Открываю глаза — вижу потолок. По нему ползёт синий жучок. Приподнимаюсь на локтях. Смотрю на ногу, та ноет и болит, но терпимо. Рана перевязана плотной тканью.
Вокруг люди. Грязные и в лохмотьях не лучше моих. В комнате нет мебели, одна из стен — решётка. Пробую встать, и мне это удаётся, но из глаз вновь бегут слёзы, слишком великим трудом и болью мне это далось. Кто-то рядом охает. На плечо ложится ладонь — вижу парня, жутко худого и грязного, он просит лечь назад, говорит, что рана может открыться — и будет хуже.
— Разве может будет хуже?
— Ещё как может! — смотрит на меня, как на ребёнка. Глаза синие, взгляд твёрдый, смотрит в упор и взгляд не отводит. Смотреть долго в эти глаза не могу. Ложусь назад.
— Вот и славно, — садится рядом, — здорового тебя покусали, если бы не работорговец, то быть тебе трупом, — улыбается фальшиво. — Хотя не известно, что ещё лучше, быть трупом или рабом.
Смотрю по сторонам. Решётка. Люди, грязные, худые и в лохмотьях. Кроме этой комнаты есть ещё несколько. Там тоже люди. Среди них старики, женщины и дети. Он не соврал.
— Да не плачь ты, — он качает головой. — Какой в этом смысл? — он кивает на людей. — Разве кто-нибудь из них плачет?
Нет, никто из них не плачет, не кричит, не смеётся, они смотрят в пустоту и думают о своём…
— В-о-о-т, совсем другое дело, — парень улыбнулся, — реветь это глупо, тем более, когда никто не плачет.
— Я не плакал. Тебе показалось.
— Угу, могу притвориться, что ничего не видел.
— Притворись.
— Я ничего не видел, — улыбается хитро, — не видел, как ты плачешь, не видел, как ты встаёшь, но я многое слышал, — уже не улыбается, а скалится — слышал, как ты зовёшь мамочку во сне, и хнычешь, словно девчонка.
Врезать или не стоит? — Думаю, пока кулак летит в его лицо. Парень отклоняется в бок. Кулак летит мимо. Парень ткнул в рану на моей ноге. Охаю от боли и смотрю на него, а он смотрит на меня, с видом таким, словно просит продолжения.
— Вообще-то это была лишь шутка, — говорит он.
— Не смешная.
— Да? А мне понравилась! — он встал, и отошёл в угол комнаты, где сидел до этого. — Научись себя контролировать, я не сделал тебе ничего плохого, а ты кидаешься с кулаками, — рукой он массирует весок, словно от головной боли и смотрит на меня, — может тебе и пришлось не легко, но это не даёт никаких привилегий и не оправдывает. Лежи и отдыхай, если начнёшь драться я могу избить тебя, но говорить с тобой больше не хочу.
Да кому он сдался? Смотрит на меня как на идиота, встаёт, отряхивается и идёт к людям. Разговаривает со старичком, женщиной, мужчиной, — говорит со всеми, каждого пытается разговорить, но многие смотрят со злобой, они находились в своих мечтах, а он заставляет их вернуться назад, в грязную реальности, где они — рабы.
Да, они на него злятся, но не долго. Я слышу их хриплые, лишённые жизни голоса. А через пару мгновений — слышу смех. Рабы рады возможности поговорить, кажется, словно они не занимались этим вечность, отвечают скупо, словом или двумя, перед ответом долго думают, в мыслях путаются и не всегда понятно, о чём говорят, но Он продолжает спрашивать, а они стремятся сказать что-то в ответ.
Проходит час за часом. Между камерами есть широкий коридор, который прерывается тупиком из стены, с огромным окном, да таким, что света хватает всем. Но там тоже железные прутья, и оно так высоко, это окно, что не допрыгнуть.
Я оказался в рабстве, сам того не заметив. Видимо работорговец подобрал меня раненым, возможно он отогнал волков. Ему я обязан жизнью, но нужна ли мне такая жизнь? Определённо нужна. Кто-то когда-то сказал: что, несмотря ни на что — жизнь продолжается! И для меня оно тоже продолжается. Правда продолжение это начинается с клетки… пытаюсь нащупать в себе Зверя, хотя бы его отголосок, но там, где раньше была ярость и сила, сейчас…
Ничего!
***
Я слышу шаги, тяжёлые, чёткие и уверенные шаги. Люди в камерах больше не разговаривают, и даже паренёк молчит и смотрит в коридор. А там идут мужчины. Высокие, сильные и широкие в плечах. На их поясах висят дубинки, а в руках вёдра с водой и корзины с хлебом.
За ними идёт мужчина с арбалетом в руках. Отнюдь не молод. В волосах седина, а лицо в шрамах. Останавливается рядом.
— Жаль ты не видел, как я пристрелил ту волчицу, парнишь! Пря-а-амо в глаз!
— Это вы спасли меня?
Старик смеётся.
— Вы работорговец?
— Зачем спрашиваешь, если знаешь ответ?
— Вы не можете держать меня здесь — я не раб!
— Послушай, — он смотрит на меня хмуро, — не кричи на меня, я тебе жизнь спас и обработал рану, а это значит, что если ты ещё, хотя бы раз, повысишь на меня голос… и я разорву шов на твоей ноге, и посмотрю, как ты будешь визжать от боли! А затем я скормлю тебя бездомным псам, чтобы баланс во вселенной был восстановлен. Это тебя понятно, сучёнышь?
Представив картину, я смог лишь кивнуть.
— Славно! Я рад, что ты со мной согласен. Запомни, что мне очень хочется так с тобой поступить, ибо я очень нечасто делаю людям добро! А ты после этого ещё и гадишь мне прямо в душу! И по-хорошему с тобой пора бы уже кончать… но теперь ты стоишь денег, поэтому на этот раз я прощу тебя, раб.
— Но я не раб… — мой голос так тих, словно я и сам уже не верю в это.
— Ты раб. Потому что ты должен мне! А взять с тебя нечего. Разве что тебя самого, — он наклонился поближе и заговорил чуть тише, — послушай, если есть родственники или друзья с деньгами, то я с радостью продам тебя им. Такие есть?
Я вспомнил бедных родителей, которые сейчас должны разгребать проблемы, связанные с моим исчезновением и смертью отца Комуро. Вспомнил Киру, что бросила меня, только бы не подвергать себя риску связаться со Зверем внутри меня… и ответ пришёл в голову сам собой, твёрдый, окончательный, максимально одинокий:
— Нет.
— Значит наш разговор закончен. Я не могу тебя отпустить, по трём причинам: ты мне должен; это не принесёт денег; ты не проживёшь долго с такой раной на улице. Может назовёшь хотя бы одну причину, почему мне стоит тебя отпустить?
Я смотрю на него. Он смотрит на меня и ждёт ответа. А я не знаю, что сказать. В душе царит отчаяние — моя песенка спета…
— Как на счёт вашей совести? — спросил подошедший паренёк-заключённый, что первым заговорил со мной, когда я проснулся. Стража раздала всем хлеб и этот парень принес нам два кусочка, один из которых кинул мне на колени.
— У меня её нет, — ответил работорговец, смотря на парня-заключённого и хитро так при этом улыбаясь.
— Кто бы сомневался?! Но попробовать-то стоило… Может быть жалость?
— Я пожалел его, когда не дал волку полакомиться его молоденькой плотью, вдобавок я зашил его рану, и теперь, к величайшему сожалению, в моём огромном и жалостливом сердце вся жалость иссякла.
— Нет, это была не жалость!
— А что?
— Выгода. Его продажа всё окупит, не так ли?
— Я купец, а люди — мой товар, глупо выбрасывать деньги, когда они сами прыгают в руки.
Работорговец посмотрел на меня ещё пару минут, но больше ничего не сказал. И медленно, хозяйской походкой, он вышел вслед за стражниками, при этом внимательно поглядывая на клетки, а в руках удерживая заряженный арбалет.
— Спасибо, за хлеб и за то, что… в общем спасибо! — говорю я парню-заключённому, но ответа нет. Он словно и не слышал. Даже не посмотрел на меня, а вновь ушёл в свой угол, уселся и стал уплетать хлеб, глядя куда-то в пустоту.
Он специально игнорирует меня. Но почему… Я же НЕ извинился, за то, что пытался его ударить! Может он обижается на это?
Это надо будет исправить! Но чуть позже, ведь сейчас, в моём пустом животе, абсолютно пустой желудок разразился урчанием, говоря, что ещё немного и он сваливает, от столь неблагодарного хозяина.
Я впиваюсь в хлеб зубами, пусть и самый обычный, но это хлеб безумно вкусный. И я вновь возвращаюсь в реальность лишь тогда, когда в руках остаются лишь крошки.
Парень исчез из угла и появился в толпе людей. Он мило беседует с другими, пока я умираю от скуки. Пробую встать, но нога разболелась, и я падаю назад.
***
Время идёт. Наступила ночь. В коридоре зажгли факелы, и стало чуть светлее. Я только сейчас заметил стражника, стоящего у стены. Он одиноко стоит и думает о своём.
Не сильно старше меня. На лице первая щетина и прыщи. Я подумал, что ему скучно и спросил:
— Как дела?
Зачем я это сделал? Понятия не имею. Наверное, мне надоело столько времени сидеть на одном месте без дела, ожидая, когда нога заживёт. Паренёк приносит хлеб, но не хочет со мной говорить, а этот стражник, ему, кажется, так же скучно, как и мне.
Он растерялся, услышав вопрос. Не ожидал, что кто-то может с ним заговорить. Щёки покраснели. А глаза виляют по комнате в поисках говорящего. Вот взглядом он натыкается на меня, а я зачем-то машу рукой, он смущается еще больше, но отвечает:\
— Да нормально вроде, а у тебя я смотрю не очень, да? Нога болит?
— Болит, но не сильно. Не то, чтобы всё плохо… но очень скучно. Да и тебе, кажется, тоже?
— Да, стоять на страже целый день невыносимо, это здорово выматывает.
— А зачем стоять здесь постоянно, эта клетка… неужели кто-то боится, что мы сбежим?
— Не в этом дело, сюда иногда приводят людей…так сказать не очень хороших…
— Сволочей? Ублюдков? И гадов?
— Ну да, — стражник сплюнул, — не ругаясь сложно таких описать. Они орут целыми днями, чего-то требуют, их поганые рты не затыкаются, и самое неприятное, они издеваются над другими рабами, случались и убитые, и сильно покалеченные. Рабовладелец быстро сообразил, что терпит убытки от этих ущербных и стал качественнее выбирать рабов.
— Как можно выбирать рабов?
— Очень просто. Рабовладелец постоянно путешествует в поисках новых. В основном это преступники, от которых с радостью избавляется правительство, люди, которые здорово задолжали, а также военнопленные, да и просто рабы других рабовладельцев, более дешёвых. Проблем с рабами в последнее время не случается — босс объезжает много городов и деревень, поэтому есть выбор и он старается брать людей поспокойнее, но бывает и так, что пару придурков сначала ведут себя тихо, а потом показывают истинное лицо…
— Значит так вы меня и нашли меня, проезжая мимо какой-нибудь деревеньки или города?
— Ага, мы проезжали мимо в тот день, я был с боссом, ты лежал в луже крови, а твоя нога была просто ужасна. Если бы не босс, ты был бы уже мёртв.
— Но он сделал меня рабом!
— У него это старая привычка, видеть товар в каждом человеке. Но, с другой стороны, он всё же тебя спас, как по мне, лучше быть рабом, чем мертвецом.
— Не уверен. Чем больше времени я провожу здесь, тем больше я жалею, что остался жив.
Стражник хмурится.
— Брось это дело: жалеть, что не умер… ты хоть представляешь, как это жалко звучит? Мне даже стало противно, парень! Это просто дерьмо — так мыслить. Я в жизни всякое повидал, и видел людей, которые выбирались из рабских кандалов. А ты хотя бы представляешь, что тебя ждёт после смерти?
— Что?
— Да ничего тебя не ждёт! Тебя больше не будет, глупец! Скажи мне, ты действительно хочешь променять жизнь, на ничто? Не кажется ли тебе, что обмен не в твою пользу?
— Мне просто стало скучно…
— Ага, и мне скучно, но о подобном я не думаю.
— Я — не ты.
— Да, ты слабее, но, — стражник придвинулся ближе. — Ты можешь стать лучше!
Этот стражник мне определённо понравился, он, кажется, на моей стороне, при этом, я, казалось бы, должен его ненавидеть. Как зверь в клетке, который ненавидит каждого, а в особенности того, кто эту клетку охраняет. Но этот парень, кажется неплохим человеком и мне приятно с ним говорить.
Наша беседа продолжалась, и я не помню, о чём именно мы говорили, но оба были рады разговору, и беседа давалась так легко и непринуждённо, как рыба чувствует себя в воде, а птице в небе, так и я почувствовал себя живым. Стражника звали Билл.
***
Мы проговорили до глубокой ночи, все рабы спали, кроме того парня, что заботился обо мне и по-прежнему всячески игнорировал. Он сидит в углу и его глаза блестят во тьме, как у той волчицы, перед тем как та набросилась на меня… но его яростный взгляд направлен не на меня. Он смотрит на другого раба.
А вот тот раб смотрел уже на меня. Я только сейчас заметил его, и он мне сильно не понравился. Это был мужчина с тщедушной бородкой и костлявым телом, настолько худой, что можно пересчитать рёбра.
Он смотрит на меня, почти не мигая, в его взгляде полно ненависти, это взгляд убийцы и мне становится холодно от того, что он смотрит на меня. И страшно. Словно я в чём-то провинился перед ним, и наказание уже близко.
Билл отошёл, как он выразился, отлить, оставив меня один на один с этим взглядом. Убийца не стал медлить, он оказался рядом быстрее, чем я успел испугаться.
— Ты заводишь не тех друзей, крысёныш! — прошептал он, придвигаясь ближе.
Глаза блестят, на лице ухмылка, не знаю, что задумал этот человек, но ничем хорошим для меня это не кончится. Тем временем, паренёк что сидел в углу, оказался рядом. Парень-раб двигался так бесшумно, что убийца не заметил, как к его лицу протянулись руки и зажали рот.
— А тебе стоит подумать, прежде чем угрожать кому-то! Для начала… куда ты будешь девать тело? Как спрятать кровь? И самое главное, что скажет работорговец, когда не досчитается раба? — рука паренька скользнула ниже, на дрожащий кадык убийцы. — Я вот хорошо подумал. Стоит мне лишь нажать на этот бугорок, и ты задохнёшься, а причину смерти никто не сможет определить и все подумают, что ты был болен, и умер во сне… — по шее убийца стекают капельки пота, паренёк-раб давит пальцем на кадык, не всерьёз, а понарошку, но мужчина дрожит от страха.
— Хочешь нажму?
Убийца медленно крутит головой, пытаясь сделать это заметно, чтобы парень-раб понял, и при этом не так резко, чтобы пошевелить шею и спровоцировать свою смерть.
— Вот и славно! — парень улыбнулся, и убрал руку с кадыка убийцы. — Я отпускаю тебя, и ты уходишь. Тихо уходишь. Спокойно уходишь. Так чтобы не разбудить никого. Затем ты ложишься баиньки, и на утро ведёшь себя тихо и спокойно. Мы друг друга поняли? — убийца тихонько кивнул. — Славно… а теперь проваливай!
Убийца ушёл. Парень-раб смотрит ему в след, и тоже собирается уйти в свой угол, но я ловлю его за руку. Он смотрит на меня, словно раздумывая, ломать мою руку, или добить меня окончательно… но я не даю сделать ни то, ни другое:
— Прости меня, я понимаю, что был ничуть не лучше него! Прости меня, и спасибо, что заботишься обо мне!
Я выдал это с необычайной лёгкостью, а между прочим эти слова не давали мне покоя долгое время! Я то и дело повторял их в голове, и даже сейчас, произнести их было, всё равно, что сбросить камень с души. Главное было решиться.
Он смотрит на меня удивлённо. Ага, не ожидал, да? Вот какой я крутой, наслаждайся! Только руку не ломай, пожалуйста!
— Для начала…
— Ага, буду думать, прежде чем хватать людей за руки… — сказал я и отпустил его тёплую ладонь.
Он смотрит на меня уже не поучительно и даже не враждебно, а словно… с гордостью? Он кивает, принимая мои извинения и уходит. Я слышу шаги, Билл возвращается на своё место. Столько всего произошло, за то время, пока он ходил отлить, так можно пропустить чью-нибудь смерть, сидя в уборной…
Время идёт. Нога заживает, и я делаю неуверенные шаги. Это получается не без боли, но чем их больше, тем легче делать новый шаг. Я попал в рабство, но не отчаялся. Шажок. Я напортачил с новым знакомым, но сумел помириться. Шажок. Я сумел найти тех, кто с радостью поговорит со мной, и кто защитит, если будет грозить опасность. Шажок. Я осознал, что, не смотря на боль, можно двигаться дальше. Шажок.
***
Рабы уходили и приходили другие. Приличных, тех, что были красивы, без шрамов и прочего уродства — покупали богатые люди. Тогда, как всех остальных выводили их клеток, сковывали общей цепью и ставили рядом стражников, а они направляли на колону рабов взведённые арбалеты.
И только попробуй резко пошевелиться! Потом никому и ничего не удастся доказать, и не похоже, что кто-либо собирается, ведь все сразу уяснили нрав рабовладельца: он был справедлив, насколько это возможно для такого вида бизнеса, и он был суров, если кто-то нарушал дисциплину, того он просто убивал.
— Зачем нужен раб, неспособный подчиняться хозяину? — так он говорил, в те редкие случаи, когда находились безумцы…
Ни один покупатель не пострадал до сих пор, поэтому репутация рабовладельца осталась прекрасной и покупатели приходили довольно часто, но меня никто не покупал. Несколько заинтересованных взглядов осматривали меня, но стоило им взглянуть на мою ногу, как я сразу переставал иметь для них какое-то значение. Слишком изуродована оказалась моя нога. Я могу ходить, но не очень долго, и очень странно, заваливаясь в бок. Ещё не раз я проклял в душе того волка, что напал на меня. Я злился на него, одновременно понимая, как глупо злиться на голодного зверя! Он бы и собственных детей сожрал, стоило бы лишь проголодаться. Звериной мышление и людское слишком различны, но всё же, я до сих пор ненавижу волков! И если увижу хотя бы одного, то перед тем как он меня съест, я пару раз его хорошенько ударю ножом! И это будут лучшие моменты в моей жизни!
В последнее время мне кажется, что я стал очень жестоким. Циничным. Я не успеваю заводить знакомства, ведь тех рабов, с которыми я был ещё вчера, сегодня уже выкупают, и на их место приходят новые. И я уже никого не знаю из тех, кто сидит со мной в одной камере. Они все называют меня — «Хромой», и дал эту кличку сам рабовладелец, он с каждым днём всё мрачнее смотрит на меня:
— Когда же тебя заберут отсюда, Хромой?! Еда, что бы ты знал, дорого мне обходится!
— Почему вы просто не убьёте меня?
— Потому что ты стоишь денег!
— Но вы быстрее теряете свои деньги на то, чтобы охранять и кормить меня!
— Да. Тут ты прав, Хромой. И так, действительно, больше не может продолжаться. Завтра я продам тебя одному извра… старому знакомому.
— И нужен ли ему такой инвалид, как я?
— Ему нужен любой, кто похож на живого человека…
— Для чего?
— …
Рабовладелец больше ничего не сказал. Просто взял и ушёл, а мой вопрос в воздухе повис, и висел там ещё пару мгновений, пока на него не ответил Билл, всё это время стоящий неподалёку и молча охраняющий клетку:
— Он хочет продать тебя хозяину борделя.
— Что это?
— Ну…это место, где мальчики вроде тебя долго не живут…
— А можно чуть подробнее?
— Нет…
— Это какой-то секрет?
— Нет, но… я просто не хочу пугать тебя.
— Но ты уже испугал.
— …
— Я не хочу умирать, Билл!
— …
— Помоги мне…
— Как?
— Извини… я просто… забудь.
Я отправился спать. В голове появился план, который и планом то не назовёшь… это отчаянное безумие, главное, чтобы у меня хватило на это сил.
***
Настал следующий день. Пришли покупатели. Нас вывели и поставили в общую шеренгу. И тут я решился. Мой план был очень прост.
Умереть.
Умереть на своих условиях! Что я точно уяснил: в том месте, куда меня собираются продать, будет ужасная смерть, да такая, что Билл отказался мне даже об этом рассказывать… при том он такие глазища состроил, что на самом деле стало как-то не по себе…
В общем решился я покончить с жизнью! Как это сделать при моих-то условиях? Достаточно броситься на какого-нибудь богатого покупателя, и меня пристрелят в следующий же миг. Я собрался. Рядом проходит двухметровый человек, с внушительной такой осанкой и не менее внушительным пузцом. Была-ни была, либо сейчас, либо никогда!!!
Меня остановили.
Остановил меня Билл.
Он стоит за моей спиной, руку мне на плечо положил.
— Я покупаю его.
— Ты оказывается у нас очень великодушен … — говорит работорговец, который всё это время стоял рядом с Биллом. И я их даже не заметил… Какой же я идиот!
— Да, именно поэтому я и увольняюсь, — отвечал работорговцу Билл.
— Да я уже понял… только вот непонятно зачем вообще приходил ко мне на работу, раз у тебя такое большое сердце! — работорговец улыбнулся и несколько стражников, что стояли рядом, в голос заржали. Билл покраснел. Нагнулся ко мне и принялся отсоединять от меня цепи.
— Спасибо… — прошептал я, хотя хочется сказать гораздо больше, но слов никак не подобрать.
Билл хмуро посмотрел на меня словно и сам этому был не очень-то и рад. Затем он перевёл взгляд на работорговца и спросил:
— Сколько?
Работорговец смотрит на меня, затем смотрит на Била, затем снова на меня, затем снова на Билла.
— Я до последнего надеялся, что это шутка, стражник… Да и чёрт с тобой! Забирай за пятнадцать медяков…
— Почему так дёшево?
— Слушай, покупай быстрее пока я не передумал и выметайся отсюда! Видеть вас двоих больше не хочу!!!
Билл молча протянул работорговцу монеты, забросил на плечо какой-то потрёпанный мешок, и мы вышли наружу.
А там солнце сияет так ярко, что ослепляет, и ветерок дует прямо в лицо. Я широкой грудью вздыхаю… после вони в камере, после месяца в клетке…
Наконец-то свобода!
— Спасибо… — сказал я.
— Да-да, я это уже слышал. Прекращай уже! Потом мне эти пятнадцать медяков вернёшь!
— Но как?
— Заработаешь, а как же ещё?!
— Как?
— Хаха… мне захотелось отдать тебя назад…
— Понял. Молчу!