— Как же это без дымохода-то? — перебил рассказчика беззубый худой монах Брат Пётр.
— Вот так это… Печь у окна соорудили, чтобы через него дым выходил. Часть дыма конечно в бане оставалась, стены потом все в саже были, но жарко топилась, к нам даже иногда солдаты париться приходили…
Монахи притихли, стало слышно как в чане шипит кипящая вода.
— А как ты Илюха в штрафбат угодил?
— Хм, — Брат Илья потёр ладонью поясницу, — за дело, как и все наверное… А ну ка Петруха, похлещи-ка ветерана веничком…
Беззубый Пётр тут же вскочил, снял с каменки сухой берёзовый веник, помочил его в кадке с кипятком и стал хлестать им по спине и пояснице, улёгшегося на лавку Илюху.
— Был я тогда на полжизни моложе… Мы это, как его, из окружения выходили и попали к партизанам, — медленно рассказывал бывший штрафник, непроизвольно постукивая пальцами по мокрой лавке, — вот и остались у них. Ну не пробиваться же к своим, у нас на семерых ей-Богу одна винтовка и три патрона…
В поиске поддержки монах обвёл всех неторопливым внимательным взглядом. Никто ничего не сказал и он стал рассказывать дальше.
— Я ведь сапёром был, так что партизанам в самый раз пришёлся. Вот и стал воевать с ними, партизанская война дело не хлопотное. Леса в Белоруссии суровые, болота непроходимые кругом, немец туда соваться боялся. Партизанам хорошо жилось — дичи в лесу полно, опять же грибы-ягоды, посылки с этим, как его, парашютом — хлеб, лекарства, газеты, медали всякие. А мы что — конвой немецкий постреляли или комендатуру сожгли и обратно в лес, ищи нас там, свищи. Иногда правда бомбили нас, когда рацию засекали, но это редко, раза два на моей памяти…
Илюха устроился поудобнее, снял с груди несколько налипших берёзовых листиков и подбросил в топку сучковатое полено. Блики огня высветили на левой груди монаха профиль Сталина. Генералиссимус в прятал злодейскую улыбку в пышные усы.
— И вот как-то партизаны получили сведения, что на фронт, через наш район движется этот, как его, состав с военной техникой и боеприпасами. Вызывает меня и ещё двух бойцов-окруженцев к себе командир отряда и даёт приказ — пустить этот эшелон под откос. В тот же день вечером, выдали нам карту, еды на два дня, оружие и взрывчатку и мы отправились в заданный квадрат. На следующее утро мы вышли к железной дороге, присмотрелись немного, понаблюдали за ней из далека. Место оказалось открытое, ни кустов ни деревьев, укрыться негде. Решил я тогда ставить триггерный взрыватель, ну то есть который сам, на вес срабатывает. Ну а зачем рисковать, немцы иногда перед составом эту, как её, дрезину с пулемётчиком пускали, а у нас собой шнура метров семьдесят всего-то. Вобщем выбрали мы место, заминировали нужный участок, ушли за пол километра в овражек у молодого леска и ждём. Проходит запланированное время, а эшелона нет. Час прошёл, другой — нет никого. Вообще немцы народ к точности строгий, но колея-то наша, а что русскому хорошо, то немцу смерть…
Монах недовольно хмыкнул.
— Прождали мы три часа, нет эшелона и всё тут. Посоветовались мы с бойцами и решили снимать взрывчатку. Только собрались к железке, как слышим шум паровоза, но не Запада, а наоборот с Востока. Словом не успели мы взрывчатку снять и подорвали весь состав. Уже в отряде мы узнали, что военному эшелону ветку поменяли, он вроде по размерам в наши тоннели не проходил, а взорвал я состав в котором немцы везли людей на работы в Германию. Двести душ… Одни девочки…
Монахи, как по команде одновременно перекрестились.
— Через год, когда стали немца гнать, к нам пробилась регулярная армия. Замполит у нас в отряде шустрый такой был, всё в дружбу ко мне набивался, про жизнь довоенную расспрашивал, про батю и брата, а потом рапорт на меня особистам написал, мол этот, как его, антисоветский элемент… Был трибунал, партизанский командир уговорил смершевцев вместо расстрела отправить меня в штрафбат…
Илюха опять замолчал.
— Так ты батя под вышкой ходил, — прервал затянувшуюся паузу Фадей.
Старый, седой монах на миг задумался и невпопад ответил:
— С тех пор и молюсь за этих девочек…
Он приоткрыл заслонку печи и заглянул внутрь. Жар осветил его морщинистое лицо и полные безысходной боли глаза.
Из молельни неспешно выходили женщины, их одинаковые чёрные платки были надвинуты по самые брови, длинные юбки из грубого материала доставали почти до земли, они между собой тихо переговаривались.
— Здравствуйте молодые люди!
— Здрасте… — одновременно ответили Саша и Оля.
Только тут Саша узнал в женщине Катерину Андреевну, жену старейшины.
— Ой, извините, не узнал вас сразу…
— Чего же извиняться, хорошая примета, счастливой буду, — она улыбнулась.
— Я вот Олю привёл, как обещал…
Женщина оглядела Ольгу с ног до головы и как старую знакомую, взяла её под руку.
— Добро пожаловать! Ты Александр к нам ступай, там Роман Григорьевич дома, а мы к сестре моей зайдём…
— А может и я с вами?
Саша всё ещё держал за Ольгу за руку.
— Не надо тебе с нами, мы только одежду кое-какую подберём и вернёмся, у Марии дочка как раз твоя Ольга. И скажи Роману Григорьевичу, чтобы баню топил, мы скоро будем…
Они так под руку и пошли. Сделав несколько шагов Катерина Андреевна остановилась, посмотрела в небо, повернулась и добавила:
— До грозы обернёмся…
Саша смотрел им в след пока пока они не свернули за угол.
Романа Григорьевича Саша застал в конюшне, он отчитывал свою любимую кобылу Ласточку.
— Ну совести у тебя нет ей-Богу, это же почти новые подковы, к тому же две сразу умудрилась потерять… — сетовал он глядя в большие, влажные глаза животного. Ласточка в ответ рассеянно фыркала и виновато кивала головой. Увидев гостя хозяин смутился.
— Она всё понимает, как человек… Да где там, не всяк человек понимает, как она, — он погладил лошадь по лохматой гриве, — а ты что один Саша?
— Мы Катерину Андреевну по дороге встретили, она Ольгу к своей сестре повела…
— Ой, тогда это на долго, — недовольно проворчал он, — пойдём в дом что ли… Я правда без Катерины хозяйничать не люблю, но мож найду чего съестного…
— Нет спасибо Роман Григорьевич, мы с охотниками обедали, мне бы водички попить…
Они сидели за тем же столом, напротив друг друга и пили берёзовый сок из больших глиняных чашек. Теперь Саша рассмотрел в простенке между окнами полку, уставленную толстыми книгами в потёртых кожаных переплётах и несколько пожелтевших фотографий в рамках.
— Я думаю вам здесь нельзя на долго задерживаться, — старовер поставил локти на стол и подпёр пальцами подбородок, — весной, когда теплеет, сюда захаживают особисты-пропагандисты, газеты мирские приносят, песни играют, агитируют… Домой порожние не едут — везут травы целебные, мёд, варенье, сок вот берёзовый. А потом наши дети бегут в город жить, там шабаш сплошной — кино, бесовские танцы… Они и пропадают там, как пузырьки на воде…
Роман Григорьевич неожиданно замолчал, было видно что его мысли видают далеко от родной деревни.
— К чему это я, — он неожиданно очнулся от тревожных мыслей, — а к тому, что нельзя вам у нас надолго оставаться, я думаю месяц, полтора самое большее…
Будто подтверждая его слова, с неба раздался гулкий взрыв грома. Хозяин перекрестился и подошёл к окну.
— Где же их носит-то, вымокнут ведь…
В этот миг дверь со скрипом отворилась и на пороге возникли Оля и Катерина Андреевна, держащая в руке узкую корзину.
— Ну и слава Богу матушка, что до ливня обернулись…