Действительно, Василий Панкратьевич написал уже столько советов, что хватило бы на брошюрку под названием «В библиотеку полного кретина», и злой, но пока что с голода, приехал передохнуть на дачу и в огороде набрать новых советов. Жена бросилась кормить своего кормильца, она сразу подала первую тарелку, которую Василий Панкратьевич вылизал и поставил в нее вторую, а во вторую — третью… И так ел, пока громада тарелок не уперлась в его подбородок. Тут он объявил, что сыт. Казалось, при таком аппетите Василий Панкратьевич должен был выглядеть увальнем, но он был шустр и ловок и за обедом даже поймал двух мух с лету. И тут же вбежал мокрый от росы и соплей Червивин и бухнулся под стол в ноги благодетеля:
— Они там, за всеми спинами в шалаше творят!..
Чугунов разыкался от гнева и побурел, как партбилет.
— Вероника! — закричал он подходившей Победе. — Зачем ты заставила Андрея собирать майских жуков?
— Так они же вредители, — ответила Победа.
— А кто тебе позволил устраивать бардак на даче?! — спросил Чугунов.
— Не на даче, а в шалаше, — ответила Победа, — и не бардак, а любовь.
— Я вам покажу любовь, как кузькину мать! — закричал Чугунов подходившему Аркадию. — Все в зятья лезут!
— В случае чего я готов не считать вас родственником, — ответил юный, но гордый Аркадий.
— А кем же ты будешь меня считать? Собакой бездомной? — закричал Чугунов. — Может, и ты, дочка, откажешься от меня?
— Пап, — предложила Победа, — давай я выйду замуж за Аркадия, а ты будешь считать родственником Червивина.
— А-а-а!! — закричал Чугунов так страшно, что все разбежались, но скоро вернулись послушать приговор.
Жену и сына Василий Панкратьевич выслал на ялтинский курорт по «горящей» путевке; Червивину велел ехать в райком за строгим взысканием и усилить борьбу с «этим очкариком» («Я не очкарик», — сказал Аркадий. «Один черт», — ответил Чугунов). Победа отправилась на машине в Москву с двумя телохранителями (честехранителями?), а ее возлюбленному было рекомендовано сказаться в нетях.
Разогнав всех, Василий Панкратьевич вытащил в огород табуретку и сел смотреть, как растут огурцы, в позе роденовского Мыслителя…
Удивительно, но почти всем жертвам активно помогали устраивать судьбу родители (Аркадий и Десятое яйцо смотрелись на общем фоне необъяснимым исключением. Впрочем, Десятое яйцо был сирота). В чем тут дело? Нужно ли так? Молодежь ли инфантильна и не сопротивляется напору старших? Родичи ли боятся, что отпрыски вырастут не такие, каких им надо, не пожертвуют собой и не обеспечат счастливую старость, как когда-то государство — счастливое детство? А может, и те и другие делают заведомую глупость: родители покупают сознание своих жертв материальными подачками и карманными деньгами, а дети идут по жизни вслед родителям: за одним стадом баранов — следующее. И на привале (на банкете, в курилке, на лавочке) «авангардное» стадо обернется и скажет: «Не тот нынче барашек пошел, некондиционный. Но посмотрели бы на себя, увидели, что давным-давно с гнильцой, и нечего на детей пенять, коли у самих рожа, как в кривых зеркалах».
Взять, к примеру, Сени. Пришли они с Простофилом к Лене пить пиво и курить подмосковную коноплю, и Сени сказала уже «в улете»:
— А меня папа устроит после десятого класса в роддом разносить посылки. Очень выгодная профессия: круглый год на фруктах и деликатесах. Да и питание там — будь здоров, как в цэковском доме отдыха.
— Кто же тебя возьмет? — спросил еще не «улетевший» Простофил. — Ты же руки ни разу не мыла.
— Возьмут, — сказала Сени, — по блату.
— А мне дядя купит диплом тренера, — похвалился Простофил. — Самая халявная работа у тренера. Ходи себе взад-вперед и хлопай в ладоши: «Раз-два… Раз-два-три». Надоест ходить — дашь задание на месяц вперед и гуляй. Может, чемпиона однажды вырастишь — тогда тебе премия. За олимпийского — двенадцать штук.
— А меня, — сказал Леня, — Ерофей Юрьевич через два года сделает завхозом зоопарка, потому что я исполнительный, добросовестный и не хочу больше быть вором.
И вот они сидят в Лениной квартире, пока Антонина Поликарповна гробится в «Молочном», ничего не делают, только пьют пиво да курят подмосковную коноплю, к которой настоящий наркоман отнесся бы, как алкоголик к газировке, приятной лишь на опохмелку, и у всех уж вроде бы жизнь до пенсии определена, и, кажется, нет причин, способных мешать и препятствовать.
Откуда такая уверенность в завтрашнем дне? Откуда такая вера в старших? Откуда такое представление об окружающем мире как о населенном дебилами? Откуда, в конце концов, всепрощение устроенных друг другу мерзостей, вернее, вид, что тут ерунда, а не мерзость? Ну, откуда? — от верблюда, что ли? От верблюда-перестарка, построившего в боях верблюдаизм под названием «цивилизация» и выведшего в полумирное сосуществование верблюнкулюса нового типа — двуногого, двурукого, безголового, плюющего на все вокруг и против ветра, циничного почище собаки и насобачившегося почище циника? Бедный Базаров! Нищий Диоген! — посмотрели бы вокруг, а не проповедовали. Вы — сопливые миллионеры перед верблюнкулюсом.
Это устойчиво, как времена года: каждое поколение, брошенное в жизнь, вынуждено расставаться с неприспособившейся прослойкой, тщательно лелея верблюнкулюсов и быдло иже с ними. Но приспособиться можно по-разному: в одну эпоху можно взять наган и стать железной комиссаршей; в другую — подсмотреть, где мешки с зерном, для тебя же припасенные, и стать Пашей Морозовым; в третью — сесть на трактор, задрав подол, и стать Пашей Ангелиной; в четвертую, пятую, шестую — поголовно уйти в хиппи, наркоманы, рокеры… Но результат один — все они противоестественны, не жильцы в подлунном мире, и не важно, кто их уничтожит: собственный дедушка, культ личности или героин. Вопрос в другом: кто из них лучше для приспособившихся? Кто безобидней и дешевле обойдется: девушка с наганом или дебил со шприцем?..
Простофил и Леня сошлись на следующий за канализационной отсидкой день, и как будто ничего не было между ними: Леня не возражал против дружбы из постоянного страха оказаться битым, а Простофил тщился заплатить библиотекам из Лениной зарплаты. На всякий случай Простофил даже сходил в зоопарк и, задабривая Чищенного, обещал к зиме сшить обезьянкам теплые платьица. Но врал, конечно.
Итак, они сидели, пили пиво и ждали Червивина, который после дачной истории места для себя не находил и слонялся повсюду. «Люди в мои годы брали города, — думал юный коммунист, шатаясь по улицам с портфелем, — а я какого-то очкарика отвадить не могу. Нет, он не очкарик… Нет, но по характеру-то очкарик!.. Чем мне уламывать Победу? Задал мне задачку Василий Панкратьевич! В джунгли смотреть самому тошно, а больше я ничего интересного не знаю…» Каждый день Андрей навещал затворницу, и каждый день Победа гнала его то веником, то вазой, то букетом из рук Червивина. Андрей понятия не имел, как утихомирить невесту, но случайно он поведал свою задачу Антонине Поликарповне («подружке Тоньке»), которая со скуки пересказала ее Лене, а Леня, чтобы поддержать разговор, болтанул Простофилу, и тот сразу почуял жареное, требуя встречи с Червивиным.
Когда Андрей пришел и увидел бардак у Лени, то хотел всех разогнать, как ответственный товарищ, но Простофил уговорил выслушать. Сын эпохи распахнул окно, встал возле и сказал:
— Выкладывай, наркоман.
И Простофил предложил провалить Аркадия на вступительных экзаменах:
— Он получит «единицу». Это я гарантирую.
— А как? — спросил Червивин.
Но Простофил ответил лишь, что его забота.
— А мне что с этой «единицы»? — спросил Червивин.
— Так его ж в армию заберут, если он в университет не поступит! — удивился Простофил такой откровенной бестолковости.
— Нет, — сказал Червивин, — устраивать гадости другим — не в моем характере, — и ушел, оскорбленный предложенным.
Но утром он позвонил Простофилу и сказал, что согласен.
— Только трепать никому не надо, — добавил он. — Не надо лишних посвящать.
— Работа стоит денег, молчание тоже стоит денег, — ответил Простофил. — Получается двойная оплата.
— А вот такая оплата тебя не заинтересует? — спросил Червивин. — Тут наши рядовые комсомольцы собрали ударникам комсомольских строек книги в подарок. Я мог бы взять штук сто, а ты мог бы вернуть библиотекам.
— Давай, — согласился Простофил. — По рукам.
— Слушай, а зачем тебе вредить этому Аркадию? — спросил Червивин. — Может, ты тоже в Победу влюблен?
— Да не так чтоб влюблен, но попользовался бы, — ответил Простофил.
Сын эпохи побежал скорее к Чугуновым, миновал без препятствий охранников и сказал с порога:
— Ну все, Победа. Выходи за меня замуж, а то хуже будет.
Победа сидела в грусти у окна и крутила пальцем пластинку на проигрывателе, подменяя мотор.
— Ну-ка, лизни иглу, — предложила она.
Червивин безропотно подставил язык.
— Бр-р-р, — ответил динамик.
— Ничего интересного, — сказал Червивин, — щекотно.