— Какой ещё Бриня? — удивился Тёса, — ты почитай, что там пишут-то…
— Да я прочитал уже, пишут умер Юл Бринер, а дальше не разберу, всё жирное от сала… — Марик поднёс газету ближе к глазам и прищурился, — да это точно Бриню мочканули… Ещё тот был штымп, одесский хапуга, под галантереей ходил…
— Не понял, — Тёса рассматривл фотографию, — с каких это пор в пролетарских газетах, некрологи барыгам печатают?
— А я знаю? Но это в натуре Юлик Бриня, я такой череп ни с чем не спутаю, он так отсвечивал, что вся Одесса знала, когда Юлик выходил от цирюльника…
Пацаны притихли разглядывая затёртую фотографию.
— А ты почему не ел, Саня, — безразлично спросил Таран, туша окурок в консервной банке.
— Не знаю… Не идёт что-то…
Колёса монотонно барабанили о неплотно подогнанные стыки рельс. За окном лежала не подающая признаков жизни голая холодная земля. На заиндевевших столбах, дрожали покрытые ранним инеем провода. Тонкие полосы света от фонарей пробегали по спящим зэкам, по стенам и полу. Жалостливо поскрипывали дубовые нары. «Перегон» двигался мягко и плавно, будто укачивая пассажиров. У узкого окна, нарушая устав караульной службы, курил солдат. В надежде отвлечься от мрачных мыслей, он смотрел в чёрное небо. Но в стекле, как в зеркале, лишь отражались внутренности вагона — бритые головы заключённых на серых подушках, рифлёная арматура решётки, беспокойный огонь керосинки под потолком.
В своём вагоне женщины, как могли создавали уют. Может этобыли натянутые под потолком верёвки для сушки белья, на которых мелкими рыбёшками висели деревянные прищепки, а может приклеенные к стенам, невесть какими путями попавшие в этап, пожухлые журнальные страницы идолов советской эстрады — уверенного в себе красавца Дина Рида и похожего на голодного пуделя Валерия Леоньтьева. Кроме того вместо нар, здесь стояли прикрученные к полу двухярусные кровати с панцирными сетками покрытые худыми полосатыми матрацами, а стены были почему-то выкрашенные в голубой цвет. Гармонию уюта нарушал приклеенный к стене в проходе для охраны, засиженный мухами плакат: оскалившийся пиратский череп и диагональная надпись «Берегись Сифилиса».
Смотрящей женского этапа, была жилистая зэчка по кличке Дядя Гриша, с птичьими глазами в роговых очках, но твёрдым, как затвор ТТ взглядом. Дядя Гриша лежала на кровати и безразлично смотрела через маленькую дырочку в обшивке вагона, на пролетавшую мимо неё, вольную жизнь. Её тихо окликнули, она неспешно повернулась. Отрядная шестёрка Ириска нашептала ей в ухо, что явился зэк с гревом от Мамонта. Пока смотрящая шарила ногами под нарами в поисках тапочек, Ириска успела ей поведать, что это тот самый зэк по наколке которого, вор наводил мосты на Журавлёву с третьего отряда.
Ириска подвела зэка к смотрящей и тихо исчезла. Саша поставил на тумбочку большой ящик.
— Здорова живёшь дорогой человек… — на удивление мягким голосом, проговорила Дядя Гриша и указала рукой на табурет, — вот здесь присядь…
Саша поздоровался и сел, а она тем временем открыла ящик и поочерёдно доставала оттуда свёрток за свёртком, разворачивала, нюхала, от удовольствия цокала языком.
— Ай да Мамонт, вот что значит правильный вор…
Когда в ящике ничего не осталось, она крикнула в глубину вагона:
— Райка, сюда иди…
Из темноты вынырнула худая женская фигура.
— Ой, — увидев Сашу, женщина улыбнулась и пригладила ладонями короткие, непослушные волосы, — я Раиса Кандаковская-Герц, надеюсь вам о чём-то говорит моё имя!
Зэк отрицательно покачал головой.
— Хм… Странно… Я ведь дама известная, меня многие знают.
— Извините, — Саша развёл руками, — не приходилось…
— И всё-таки я думаю вы обо мне слышали!
— Райка, у тебя от холода мозги буксуют, — вмешалась смотрящая, — где он мог о тебе слышать? На перегонах да пересылках? Ты же аферистка в третьем поколении… Тоже мне, дама…
— Дядя Гриша, зачем ты так? — Раиса обиженно поджала губы, — все знают, что я потомственная артистка…
— Артистка! — смотрящая, чуть повысила голос, — да твои предки кидалы с Рижского Вокзала!
— Меня между прочим, собирался снимать в кино сам Пьер Безухов.
— Прокурору это задвинешь… Давай лучше неси всё, что мы приготовили… Тоже мне, артистка…
Райка ушла обиженно поджав губы и вскоре вернулась неся перед собой тюк. Она без слов швырнула его на нары смотрящей, театрально развернулась, бросила на Сашу томный взгляд и виляя худыми бёдрами медленно исчезла в проходе между ярусами.
— Мой папа был респектабельный марвихер, и я тоже между прочим, сапоги с прохожих не разуваю, — донеслось из темноты.
Тюком служила обычная наволочка, она была плотно набитая разными вещами:
— Это наши бабы вяжут… — пояснила Дядя Гриша, — распускают казённые одеяла на нитки и смотри вот, — она достала из наволочки пару носок, затем серую жилетку, — передай Аркадию Петровичу, он раздербанит…
Тем времен Ириска принесла завёрнутую в шерстяной платок, полулитровую банку чифиря и поставила её на освободившуюся тумбочку. Характерный терпкий запах, приятно ударил в нос.
— А это вам от меня, — Саша протянул смотрящей три пачки папирос и коробок спичек.
Дядя Гриша первый раз улыбнулась, показав редкие зубы.
— А вот это хорошо, с табаком здесь тяжело, — она положила одну пачку на нары, а две протянула Ириске, — передай Райке-Артистке, пускай поделится со всей шоблой.
— И ещё, я бы хотел…
— Знаю-знаю, — она прервала его и сделала маленький глоток.
Вагон внезапно перестал раскачиваться, только легко, едва заметно вздрагивал, усыпляя пассажиров поневоле. От крепкого напитка, кровь в жилах пульсировала в такт колёсам. Дядя Гриша прикрыла веки от удовольствия. На них выступила синяя надпись: «Не буди». Когда с чифирем было покончено, Саша знал всё, что ему было нужно. Дядя Гриша обещала переправить ответ малявой.
В тамбуре Сашу терпеливо ждал конвоир Кошлатый. Возле сетки, скрестив руки на груди и облокотившись не стену стояла высокая худосочная женщина. На ней была транзитная роба — синий комбинезон с длинными рукавами и светлый платок, завязанный на затылке. Две верхние пуговицы робы были расстёгнуты. Из разреза выглядывал край татуировки — чуть приоткрытый бутон тюльпана, означающий, что 16 лет её носительнице, исполнилось в местах лишения свободы. Легкомысленно сдвинув фуражку на затылок, Кошлатый пылко ей что-то шептал, а потом перевёл дыхание и вслух добавил:
— Ну так договорились, Беда? Ты меня знаешь, я тебя не обижу, будет пузырь и тушёнка.
— Хороший ты парень, сержант Микола! — наводчица по кличке Беда, обожгла конвоира глазами.
— Я вообще-то, — Кошлатый сдул с погона невидимую пылинку, — старший сержант!
— Это по званию ты старший сержант, а по жизни, ещё та сука! — не меняя интонации выругалась зэчка.
— Не понял, — от неожиданности, Кошлатый громко икнул.
— Хотел Светку-Беду на желудок купить? Ну-ка вали отсюда, пока тебе здесь зенки не выключили, — она зло улыбалась, обнажив верхний ряд крепких зубов.
У двери вагонзака Саша оглянулся, Дядя Гриша стояла, положив морщинистые руки на стальную сетку и смотрела ему вслед, стёкла очков тускло блестели…
Всю дорогу Микола Кошлатый нещадно материл женщин. В последнем тамбуре Саша резко остановился и старший сержант не рассчитав дистанции, налетел на его спину. Зэк повернулся, крепко взял его за отворот шинели, сильно встряхнул и оттолкнул вертухая к противоположной стенке.
— Тебя Кошлатый, будто не мама родила…
— Братанок, ты чё? — Микола испуганно округлил глаза.