? - нетерпеливо вырывается у Станды.
- Ну... очень хорошо, - гудит Адам, все еще не сводя глаз с газеты.
- То-то команда удивится! - важничает Станда.
Адам ничего не отвечает, его длинное лицо неподвижно, как маска, он только глядит, медленно помаргивая.
- На, держи, - говорит он в конце концов, подавая Станде газету, и отворачивается к своей клумбе.- Может... может... ты показал бы... и Марженке, - с трудом выговаривает он, склоняясь к своим ночным фиалкам.
- А вы не хотите показать ей сами? - нерешительно спрашивает Станда.
- Да нет... Я... зачем я, -бормочет Адам, нагибаясь еще ниже.- У меня руки в земле...
Станда идет в белую кухоньку. В соседней компате тишина, разве что тюкнет канарейка да перескочит с жердочки на жердочку, У Станлы на сeкунду замирает сердце, когда он стучит в стеклянную дверь.
- Войдите, - отозвался сдавленный голос, и Станда впервые входит в комнату Марии. Мария сидит у швейной машины, но без всякого шитья в руках; глаза у нее красные, она испуганно смотрит на Станду - вероятно, ждала кого-то другого.
- Вот... если хотите, прочитайте... - показывает Станда газету. И отчего это у него всегда такой громкий, грубый голос, когда он говорит с Марией?
Мария берет газету, ищет...
- Вот эта заметка, - бормочет Станда и тычет пальцем; при этом он нечаянно коснулся локтя Марии и отдернул руку.
Мария читает. Наклониться бы через ее плечо, прочесть еще раз вместе с ней; ее волосы легонько пощекотали бы его щеку, запахло бы душистым мылом и кожей; и он услышал бы ее тихое глубокое дыхание... "Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры..." Станда неуверенно переминается с ноги на ногу и смотрит на склоненную голову Марии и ее плечи, на канарейку, на белые занавесочки, на белую постель Марии, на белые руки Марин; он хмурится от смущения, принужденно кашлиет и сам ужасается, как громко и неестественно звучит его кашель. Мария читает, пальцы у нее дрожат, слабый румянец разливается по лицу и шее до самого выреза блузки, она тоже читает как-то удивительно долго и неподвижно. Теперь она подняла голову; глаза ее сияют, в них что-то дрожит и расплывается, они полны слез, а полуоткрытые губы подергиваются мягко и нежно.
- Можно мне... можно, я спрячу? - спрашивает прерывающийся женский голос.
- Я вам потом принесу, - мрачно вырывается у Станды. - Я... я должен еще показать товарищам.
Тут ему приходит в голову, что он мог бы купить вторую газету, но поздно.
- Я принесу, - повторяет он еще более неприветливо и не знает, что сказать дальше, остается только споткнуться об эту стеклянную дверь - вот он и в кухне, и злится на самого себя. Болван, нужно было оставить ей газету!
Адам оборачивает к нему длинное лицо.
- Я покажу ребятам, - произносит Станда, лишь бы не молчать.
- Погоди-ка, - сказал Адам, вытирая руки о штаны, и направился к сарайчику, где у него хранится весь его инструмент. Вскоре он вернулся с толстым синим карандашом.
- Дай-ка сюда, - невнятно говорит он, - надо отчеркнуть, чтобы сразу нашли.
Адам разложил газету на скамейке, присел на корточки, как ребенок, и, внимательно моргая, обвел толстой синей рамкой заметку о катастрофе на шахтe "Кристина"; серьезно, с довольным видом рассматривает он теперь свою работу и тщательно поправляет один уголок.
- Ну вот, теперь можешь показывать.
XVIII
Прежде всего к Пепеку. Пепек живет вон там- на квартире у Томешей. Станда просовывает голову в его берлогу и чувствует, что сейчас задохнется - такая вонь идет от детских пеленок и нищенского тряпья. Неряха Анчка, сидя на табуретке, кормит с ложечки сопливого ребенка; другой, еще сопливее, сидит на полу и сосредоточенно играет мутовкой.
- Пепек дома?