По этому номеру она позвонила через двенадцать лет. Он приехал не сразу, Татьяна и Саша встречали его на Витебском Вокзале. По дороге домой Таня рассказала, что лодка затонула 12 апреля, где-то на крайнем Севере, причиной катастрофы был пожар в торпедном отсеке. Погибли 52 члена экипажа. Среди них Костя…
Со дня смерти Кости прошло уже больше месяца, но зеркало в прихожей всё ещё было завешано клетчатым пледом. Таня лежала на диване, поджав ноги и не отрываясь смотрела в невидимую точку. Аркадий присел на корточки, погладил ладонью её волосы, она закрыла глаза. В ярком луче солнца, пробивающимся через узкий, вертикальный просвет неплотно задёрнутых штор, искрились невесомые пылинки. На Костином письменном столе лежал русско-японский словарь, несколько книг с иероглифами, в подставке стоял кортик и пожелтевшая по краям фотография, на которой они были втроём — мальчики по бокам, а в центре Таня с косичками и в пионерском галстуке.
Вскоре Таня уснула, во сне её ресницы нервно вздрагивали. Аркадий в несколько затяжек выкурил на балконе сигарету, потом тихо отворив дверь вошёл в детскую. Саша сидел с биноклем у окна, над его кроватью висела парадная фуражка отца.
— Ну как ты здесь? — мальчик поднял на него большие, полные отчаянья глаза, но ничего не ответил. Аркадий потоптался, подошёл к окну и присел на глубокий подоконник, — можно посмотреть?
Саша не охотно снял с шеи бинокль… За окном цвела весна. Аркадий на миг задумался, затем решительно пошёл в прихожую, снял с зеркала плед и укрыл им Таню. Через несколько минут они вместе с Сашей вышли из парадного.
Они гуляли по городу, катались на прогулочном катере по Неве, ели лимонное мороженное. Мальчику понравился этот надёжный, уверенный в себе человек, он говорил с ним, как со взрослым иногда используя странные слова, значение которых Саша понимал скорее по смыслу. Вечером Аркадий повёз Сашу на Чёрную Речку. В редкой лесопосадке рядом с высохшим ручьём, где детьми они играли в пиратов, Аркадий разжёг небольшой костёр, Саша подбрасывал в огонь сухие щепки.
— …Пиратом обычно был я, а твой папа всегда был капитаном… Смелым и благородным…
— А мама?
— Мама… — Аркадий усмехнулся, — мама ждала нас на берегу…
— А как ты думаешь, кто победит, пират или самурай?
— Ну не знаю…
— Я думаю самурай! Знаешь, как называется самурайский меч?
— Нет…
— Тати! — Саша на миг задумался, — правда у пирата может быть мушкет…
— Мне всё-таки кажется, — Аркадий положил мальчику руку на плечо, — что побеждает не тот у кого меч или мушкет, а тот кто крепче духом…
Потом они сидели на капоте ржавой «Победы», Аркадий курил, мальчик рассматривал в бинокль окрестности, вскоре начало темнеть, в небе появилась четвертинка мутной луны…
На следующее утро Аркадий повёл Сашу в Дворец Спорта «Юбилейный». Там было людно и шумно, как на рынке. Секция бокса, находилась в полуподвальном этаже здания, тяжёлые удары раскатистым эхом отскакивали от бетонных стен. Пока Саша не отрываясь смотрел на ринг, где здоровый, как двустворчатый шкаф, безжалостно избивает подвешенную к потолку грушу, Аркадий радостно похлопывал по плечам тренера секции, своего школьного приятеля, Эдика. Немного поговорив, они позвали Сашу. Эдик попросил его отжаться от пола, затем подтянуться на турнике. Потом он ещё немного поговорил с Аркадием и предложил Саше три раза в неделю приходить на тренировки. По дороге домой они заехали в «Спорттовары» и купили боксёрские перчатки, кеды и два комплекта спортивной формы.
Аркадий прожил в Ленинграде три недели. Прекрасно понимая, что жизнь даёт ему последний шанс, он было ринулся в него с головой. Он остановился в квартире своих приятелей в самом центре города, приезжал к Тане каждое утро и уезжал поздним вечером. Таня не представляла себе, как бы она прошла через весь этот кошмар, не будь рядом Аркадия. Пока она медленно приходила в себя, он отводил и забирал Сашу из школу, возил на тренировки, приносил домой еду, однажды даже пытался убрать в квартире, но столкнув со стола вазу, бросил это занятие. В «Букинисте», Аркадий скупил все книги о Японии, традициях, образе жизни, самураях и ниндзях. На удивление чтение увлекло его, вечерами он пересказывал прочитанное мальчику. Иногда к ним присоединялась Таня. Несколько раз, они все вместе гуляли, были в зоопарке и ботаническом саду, ходили в кино, затем ужинали в ресторане гостиницы «Интурист». Однажды Аркадий принёс огромный букет жёлтых роз. Таня обрадовалась, потом разделив их по вазам расставила по всей квартире.
— Никогда не думал, что так приятно дарить женщинам цветы.
— А как приятно их получать, к тому же без повода! Но вот только почему жёлтые?
— Мне понравились. Кроме того я недавно прочитал, что в Японии желтый цвет символизирует солнце и желтые цветы дарят людям, которым желают добра, тепла и света.
— А вот у нас говорят, что жёлтые цветы к разлуке, — грустно прошептала Таня. Вскоре Аркадий собрался уезжать, перед отъездом они поговорили.
— Это не мой мир, — его голос дрогнул, выдавая нервное напряжение, казалось он принимает главное решение жизни, — я и правда к вам привязался, но… Ты ведь знаешь, такая жизнь не для меня…
— Я знаю… — у Тани на глазах появились слёзы, они на миг замерли между ресницами, а потом медленно покатились вниз, — знаю, что не смогу тебя удержать… Пожалуйста пообещай мне, не исчезать навсегда…
— Обещаю…
Он подошёл, нежно обнял её за плечи, легко коснулся губами волос. Она вздрогнув прижалась к нему, положила голову на плечо. Ворвавшийся в комнату сквозняк запутался в прозрачной занавеске, потом сорвал несколько жёлтых лепестков и разбросал их по комнате. Они стояли прижавшись друг к другу. Аркадий гладил Таню пальцами по щеке. На тыльной стороне его ладони синела грубая татуировка — над волнами, на фоне лучей восходящего солнца парила птица. Усаживаясь в такси Аркадий поднял глаза, в окне стоял Саша и смотрел на него в бинокль…
Между тем временем состав мягко катился по усыпанной снегом, бесконечной колее. За узким, шириной в ладонь окном, плыла огромная земля. В кухонном отсеке было жарко натоплено, уютно позвякивала в ящиках посуда, керосиновая лампа подвешенная к потолку над столом, равномерно раскачивалась в такт движения.
— Мама никогда не рассказывала о вас, — Саша говорил не поднимая головы, — я всё спрашивал, а она уходила от ответа…
— Таня не знала где я и что со мной. У меня ведь никогда не было своего адреса. Ты теперь видишь, жизнь босяцкая — сегодня малина, а завтра маслина…
— А вы ещё встречались? — Саша наконец-то оторвал глаза от стола.
— Да… — на секунду задумавшись ответил вор и жестом показал, что больше об этом говорить не хочет. Пряча глаза, он резко встал и несколько раз вперёд-назад прошёл по отсеку.
— Я чалился на Воронежской крытке, когда узнал, что ты в Крестах. Таня позвонила… Мне малявой передали… Потом кореша пособили соскочить в Питер…
В это время в вагон вошёл чукотский косторез Валера Пыньевги, по кличке Чингисхан. Он прошептал на ухо вору несколько слов, а затем что-то незаметно вложил ему в карман.
Этобыл маленького роста, коренастый человек с плоским лицом, непропорционально большой головой и короткими, сильными руками. Он был одет в подшитую неизвестным мехом телогрейку, накинутую на голое тело в котором чувствовалась не дюжая сила. Рассказывали, что раньше у Валеры была своя мастерская, где он занимался народным творчеством — вырезал поделки из моржовых клыков. В основном этобыли росомахи, полярные волки или горные бараны. Но вот однажды надоели Валере дикие звери, потянуло его к высокому искусству. Он взял в библиотеке совхоза «Красный Оленевод», Большую Советскую Энциклопедию и на две недели заперся в мастерской. В творческих муках, он напрочь забыл о еде и воде. На людях он появился, когда праздновали день рождения председателя совхоза, бывшего шамана их племени. На исхудалых руках, Валера держал подарок. Этобыли искусно выструганные из моржовых костей, двадцать пять членов Политбюро СССР. Фигурки действительно были похожи на оригиналы, но если хорошо присмотреться, в них легко угадывались росомахи, полярные волки или горные бараны. Арестовали Валеру Пыньевги через два дня, когда шамана приехал поздравлять местный особист. Взглянув на поделки, а потом в раскосые глаза Пыньевги, бдительный майор Кривенко сразу узнал в косторезе доморощенного антисоветчика. В подарок шаману, особист привёз ящик палёной водки, а увёз Валеру и огромный тюк с выделанными шкурками редких седых песцов. На первом же допросе Валера «честно» признался, что выстругал руководителей государства, по заданию японской разведки. Оказалось, что проклятые самураи, собирались по окончанию полярная ночи, похитить всё политбюро, чтобы потом обменять на три спорных острова Курильской Гряды.
Времена политических сроков давно канули в лету, а Валеру почему-то так и не освободили, может забыли, а он о себе не напоминал. На свободу он не рвался, Столыпин давно уже стал ему родным домом. Здесь Чингисхан пользовался заслуженным уважением и определённым авторитетом, он делал дембельские альбомы солдатам, мастерил выкидные ножи и зажигалки из подручных материалов — алюминиевых ложек, кусочков дерева или пластмассы, выменянных у конвоя стреляных гильз. По ювелирно вырезанным ручкам ножей, можно было изучать фауну Чукотки.
Допив давно остывший ромашковый чай, Аркадий Петрович достал из кармана плотно свёрнутый в трубочку маленький листик бумаги, затем акуратно развернул его, взял двумя пальцами и поднёс к глазам:
— Она согласна…
Малява ярко вспыхнув, быстро сгорела в пустой консервной банке. Мамонт похлопал Сашу по плечу и ушёл спать, а молодой зэк так и просидел до утра, не сводя глаз с седой кучки пепла…
Ольге всё время казалось, что на самом деле, она сейчас совсем в другом месте, может быть дома, а может быть на лекциях в институте. А всё происходящее с ней, это некая параллельная ирреальность, которая вот-вот закончится. Исчезнет, как летняя лужа, забудется как кошмарный сон. Ничего предпринимать не нужно, только ждать, всё само собой пройдёт и она вернётся в свою обычную жизнь. В жизнь где у неё есть родители и друзья, любимый город и институт, где всё понятно, легко и просто. Иногда она молилась на непонятной ей самом языке, как её давным-давно, кажется даже в другой жизни научила лучшая подруга. И ещё Оля ждала… Ждала терпеливо и безропотно, прощая своим товаркам их коварство, лживость и цинизм, прощая охране грязь слов и помыслов, прощая Богу его слепоту… Из присужденных ей четырёх лет, первый пролетел как смерч, прихватив с собой глубину её глаз, белизну кожи, наивную нежность души…
За весь этот долгий год её окоченевшее сердце дрогнуло лишь однажды. Это случилось с месяц назад, когда в вагоне начальника этапа, она случайно столкнулась с одним зэком. Состав тогда неожиданно притормозил, сопровождавшие их солдаты, потеряв равновесие разлетелись по сторонам и она оказалась в крепких руках этого парня. Он устоял на ногах, подхватил её за талию и прижал к себе. Их глаза встретились на несколько мгновений, но она уже больше не могла забыть силу и нежность этого взгляда. Позже она увидела его ещё раз. Она разглядывала его из темноты вагона, когда он тихо беседовал с Дядей Гришей. Его звали Саша и о нём потом несколько дней говорили все зэчки этапа, завистливо поглядывая в её сторону.
Некоторое время назад отношение к Ольге со стороны блатных, неожиданно изменилось. По команде Дяди Гриши её переселили на нижние нары в противоположную от уборной сторону вагона, где кантовались авторитетные пассажирки. Затем девушку несколько раз приглашали пить чай, угощали конфетами и печеньем, а неделю назад она обнаружила на своих нарах, добротно связанный свитер с высоким горлом. Ольга терялась в догадках, не понимая причины происходящих перемен. Всё выяснилось прошлой ночью, когда её разбудила Ириска и отвела к смотрящей. Та поджав ноги сидела на нарах и курила, сбрасывая пепел в консервную банку из под сгущёнки. Её крупные очки с толстыми линзами, лежали рядом на тумбочке, без них она казалась одинокой и беззащитной.
— Вот здесь сядь, Журавлёва, — Дядя Гриша кивком головы указала девушке на противоположную сторону нар, — разговоры разговаривать будем…
— А что случилось?
— Пока ничего…
Обыкновенно молчаливая, старая зэчка неожиданно разговорилась, вспомнила младшего брата, известного щипача по кличке Мотя-Понедельник. Прозвище своё он получил потому что «трудился» только один день в неделю. Мотя воровал в музеях, благо в обеих столицах их было предостаточно. Причём музей, как учреждение, занимающееся собиранием, хранением и выставкой для обозрения памятников истории и искусства, его не интересовал. Его так же не интересовали хранимые в них памятники истории и образцы искусства, хотя за годы «работы», он знал о музейных экспозициях практически всё. Как это не банально, но его интересовали люди, и даже не столько люди, сколько содержимое их карманов и сумок. Понедельник был виртуозом своего дела. Его пальцы были чувствительнее, чем у кардиохирурга, а интуиция острее, чем у директора бани. Мотя представлялся искусствоведом и предлагал за умеренное вознаграждение провести частную экскурсию. Импозантный мужчина в замшевом пиджаке с шёлковым платочком на шее и золотой печаткой на мизинце производил приятное впечатление. Доверчивые люди не раздумывая соглашались. Обычно всё самое ценное, Мотя доставал из их карманов, снимал с рук и вытаскивал из сумок, в первые четыре минуты. Затем он подводил туристов к главному шедевру музея, давал им время насладиться прекрасным, а сам тем временем исчезал. Сейчас Мотя-Понедельник отбывал очередной срок в Салехардской колонии номер три, в простонародье «Троечке». Взяли его с поличным, у Петроградской Набережной, на борту легендарной «Авроры». Группу чилийских товарищей, прибывших в Советский Союз за зарплатой, зорко пасла контора…
Они проговорили до утра. Когда Ольга ушла спать, Дядя Гриша одела очки, достала из тумбочки тетрадку и карандаш, оторвала уголок странички и написав не нём несколько слов, плотно свернула трубочкой.
Внезапно, не по сезону, зарядил дождь. Он лил три дня, иногда превращаясь в град. Тогда пребывание в поезде превращалось в сплошное мучение. Крупные ледышки безжалостно барабанили по стальным крышам вагонов, от грохота некуда было укрыться. Потом опять начинался дождь, с потолка текли ручьи, сперва с ними боролись, носились с вёдрами от одного к другому, затем бросили. По вагонам растекались холодные чёрные лужи. Этап не двигался, состав замер перед въездом на короткий стальной мост над глубоким, скалистым ущельем. Одинокий семафор нервно мигал красным глазом. Ветер, то и дело поднимал в воздух, тяжёлые кучи бездомных листьев, темневших из растопленных дождевой водой, снежных проталин.
Во время шмона, женщин на улицу не выгнали, их перевели в проход за сетку где обычно «гуляет» вохра. Они столпились у узкого окна, разглядывали верхушки мокрых елей, редких, видимо отбившихся от стаи птиц. Между тем, вохра громила жилую часть «Столыпина». Шмон длился пол дня, потом до ночи зечки наводили порядок. Всё было разбросано, на полу валялись вещи, обломки табуреток, фотографии, обрывки газет и книг. Видимо искали что-то определённое, в нескольких местах пола и стен, были оторваны доски и обшивка, а над углом Дяди Гриши, даже снимали потолок. Окончательно прибрались и восстановили порядок, только через неделю.
Ольга сидела на нарах поджав к груди колени и обняв их руками. Она безразлично смотрела в глубину вагона, когда к ней подсела Райка.