Ранний вечер понедельника — не самое популярное время в баре Косы. Два заблудших панка оккупировали столик у окна и тянут по кружке пива уже второй час, на продолжение банкета у них явно нет денег. Еще один столик занят тремя интеллигентами слегка за тридцать, чей отутюженный вид превращает отрезок бара в сцену старых черно-белых фильмов. В другом конце зала из знакомых Джа и Джену лиц — только молчаливый сухостойный иллюстратор детских книг по кличке Кук, неизменно забившийся на самый край барной стойки, да компания программистов-фрилансеров за столиком у самой сцены, чьих имен ни Джа, ни Джен не знают, а Юля с Косой окликают по логотипам на вечно открытых крышках ноутбуков.
Большинство постояльцев еще не вырвались с рабочих мест, никто не заказывает жареное мясо и фирменную фасоль, поэтому запахам кухни не расползтись по залу, пропитывая щели деревянной обшивки стен. Перед Джа с Дженом по бутылке пива, у каждого она — не первая, и не последняя — точно.
Вкус пива уже не чувствуется, нёбо оцарапано солеными сухариками; огромные окна бара в этот час не занавешены, и солнце припекает Джену спину, а Джа заставляет щуриться. Из колонок тихо подвывает что-то итальянское; Джа попытался выяснить у Юли, что именно, но так и не понял, почему оказался «ограниченным деревенщиной без слуха и чувства прекрасного». Впрочем, как саундтрек молчанию ненавязчивая мелодия подходит неплохо.
Молчание — понятие столь же относительное, как «помощь». Если ты помог человеку избежать смерти, это не значит, что он сам не завершит начатое убийцей. Если Джа молчит, это не значит, что молчат все вокруг. Джен прислушивается к разговорам за соседним столиком, и его картина мира приобретает четвертое измерение.
«Черно-белые» по ту сторону прохода, будто на изнанке полотна. Точнее — один из них, тот, что даже среди своих прилизанных собратьев выделяется, словно аристократ среди среднего класса. Высокий и острокостный, как кузнечик, с русой кудрявой шевелюрой, которую не приструнить никакими гелями. Он жестикулирует тонкими длинными пальцами пианиста и постоянно оправляет полу пиджака, чтобы не укладывалась на колени, а свисала сродни смокингу.
— Если что-то повторяется раз за разом, значит, работает система, — убеждает Аристократ друзей. Те в ответ сводят брови и пожимают плечами. — Причем, понятно, по каким законам она работает, с какой целью… А вот ось, командный пункт системы никак не разгляжу, — он разводит руками. — Ясна задача и неясна причина. Меня это убивает.
«Добро пожаловать в мой мир», — злорадствует про себя Джен, выуживая из миски последний соленый сухарик — Джа, видимо, его доедать не собирается.
С виду пророк витает в собственных кошмарах, блуждая взглядом по хреновой ляпистой мазне местных художников. Собирались в такой спешке, что Джа не прихватил резинкой волосы, и они теперь закрывают большую часть лица рваными прядями. Глаза — почти зеркало, будто не воспринимают, не впитывают увиденное, а отражают безразличие Вселенной. На запястьях черно-красные платки, как наручники. Или прикрытие вспоротых вен. Вряд ли пророк слышит разговор соседей, замечать сигналы извне не его обязанность.
За черно-белым столом раскупоривают вторую бутылку «Джек Дэниэлс».
— Как доказать невиновность, если с психологической… психиатрической!… точки зрения она истинна, а с юридической ложна? — гамлетово спрашивает Аристократ.
— Вспомни Нюрнбергский процесс, — предлагает ему друг, сидящий слева, единственный, кто распустил галстук, едва переступив порог бара. — Гесс той же песней про амнезию около года по ушам ездил. А что в итоге?
Аристократ качает головой:
— Гесс — военная элита, он интеллектуально на порядок выше моих маньяков. Говорю тебе, они не притворяются. Ладно Безруков и Крапивин, даже если представить, что они скрытые гении лицедейства, обдурили судейских психологов. Но Дыбенко? Ему хитрости не хватает в резюме соврать — полгода без работы болтается, а тут такие чудеса изворотливости. Нет, не думаю. К тому же, не забывай про Баранова.
— Ты про поджигателя, который сам сдался? — спрашивает третий. — Мне Коробов рассказывал, он все же взялся его защищать.
— Взялся? — Аристократ удивленно стопорится на новой информации. Глядит куда-то сквозь скатерть, схватившись за вновь наполненный бокал, но так и не сделав из него ни глотка. Наконец, произносит задумчиво: — Он так отмазывался. Может, что-то узнал? Я ему позвоню.
Мобильник у Аристократа простейший, с экраном в полпальца и таксофонной клавиатурой — двенадцать кнопок, плюс четыре командные. Либо меняет их каждую неделю, либо не меняет вообще, что в равной степени — маниакальный признак. Джен краем глаза наблюдает за резвыми движениями пальцев, напрягает слух изо всех сил.
Расслабиться сегодня, похоже, не придется.
У Косы на каждом столе стоит увесистая пепельница. В нагрудном кармане кожаной жилетки всегда есть ручка на всякий случай.
«Похоже, за столиком слева — адвокаты наших убийц», — пишет Джен на салфетке и двигает ее к пророку.
Взгляд из-под челки резкий и немного испуганный. Застигнутый врасплох. Джа рвет салфетку в лоскуты и глядит совсем в другую сторону, будто старается рассмотреть что-то получше, пока Аристократ снова и снова пытается дозвониться до Коробова.
Коробов не отвечает. От досады Аристократ роняет телефон на стол с ладони, похоже, менять аппараты ему все же приходится, с такими-то замашками. Или не бережет за ненадобностью? Джен прокручивает в уме типы личности, модели поведения — не академически заученные, а сформированные за годы наблюдений за людьми. Внимательность и анализ спасали его не реже ножа за поясом. Особенно, когда предстоит уносить ноги, и не только свои.
— Да хрен с ним, с Коробовым, — успокаивает черно-белый со спущенным галстуком. — Сам-то что делать собираешься?
— Я думаю, — отвечает Аристократ. Его бокал так и стоит забытый. — Пытался объединить дела, мне отказали. Разный состав преступления.
— Идиоты. Для них массовая амнезия не аргумент?
— Нет. Представь себе. Для них было бы аргументом, если б ответчики и потерпевшие состояли в связи, вот тогда…
— А что «тогда»? — спрашивает Джа, и на него оборачивается не только черно-белый столик. На Джене скрипит жилетка, когда он ставит на стол оба локтя и хватается за бутылку, как за древко белого флага.
Каждый должен заниматься своим делом: пророк — видеть будущее, инквизитор — устранять скверну. Когда роли меняются, случается бесконтрольный бардак. Потому что, к примеру, партизанить, изучать противника со стороны, искать его слабые стороны, оставаясь на безопасном расстоянии для Джа — не метод. Вот и на этот раз Джа задели. Джа уже не остановить.
Не спрашивая приглашения и прихватив свое пиво, он тащит стул к адвокатскому столику, ставит его вплотную к Аристократу.
— Вы, парни, как я понял, говорите о мудаках, которые сначала пытаются кого-то грохнуть, а потом, когда их за жопу схватят, строят из себя бразильских Карменсит. Так ведь?
Вспыхнувший в глазах адвокатов азарт не сулит ничего доброго, но и опасности в них Джен не видит. Физической. Благо Джа ведет себя развязно и нагло, как заправский бузила, придираться к таким — больше чести.
— Они в самом деле ничего не помнят, — ровно отвечает Аристократ и вспоминает, наконец, про свой бокал.
— Да неужели? — нарывается Джа. Оседлав стул спинкой к груди, он подается вперед, бросает вопросы Аристократу в лицо. — А их жертв это колышит? Тех, кого они пытались убить? Им от этого легче?
— Уверен, что нет, — говорит Аристократ.
В ответ Джа улыбается. Он умеет улыбаться людям так, что невольно делаешь шаг назад. Никакой явной угрозы, просто из его зрачков собеседнику машет рукой глубоко запрятанное безумие. Сдержанное, запертое воспитанием и разумом, почти (пока!) безобидное, оно шлет маячки, благородно предупреждая о своем существовании. Люди чувствуют его кожей, нервами, инстинктами. Джен видел отступающими от пророка даже громил.
Аристократу шагать со стула некуда. Он держит атаку глаза в глаза, и Джен невольно замечает между ними сходство. Два упертых бронетанка, которые лучше сдохнут, чем отступятся.
— Вы связаны с кем-то из потерпевших? — встревает Распущенный галстук. Одна его рука на столе, тарабанит пальцами по пузу бокала, отвлекает, пока вторая шарится в кармане. Как пить дать — лезет за подлым оружием юристов и журналюг.
У Джена на диктофоны особое чутье. Аллергическое.
— Связан, — отвечает он прежде, чем пророк развернет свои оптические прицелы на новую мишень. — Как любая домохозяйка — пиво, грядки, сериалы и новости НТВ. Не принимайте на свой счет.
Воспользовавшись моментом, Джен двигает стул к адвокатскому столику, втискивается между Джа и Галстуком на всякий случай.
— Да, СМИшники горазды раздувать, — миролюбиво соглашается третий адвокат — шаблонно неприметный настолько, что Джен даже прозвище придумать не может. У пророка с прозвищами получше, возможно, он и сумел бы.
— Раздувать? — ошеломлен Аристократ.
— Домохозяйка? — шипит Джа, привстав.
— Конечно, нет, — капитулирует Джен, подняв руки. — Джа, ты — мой бухгалтер, честь и совесть, — он кладет руку пророку на плечо, и Джа смягчается, как разбавленный тоником виски. — А вот насчет «раздувать», я тоже не согласен. Сколько этих нападений было?
— Пять или шесть, — отвечает Галстук.
— Двенадцать, — поправляет Аристократ. Друзья-адвокаты удивленно оборачиваются к нему.
«Сто сорок три» показывает Джа на пальцах под столом. По подсчетам Джена выходит немного больше. «Немного» — это если мерить каждую жизнь цифрами, чему Джен так и не научился.
А учили его настойчиво. Семь месяцев и тринадцать дней, пропахших соляркой и грубой резиной в жестяном кузове полевого джипа, плечом к плечу с пятью собратьями по спецназначению. Вода с привкусом соли, автомат поперек спины и серый песок повсюду. Джену до сих пор кажется, что он никогда не смоет, не соскребет с себя этот пепельный налет.
— И два — уже много, — говорит Джен, прикладывается к бутылке промочить пересохшее горло. — Уже недоглядели. Почему это вообще до сих пор продолжается? У полиции есть хоть какие-то версии? — наседает Джен, надеясь увести разговор в нужную сторону и выудить у этой стороны хоть что-то полезное, раз уж нарвались.
— Ни черта у них нет, — машет рукой Галстук, поднимает со стола ополовиненную бутылку, предлагая Джа и Джену.
— Не, нам и на повышение уже не резон, — отказывается за двоих инквизитор.
Джа молча грызет горлышко своей бутылки. Разочарован. Разозлен.
— Значит, и дела объединить не дали? — спрашивает он Аристократа, вернувшись к зачину их стычки. — Разве им это не выгодно тоже? То ли один висяк болтается, то ли двенадцать.
— Конечно выгодно! Но они не могут. Руки связаны.
— Чем связаны?
— Законом, — отвечает Аристократ.
Ему снова приходится держать визуальный удар пророка. Наконец, Джа опускает голову, утыкается в черную кожу своей куртки, чешет кончик носа о зубцы молнии.
— Дерьмо эти ваши законы, — бросает Джа, вскинувшись, и встает из-за стола. — Я домой.
Его провожают взглядами в спину до самой двери.
— Чего это он? — спрашивает Галстук. Вопрос тает в аккордах итальянского мотива.
Очевидно, от Джена ждали объяснений столь странного поведения, хоть какой-то реакции, но Джен неспешно допивает пиво, затем, прощаясь, жмет каждому руку и, махнув крутящейся за стойкой Юле, покидает бар. В конце концов, день не объясняет Джену, отчего он такой хреновый. Так почему Джен должен перед кем-то объясняться?
Вечерняя рыжина расползается по горизонту. У соседнего магазина снуют и бранятся друг на друга дачницы, раскладывают стульчики, выставляют на ведра с огурцами и ягодами картонки-ценники. Во дворах высоток орут вернувшиеся с уроков дети. По другую сторону дороги, в частном секторе — гудят водяные насосы, орет дурниной радио.
Джа ждет на пороге. Перекатывает кедом мелкий серый камушек.
— Я знаю, что меня опять вынесло, — нервно извиняется он. — Просто эти рафинированные…
— Да забей, — обрывает Джен. — Сами разберемся. Я договорился с Юлей, она за байками присмотрит до завтра.
Джа вскидывает голову, подставив лицо апельсиновому солнцу, собирает руками волосы в хвост и распускает за отсутствием резинки. Косая челка осыпается на глаза.
Джена солнце слепит, заставляет щуриться, прикрываться черными очками. От машин по дороге ползет пыльная поземка. Вдоль обочины изумрудными иглами топорщится трава. До дома пара сотен метров, которые хочется преодолеть за секунду. И Джен подумывает, что замки в дверях, действительно стоит поменять. На более надежные. Потому что внешняя среда совсем не внушает доверия.
Дома душно. Уезжали, бросив шторы нараспашку, даже не подумали, что солнце так пропечет воздух в комнатах, не до того было. Сейчас закатный налет выкрасил белые стены в желтый, в прямых лучах мельтешит пыль и дышать совсем нечем. Джен скидывает куртку у самого порога, на ходу стягивает футболку и бросает ее на ближайший стул. Хочется раздвинуть ребра, чтобы вдохнуть поглубже.
— Надо проветрить, — говорит он. Подходит к ближайшему окну и, дернув створку, распахивает настежь. Теплый ветер бьет в лицо запахом разросшейся у дороги полыни. Джен стоит, упираясь в подоконник руками и подставив макушку свежему воздуху, от которого еще несколько минут назад собирался забаррикадироваться.
Вот и пойми, как оно лучше — и в клетке тесно, и снаружи мерзко.
— Джа, да брось ты это. — Джену неловко видеть, как пророк молча собирает по комнате разбросанные сегодня вещи: пара раскрытых книг на диване, съехавшее со спинки покрывало, тапочки по разные стороны от стола, снятая Дженом футболка перекинута через тощее плечо.
— Тебе дай волю, по всему дому будут валяться ножи и презервативы, — беззлобно упрекает Джа. — Как раньше. Ты вообще только в своей мастерской порядок наводить умеешь.
— Да ладно тебе. Я ж пошутил на счет домохозяйки. Так что не надо тут покорность судьбе разыгрывать.
Джа возится с покрывалом и довольно лыбится во все щеки, так что Джену и со спины заметно. Нашел себе развлечение на ближайшие пару дней. Теперь сорвавшаяся в баре фраза Джену будет долго аукаться. Уж что-что, а гнобить совесть Джа умеет блестяще.
— Чаю мессир не желает? — елейно спрашивает пророк и светит синими фарами в пол-лица, изображая невинную кротость. Только чепчика не хватает, да накрахмаленного передничка — прикрыть драные хипповые джинсы.
— Иди нахер! — смеется Джен, и его, наконец, отпускает.
Тревога сползает с плеч, сматывается клубком и закатывается куда-то в брюхо, почти неощутимая. Расправляются легкие, гонят в кровь кислород, от которого сразу чувствуется, сколько алкоголя Джен успел в себя залить.
— Не пойду к байкам, — решает Джен. Потянувшись, отходит от окна и, прихватив только убранную Джа книгу, заваливается на только что заправленный диван. — Лучше почитаю.
— Вот ты ленивая задница!
Сорванная с плеча футболка летит Джену в лицо. Необутые пятки топают вглубь комнаты, скрипят пружины дивана под лестницей. Щелкает, включившись, телевизор. Убрав с лица футболку, Джен выворачивает шею — так и есть, Джа завалился смотреть беззвучные картинки с закрытыми глазами.
— Даже если пожар будет, меня не кантовать, — заявляет Джа.
— Как скажете, миссис Хадсон.
Маленькая подушка до Джена не долетает, так и остается валяться под лакированным стулом.
Когда Барни Майерсон возвращается в свою комнату и размышляет, видел ли он в самом деле Палмера Элдрича, звонит телефон. Положив раскрытую книгу на грудь, Джен шарит взглядом по комнате, ищет орущую «клиентскую» трубку. Проснувшийся Джа оказывается быстрее и ближе.
— Да? — бодро отвечает он и спустя пару секунд садится на диване. — Привет. Чем обязан?
От Джена пророка закрывает выдвинутый из-за стола стул, но инквизитору не обязательно видеть Джа, чтобы почувствовать опасность, уловить в ровном голосе тревожные ноты. Отложив книгу, Джен садится и натягивает футболку — встречать плохие новости полуголым совсем не комфортно.
— Так сразу и не скажу, надо у Джена спросить. Погоди минуту, — Джа убирает трубку от уха. — У нас ручки руля на Дукати Монстер есть? Это Савва. Помнишь?
Джен помнит и чертыхается про себя на чем свет стоит.
— Вроде были, но они не нулевые. Только если специально под нее заказать.
Джа от идеи спецзаказа тоже не в восторге. Он отвечает резко, даже несколько грубо:
— Нулевых нет. Мы вообще-то продажей запчастей не занимаемся, заказываем только под ремонт конкретного байка… Надо смотреть. Слушай, тебе реально проще будет заехать в тот же «Автобан», по цене не так уж много выиграешь, и ждать не надо…
Савва что-то отвечает, и Джа, уже вошедший в рабочий режим вежливого настойчивого отказа, вдруг меняется в лице, растерянно спрашивает:
— Зачем?
Застать пророка врасплох — дурной знак, и чаще всего сулит действительно крупные неприятности. Поднявшись, Джен собирается сделать шаг, но Джа машет рукой, мол, садись на место, а сам откидывается спиной к стене и поджимает под себя ноги.
— Я даже не знаю, что сказать, — нисколечко не врет Джа. Джен опускается обратно на диван, упирается локтями в колени, выжидая, в какую сторону свернет разговор.
— Вообще-то у нас не принято развивать отношения с клиентами в-в-в подобном направлении, — говорит Джа, и у Джена глаза на лоб лезут — только этого им не хватало до полного счастья.
— Слушай, ты всегда такая настойчивая? Тогда понятно… Нет, прямота мне импонирует, — уверяет Джа. — Не в этом дело. Девушка должна знать, чего она хочет… Конечно… Просто… Хорошо, давай встретимся, — сдается Джа. Джен крутит у виска пальцем и борется с почти животным инстинктом подойти и отобрать у Джа телефон, как зажженную петарду у малолетнего ребенка. — Договорились. До завтра.
Отключившись, Джа сразу вбивает высветившийся номер в личный сотовый.
— Ты в своем уме? — спрашивает Джен.
— А что такого?
— Что такого? — Джен вскакивает с дивана и ошарашено замирает, глядя на пророка сверху вниз через всю комнату. Джа не придуривается и не издевается. Он в самом деле не понимает. Джена берет оторопь. — Джа, это прикол такой или сбой в твоей сверхъестественной башке, а?
— Ну подумаешь, встречусь с девчонкой. Ты, блин, так бесишься, как будто я жениться собрался, в самом деле. Успокойся.
Издевательская слепота пророка выводит Джена из себя.
— Ты, придурок, вообще помнишь, с кем эта Савва сюда приезжала, или у тебя вместе с чуйкой память отшибло напрочь? Они явно не соседи по этажу, они с Алекс оч-ч-чень близкие подруги, и кому по-твоему Алекс в первую очередь рассказала все подробности нашего знакомства, а? Кому?
— С чего ты взял, что она вообще кому-то рассказала?
— Да потому что она — женщина! Женщины с такими встрясками в одиночку не справляются. Они для того подруг и держат, чтобы с ними переживать все, о чем мужику своему не расскажешь. Тем более такие, как Алекс, ты ведь ее видел, это ж электровеник полноприводный! Да ее разорвет, держать в себе такое. А Максу она не рассказывала, так что включи логику. Надеюсь, хоть это у тебя не перегорело.
— Не перегорело, — огрызается Джа, перекладывая «клиентский» и личный телефоны из руки в руку. — Но и ничего страшного я не вижу. Наоборот. Есть шанс узнать, насколько Савва в курсе.
У Джена опускаются руки. Придвинув один из стульев к дивану, он садится напротив Джа и объясняет медленно, доходчиво, как психиатр пациенту:
— Джа, Савва не просто подружка девочки, которая знает, что мы делаем и как мы делаем. Она — из «Эквитас». Я погуглил про них в даркнете, и теперь более чем уверен, что нас с тобой уже пробили по всем открытым, закрытым, секретным и вообще несуществующим базам. Знаешь, кто вычислил подпольную типографию сайентологов, кто выследил сбежавшего из колонии педофила, и сколько наркоточек они накрыли? Те самые девочки-байкерши. Согласись, дела-то не пустячные, это — настоящая зачистка беспредела. И действуют девочки отнюдь не по указке муниципалитета или, прости Господи, местной полиции. Джа, они — идейные. Идейные с хорошими мозгами и большими возможностями. По-настоящему адская смесь.
На экране над головой Джа синеет заставка точного времени. Несколько секунд до семи часов вечера. Звук отключен, но в голове Джена секундная стрелка дергается с короткими щелчками, поднимаясь все выше и выше по циферблату. Джа молчит, уставившись в окно, и если бы не сосредоточенный прищур, Джен решил бы, что пророк опять провалился в будущее.
— То, что «Эквитас» на нас до сих пор не вышли — чистое везение.
— Нет, — откликается Джа, обернувшись. — Скорее всего, они просто не знали, что искать. Как этот адвокат сегодня. Хотя до сути-то адвокат докопался.
— До какой сути? — спрашивает Джен осторожно. Воздух застревает в груди на секунду — последнюю для телевизионной стрелки.
— До сути, которую ты мне окольными путями вдолбить пытаешься уже который месяц, — отвечает Джа с безрадостной усмешкой и бросает оба мобильника на диванные подушки. — Между убийцами связь искать надо, а не между жертвами. Впрочем, это и так очевидно.
Плотина выдержки трещит на разломе, и уже не злость — ледяная ярость захлестывает Джена с головой.
— Очевидно?! И как давно для тебя это, блядь, очевидно?
— Я вижу глазами убийцы, Джен. Какие могут быть варианты?
На стуле не усидеть. Джен вскакивает, отлетает к распахнутому окну, подальше от пророка, цепляется за подоконник, благо тот — бетонный, новомодный пластик инквизитор сейчас раскрошил бы, как пенопласт.
— Иногда мне хочется прибить тебя собственными руками, — давит он сквозь зубы. — Какого хера, Джа? Тебе в кайф надо мной издеваться что ли? Мало того, что как овчарка на «фас» бегаю, так еще и фотки жертвы тебе подавай. Нахера?!
— Потому что, — вскочив следом, орет Джа, — будь ты на моем месте, тоже цеплялся бы за самую мизерную надежду, что ты не сбрендивший ублюдок! Хорошо махать ножами ради благой цели, да? А быть причиной каково? Думал об этом? Инквизитор, блядь. Пресвятой защитник. Куда уж нам до вашей благодетели!
Брошенный стул пролетает половину гостиной, с грохотом бьется о косяк кухонной арки и рассыпается лакированным крошевом. Опомнившись, Джа глядит на обломки с досадой — его гнев снова вырвался наружу берсерком, и это счастье, что сейчас пророк заперт в крепких стенах дома, иначе сжатые кулаки нашли бы о кого разбить в кровь костяшки.
Джен видел, как Джа дерется, всего один раз. Именно тогда, еле отодрав Джа от скрюченного на асфальте кровавого месива, он дал зарок, что больше никогда не подпустит пророка к убийцам.
— И вообще, — выдыхает Джа, понизив голос. — Если «Эквитас» что-то накопали и в ловушку заманивают, мне похрен. Тебя не сдам, не ссы, а самому не страшно. Заебало уже все это. Наконец отмучаюсь.
Щелкает кнопка питания, отключая телевизор, останавливаются вентиляторы, и молчание в гостиной обретает физическую плотность, давит, пригибает Джена к полу похлеще гравитации. Подобрав личный мобильник, Джа шлепает босыми пятками прочь из комнаты, на второй этаж, где можно запереться в четырех стенах спальни и спокойно сходить с ума.
— Один ты не поедешь, — кричит Джен уже в пустоту.
— Иди в жопу, — доносится с верхних ступенек лестницы.
На улице шумно — рычат двигатели, тащатся по домам люди, откуда-то долбит монотонным ритмом клубная музыка. Джен закрывает окно и задергивает наглухо шторы. Хватит на сегодня вмешательства извне, и так дерьма слишком много даже для понедельника.
Негодование опасно близится к ярости, Джен не сдерживает ее, проигрывает в уме диалоги, высказывает наболевшее, простраивает фразы так, чтобы звучали больнее и обиднее, доходчивее. Он клянется воображаемому Джа бросить все нахрен и свалить куда-нибудь в Колорадо, если тот не прекратит строить из себя автономную область. Как раз на пороге мастерской слова заканчиваются, и Джен выдыхает неровно — про себя выговорился, теперь на пророке не сорвется.
В мастерской прохладно и свежо. Уютно от запахов металла и бензина. Джен переодевается в замасленную дырявую футболку, натягивает перчатки, теперь запах техники и на нем, он сам — часть сложного, но понятного механизма. Часть, которая служит вполне определенной цели, выполняет вполне определенные функции в процессе, у которого возможно всего два исхода: заработало или не заработало. Все. Никаких компромиссов, недосказанностей и полутонов. Предельно честная конструкция.
Достав полироль и мягкие тряпки, Джен идет через мастерскую к стройным рядам мотопарка; зажженные лампы бросают блики на радугу бензобаков. Приваленный к верстаку Триумф и Харлей без передней вилки Джен не трогает, эти кони еще хлебнут его внимания, но чуть позже.
Сегодня Джен не в состоянии вправлять мозги даже технике, хотя с ней обычно проще, чем с людьми — техника ремонту не сопротивляется. Сегодня Джен пришел к хладнокровным байкам остудить голову, смахнуть с замороченного сознания лишнее, как пыль со спидометров.
Обычно Джен начинает с другого конца мотопарка — там, у «клиентских» ворот в специальном просторном отсеке стоят Нортоны, но запылиться в последнее время боевые мотоциклы не успевают и все чаще ночуют во дворе — под навесом. Поэтому Джен принимается за старожила эндуро, припаркованного у самой рабочей зоны. Найти ему нового наездника Джен не может уже больше полугода. Стоящий напротив неуклюжий добротный турер, собранный на харлеевской раме, ждет нового хозяина еще дольше.
Следом за штучными мотоциклами выставлены от малолитражек к тяжеловесам остромордые спортбайки. Их вереница — самая длинная, превзошедшая даже классику, хотя Джену подобный расклад не по душе. Слишком часто первый многокубовый спорт становится для обладателя последним.
Спустя четверть мотопарка по последней липкой тряпке абстракцией расходятся черные разводы, Джен достает с полок в мастерской новую пачку, вскрывает рывком хрустящую упаковку. В саду хлопает дверь. Джен слышит, как Джа шарахается по дорожкам, выложенным шестиугольной плиткой, спотыкается обо что-то (конечно, брошенное на дороге Дженом) в темноте (фонари зажечь совсем не судьба) и матерится вполголоса.
У Джена на душе скребут кошки, хотя в наличии у себя души он давно сомневается. Если вспомнить, когда душа болит, физически ноет где-то под грудиной, сначала в одной точке, затем все шире и шире, будто внутрь заполз паук и принялся отращивать щупальца вдоль ребер. А у Джена в этом месте нечто твердое и матовое, вроде графитового стержня, который стал для всего организма центром равновесия. И вот это человеческое существо с обугленным сердечником пророк называет своей совестью?
Разодранную упаковку тряпок Джен возвращает на полку. По пути к воротам снимает перчатки, стягивает за воротник со спины рабочую футболку, у выхода переодевается в чистую домашнюю. Во дворе после светлой мастерской темно, недалеко у соседей залаяла собака, кроме нее тишину двухэтажного квартала разбавляет только шорох шин по разбитой дороге. В этой тишине Джен с удивлением замечает, как скрипят «свои» ворота. Надо бы смазать.
Джа не видно, но Джен знает, что пророк в беседке. Кособокий шестиугольный сруб Джа поставил сам. Нет, конечно, с фундаментом Джен подсобил, но начиная с нижней обвязки и заканчивая посадкой шести виноградных кустов — по одному на угол, Джа все сделал сам: сам крепил столбы, сам корячился с ондулином, прилаживая листы друг к другу веером для соблюдения ската со всех шести сторон, сам укладывал бревна и натягивал ромбами бечевку для будущей лозы. Собственными руками выпилил скамейки. И фонарь под самой крышей керосиновый только потому, по догадке Джена, что электричество провести без посторонней помощи в лачугу Джа не сумел бы. Впрочем, света от фонарей вдоль тропинок вполне хватает.
Включать электричество Джен не стал, глаза быстро привыкли к тусклой звездной иллюминации. Осторожно ступая по плитке и стараясь не сбиться с курса в одну из клумб, Джен добирается до беседки. Пророк и в самом деле здесь, сидит, откинувшись на один из столбов и сложив ноги на столик в центре. Джен тяжело опускается на лавочку напротив. Уперевшись локтями в колени и сцепив замком пальцы, глядит на тонкие доски пола.
И молчит.
Они оба молчат, один — не зная, о чем вообще можно говорить, второй — не представляя, как.
— Ты не можешь быть причиной… всего этого, — наконец произносит Джен.
Тяжелый вдох напротив.
— Если ты сейчас заведешь свою шарманку про солдатские походы, автоматные очереди и пустые глаза умирающих врагов, лучше просто застрели меня.
— Я убил брата, — признается Джен. И слышит, как замерло дыхание напротив. — Родного. Тимку. Он был младше на год. Мы подрядились обрезать деревья в городе. В принципе работа несложная, берешь пилу, секатор, тебя поднимают на механической руке, и кромсаешь разросшиеся кроны. Единственное, там важно понимать, на каком уровне это нужно делать или до куда отпиливать ветку, если она еще нужна. А мы новички, в первый раз. Поэтому работали не вместе, а в парах с мужиками из городской бригады. — Джен переводит дух. В горле скребет, такие разговоры потому и идут хорошо под пиво, что со словами сажа изнутри наружу давится. — Это был пятый или шестой выезд, не помню. Уже, вроде, как по маслу, отработанная механика: старшой ткнул пальцем, ты пилой воткнулся, следующий. Мотор ревет, пила ревет, ветки хрустят, орешь друг другу через все это. Я ствол пилил высотой сантиметров двадцать, он плохо шел, не поддавался. Я пилой дернул, чурка вниз ушла. Такое бывало. И жара стояла, пот ручьем в глаза. Я стою вытираюсь, а старший матом как заорет…. Тимка, дурак… подошел близко… голову поднял… на меня… Лицо в хлам. Даже скорой не дождался. Я когда понял, чуть прям с мехруки вниз не сиганул. Чтобы быстрее к нему. Старшой поймал. — Джен умолкает на несколько ударов крови в висок. — Я после этого институт бросил, в армию ушел, а потом в наемники. Думал, если не «деды», так в горячей выбьют из головы. Не сработало.
— Джен, ты не виноват. Это ведь несчастный случай.
— Несчастный случай, которому я позволил случиться.
— Но…
— Джа, я слишком долго перемалывал в голове эту минуту, чтобы сейчас с тобой спорить. Да, он не должен был подходить так близко. Да, если бы вверх не посмотрел, каска спасла бы… хотя не факт. Да, можно найти еще кучу «если», но все сводится к тому, что это моя рука сорвалась, и из-под моей руки вылетело бревно в лицо моему брату. Поэтому теперь прежде чем что-то сделать я всегда просчитываю сто пятьсот вероятностей хреновых исходов…
— …и именно это до сих пор спасало нам жизнь. Джен, я все понял. Извини.
— Тебе не за…
— Есть за что, — Джа поднялся со скамьи, передернул затекшими плечами. — Пошли съедим что-нибудь. И посмотрим что-нибудь… тупое. Глядишь, уснуть получится.