— Он — человек конченый, по всему видать, — сказал Леня-Юра — Грозится украсть автомат и пристрелить Десятое яйцо. Не жди его. Лучше приходи вечером кольцо мерить…
Победе бы усомниться (все-таки знала она Аркадия!), но вот такие теперь от обилия сплетен девушки легковерные да и юноши тоже.
В слезах, бросив Червивину и Лене-Юре: «Отстаньте, придурки!» — побежала она к Макару Евграфовичу, который нашелся расстроенным не меньше Победы.
— Я купил весы, — сказал глубокий старик, — перемерил покупки и повсюду обнаружил обвесы. Теперь сижу и распаляю в себе ненависть к советской торговле.
— У вас есть письма Аркадия? — спросила Победа.
— У нас почту закрыли на ремонт, — ответил старик.
— А меня опять замуж волокут, — пожаловалась Победа — И никакой моральной поддержки, чтобы устоять!
— Иди ко мне в дети, — предложил Макар Евграфович.
— То есть как? — удивилась Победа.
— Ну, поживешь тут где-нибудь, — объяснил глубокий старик. — Места еще на сто человек хватит.
— А кормить меня кто будет? — спросила Победа — Да и отец разыщет в два счета. Да и кошка не кормлена.
Она пошла домой, размышляя: мог Аркадий завести трех девушек или не мог? С одной стороны, он слишком занят наукой для такой глупости, с другой стороны, кто же в армии учится чему-либо, кроме боевой и политической подготовки, которая даже в импотентах распаляет инстинкты вожака-промискуитетчика?
«О, судьба завистливая! Неужели красота моя достанется Тракторовичу! Зачем только пошла я к бегемоту и встретила подлого Леню-Юру? Почему не убежала, заткнув уши? — думала Победа — Ах, Аркадий, Аркадий! Как мог ты забыть обо всем в куросмысловской казарме! Неужели три вертихвостки для тебя дороже меня одной? Даже временно, даже на расстоянии! Ты будешь рыдать у дверей загса, глядя, как я выхожу Победой Кабаевой!»
Дома она подошла к двери отцовского кабинета и услышала такой разговор: «Тракторович, зачем тебе Вероника, если честно?» — «Я Москва жить хочу. Большой ученый стать». — «А что? Правильно мыслишь. Нам нужны верные люди в науке».
Победа ушла к себе и легла в постель, даже не умывшись, в тоске и в слезах. И вот открылась дверь и вошел заутюженный и наодеколоненный Кустым Кабаев, как победитель, сел в изголовье и спросил:
— Ты знать, что мы шептать девушка в постель на ночь?
— Я все равно ничего не пойму, — ответила Победа
— Моя переводить, — прошептал Тракторович.
Поцелуй ядом проник сквозь щеку Победы, парализовав волю девушки. Она не могла и не хотела видеть, дышать, двигаться, сопротивляться, окруженная со всех сторон Кабаевым.
— Абдумбардат, — шептал Кабаев. — Абдумбардат бухтара руахунруа-хун…
«Все кончено, — подумала Победа, уходя в обморок. — Прощай, Аркадий. Верность моя сломлена, не уберег ты меня…»
Но с шумом распахнулась дверь, вбежал Василий Панкратьевич и, схватив коленопреклоненного Тракторовича за шиворот, прокричал ему на ухо:
— Помер! И этот помер! Что же будет, Кустым?! Я ведь почти ушел в горком!
— Вах-вах! — ответил Кабаев, вскакивая на ноги…
Наутро Победа успокоилась, одумалась, глядя на траур коммунистов, и решила ехать в Куросмыслов по теплой погоде, проверить все своими впечатлениями. «А если Тракторович не отвяжется до проверки, я украду его партбилет, и тогда в глазах папы он потеряет всякое значение»…
Заложив сотый полевой штаб по периметру безбрежной пашни, Аркадий, Простофил и Девяток яиц стали возводить забор, теряясь в догадках: зачем огораживать полевые штабы? Пользуясь дисциплинарными послаблениями на местности, Простофил и Девяток яиц ежедневно удирали в общежитие работниц ГРЭС и тянули с собой Аркадия.
— Ну, как можно не пить, не курить, не трахаться часто? Ну, как можно отказывать себе в мелких удовольствиях? — говорил Простофил, разводя руки от непонимания… — Ты же не сумасшедший! И не комсомольский вожак, за которым следят во сто глаз из парткома!
Но Аркадий помнил наизусть завет Веры Павловны и не давал целовать себя без любви работницам ГРЭС. Он садился на забор, доставал карманный словарик и повторял чуждые двум бездельникам звуки.
Девяток яиц, тоже имевший тягу к знаниям, но умозрительную, бесхарактерную и несистемную, сочувствовал Аркадию и махал на него рукой.
Зато Простофил заходился от крика:
— Ну, что он от этого своего знания получит?! Красный диплом?! А мы продадим забор и получим красные сберкнижки!
Часть забора они действительно продали, ссылаясь на бедность, но никто этой аферы не заметил, кроме Аркадия и покупателя.
Наконец открылось, для чего закладывались полевые штабы и строился забор: военное начальство, не довольствуясь продовольственным снабжением части и области, открыло тут свиновыпас, а полевые штабы, легко переоборудованные в погреба, ушли в собственность офицеров и, соответственно, получили кодовые названия: «Полевой штаб лейтенанта такого-то», «Полевой штаб майора такого-то»… («Такого-то» — для конспирации.) И только капитан Чекрыжников— холостой и малоежка — смастерил из полевого штаба гараж.
Объект сразу засекретили от местных жителей и выставили взвод охраны вокруг забора, а свинопасами внутри объекта назначили Аркадия и еще одного паренька — абсолютно дикого.
Девяток яиц на правах «деда» пробовал заступиться за Аркадия, но пришла весна и Девяток яиц демобилизовался.
Аркадий воспринял перемену в службе как издевательство.
— Не знаю, — сказал он дикому пареньку, — есть ли еще где-нибудь страна, в которой человека унижали бы за то, что он много знает.
Но это была напрасная обида, ибо никому из командиров не приходилось еще задумываться: «Много знает рядовой Чудин или права от лева не отличает?» — да и Аркадий скоро понял прелесть нового занятия: командную отстраненность и командную благодарность за каждый прибавленный центнер.
Однажды он взял неучтенного поросенка и пошел к замполиту, чтобы вступить в партию и коммунистом добиваться согласия Чугунова на брак.
— Вы «Свинарку и пастух» смотрели? — спросил Аркадий.
— А как же! — ответил замполит.
— Поскольку я и свинарка и пастух, то хотел бы в партию, — сказал Аркадий. — Мне по профессии положено.
— Мы поглядим, — сказал замполит, — зубри «Устав».
Но, поразмыслив на досуге, он решил, что работнику по сути «теневой» экономики в партию никак нельзя. И не желая прослыть трепачом и не желая лишиться неучтенных поросят, замполит обещал Аркадию прием под конец службы, прекрасно зная, что обманет, не покраснеет и не устыдится…
Дикий паренек, работавший с Аркадием одним кнутом, рос до армии в настолько пустой местности, что даже газеты ни разу не видел и читать-писать, конечно, не умел. И от безграмотности, без книг и телевизора дикий паренек до всего додумывался сам эмпирическим путем.
Аркадий решил поставить на нем эксперимент, подтолкнуть к изобретению письма и посмотреть, что сочинит дикий паренек.
— Как это ты все запоминаешь? — спрашивал он.
— Головой, носом, языком и руками, — отвечал дикий паренек. — Дотронусь до печки и помню, что обжегся.
— А как телефоны запоминаешь?