— Тогда пойдемте со мной.
— Пойдем, — согласилась Победа, а про себя подумала: «Как же! Отдам! После загса — пожалуйста».
Она взяла Аркадия под руку и сказала:
— Я собираю фотографии артистов. Могу поменяться с тобой на актрис.
— Зачем мне фотографии актрис? — спросил Аркадий.
— На стенку повесишь, — решила Победа.
— У меня на стенках обои… Послушайте, для чего вам мой паспорт?
— Пусть лежит под подушкой, — сказала Победа — А куда мы идем так быстро? В кафе пить кофе?
— В милицию, — ответил Аркадий.
— Но, там скучно, — сказала она.
— Лучше не пойдем, — предложила она.
— Ну что ты со мной сражаешься, как со Змей Горынычем? — спросила она. — Я же всесильная в этом районе, хоть и влюбчивая, — и завернула в «Ремонт часов»: — Смотри, как меня боятся.
Аркадий устроился на подоконнике у дверей, а Победа сняла с запястья японские часы, заодно служившие компьютером, градусником, фонарем и пишущей машинкой, сунула в окошко мастеру и сказала:
— Посмотрите, пожалуйста, что тут не так.
Мастер смахнул часы в ящик и сказал:
— Двадцать пять рублей. Придете через месяц.
— Но ведь вы даже не заглянули внутрь, а уже определили поломку, — запротестовала Победа.
— Кто из нас мастер: вы или я? — спросил мастер.
Победа вздохнула, покорилась бумажками из кошелька и тут же подвинула к себе телефонный аппарат, сказала в трубку:
— Папа, в мастерской у меня взяли часы и не глядя заявили, что ремонт стоит двадцать пять рублей. Нельзя ли прислать сюда инспектора ОБХСС?
— Нет, дочка, нельзя, — ответил из своего кресла Чугунов так громко, что даже Аркадий на подоконнике услышал. — Пока инспектор дойдет до мастерской, часики изуродуют до такой степени, что ремонт обойдется вдвое дороже. Но я позвоню в «Службу быта», пугану их маленько.
— Какой ты умный, папа! Совсем как я наоборот, — сказала Победа.
Они выбрались на улицу, оба недовольные, и Аркадий опять повел Победу в милицию. Но очень скоро Победа встала на проезжей части, как осел, и сказала:
— Поцелуй меня.
— В честь чего? — спросил Аркадий.
— Ну, поцелуй меня в честь меня, — сказала Победа.
Светофор уже мигал желтым глазом, машины выглядели как собаки, готовые сорваться с цепи. Аркадий сдался и поцеловал Победу в щеку.
— А теперь закрой глаза и поцелуй в губы, — потребовала Победа.
— Задавят, — сказал Аркадий, переживая сердцем нахлынувшую страсть к поцелуям.
— Пусть, — сказала Победа. — В больнице попросимся в одну палату.
Аркадий закрыл глаза, вытянул губы и… стал чмокать воздух. Услышав матерные крики, он открыл глаза, но Победы вокруг не было, были машины, которым Аркадий мешал двигаться, и был милиционер с полосатой палкой.
— Почему у вас два портфеля, молодой человек? Ну-ка, разберемся, — сказал милиционер и стал нашептывать донесение в рацию…
Зачем ребенок требует, чтобы с ним играли родители? Взрослые придают смысл детской игре, они — серьезные люди, — рассуждает ребенок, — и, следовательно, ерундой заниматься не будут. Примерно так же думал В. П. Чугунов, одновременно радуясь, как любит он веселить людей своей работой. Вот только-только после часовой выдержки на стуле в приемном изоляторе прибежал с перекосившимся лицом директор овощной базы.
— Василий Панкратьевич! — закричал он. — На вас одна надежда!
— Не ори, не глухой, — сказал первый секретарь.
— НИИ капитальных вопросов отказывается выделять людей на базу. А у меня овощ тухнет, вагонами гниет, на фасовке — полторы старухи!..
С радостью помог ему Василий Панкратьевич, позвонил в НИИ капитальных вопросов секретарю парткома, пожурил, поговорил, как коммунист с коммунистом говорят, и, повесив трубку, успокоил директора:
— Будут люди.
— Вот спасибо! — в одну секунду стал рад-радешенек директор. — Вот спасибо от всей базы и жителей нашего района!
Василий Панкратьевич на всякий случай ответил лозунгом:
— В городе образцового коммунистического содержания овощное содержание трудящихся должно быть на соответствующем уровне, — и выпроводил жестом.
И опять в работе наступила неуклюжая пауза, годная лишь для дум о ерунде, а Василий Панкратьевич нутром был так устроен, что и двух минут не мог просидеть сложа руки, он даже в туалет таскал с собой ручку и стопку писем, ожидавших какой-то участи в папке «На подпись». Но в туалет, как назло, не хотелось, экстренной помощи, хоть по телефону, никто не просил, очередной доклад для вычитки главному идеологу не несли, даже в почетный президиум на бессмысленное заседание не умоляли голосом ребенка с немотивированными пожеланиями… Василий Панкратьевич уже придумал вызвать шофера Петра и съездить на дачу, посмотреть, как там осуществляется таянье снегов и скоро ли сажать редиску под полиэтилен, но неожиданно по селектору секретарша напомнила, что через две минуты у него приемный час простого народа да и тех, кто из-за собственных причуд не сумел стать полноправным ординатором Системы и вот теперь мается по начальникам, мусоля в руках заявления и просьбы.
— Эх, редис-редис! — вздохнул первый секретарь.
Василий Панкратьевич Чугунов встречал челобитчиков в приемной. Там, думал он, обстановка демократичней, там, думал он, секретарша под боком, там, думал он, стоит пальма, на которой пробовал удавиться мой предшественник перед уходом на заслуженный отдых, стоит, как живой укор и немое предостережение мне. Напротив кабинетной двери и секретарши был пущен вдоль стены длинный ряд стульев, из которых левый как будто специально оказывался пуст для первого секретаря.
Василий Панкратьевич пришел в приемную, сел на этот стул, как бы крайним в безропотной череде просителей, и сказал:
— Слушаю вас в порядке записи, — любовно поглаживая поникшую ветку пальмы, не выдержавшую вес предшественника, но все-таки живую.
Вперед вышел глубокий старик и заслонил своим телом секретаршу, лишив Чугунова возможности получать от нее консультации перемигиванием.
— Меня зовут Макар Евграфович, — представился старик.
— Очень хорошо, — сказал Василий Панкратьевич, — вот так, в сторонку, — подвигая старика и восстанавливая беспроволочный контакт с секретаршей.