Несколько мужчин на пасеке окуривают улья. Над каждым ульём чёрное облако пчёл.
— Вы им хоть маски дайте, их же искусают, — волнуется Володя.
— Не болтай, чего не знаешь. Если пчелу не трогать, никогда не укусит. Зачем им маски, — укус, он даже пользительный.
Мы заходим в домик. Душный запах мёда, окна закрыты, жужжат пчёлы. Соты с мёдом на лавках и столах. Их отжимает на центрифуге парень в тельняшке, крутит её вручную. Рыжая струя мёда стекает в ведро.
— Берите ножи. Вот кипяток, кунайте. Разогреется нож — режьте соты. Чтобы рамки не нарушать. Мёд сюда ложите, — объясняет Матвеич, — а рамки в ряд. Аккурат мёд снимем, их обратно в улей будем ставить. Мёд пробуйте, — угощает он. — Только он горький, потому не цветочный, а каштановый. Цветочный — тот много слаще и душистый.
Мы надеваем халаты и принимаемся за работу.
Вначале дело не идёт, но постепенно мы осваиваем технику резания и входим во вкус и азарт.
Пчёлы облепили мне лицо и шею. Но слушаюсь совета Матвеича, не отгоняю их, не делаю резких движений, и они не кусают. Даже приятно их нежное щекотание, они слетают с моих щёк и, опять усевшись, шевелятся. А Клотильду они раздражают, и она надела маску.
Мы соревнуемся в резании мёда. Нам то и дело подносят с пчельни новые рамки. Работа спорится. Тёплый нож мягко срезает воск.
Удивительно держать в руках это чудо, налитое мёдом, тяжёлое трёхмерное кружево сот.
Мне становятся всё более приятны прикосновения пчёл, шевеление их на моих губах и щеках. Может быть, они ищут общения? Хотят научить, рассказать, поделиться, пытаются найти способ сигнализации?.. Но я, но мы — мы ничего не понимаем, не хотим понять, хоть и умеем хорошо их эксплуатировать, и они сердятся и жалят…
— Я думаю, Володе не будет стыдно за нас, — говорит Клотильда. Это она говорит после того, как Матвеич нас похвалил.
— Вы, девчата, нам крепко подмогли. Без вас бы мы сегодня не управились. Пчёлы ведь такое дело, всё вовремя надо, а теперь — в порядке.
Удивительное чувство удовлетворения от проделанной работы, главное — ощутим результат: вёдра отжатого мёда.
Нас приглашают обедать. Володя и тракторист тоже вернулись. Двое ребят с пасеки наловили форели. Живую, вёрткую, в красных пятнышках, её закладывают в кипяток.
Устраиваемся тут же, неподалёку от пасеки. Матвеич приносит медовуху, разводим спирт.
Мы с Клотильдой выпиваем вместе со всеми, и нам становится весело. Смеёмся и шутим.
Обратная дорога на тракторе уже не кажется такой рискованной. На этот раз на нём уместились все, кто работал с нами. Володя опять сзади, на страже Клотильды.
В лабораторию возвращаемся засветло.
Гоги весь день отдыхал, а сейчас возится с мотором. Встретил миролюбиво. Дарим ему мёд.
— Ара, ара, зачем так много.
Заработал движок, продолжаем анализы.
Нам необходимо поднажать, потому что завтра будут уже новые пробы.
Яркий свет привлекает насекомых. Мохнатые бабочки ударяются об окна, в приоткрытую дверь налетают мириады крылатой мошкары. Душно, но дверь приходится закрыть.
Стучится и заходит Игорь Леонидович. Осунулся, загорел, вид бодрый, помолодевший.
— Превосходная прогулка! — рассказывает он. — Я не ходок, мне трудно было. Но немцы замечательные ребята, такие внимательные, настоящие товарищи… Дивный водопад. Сделал много снимков.
Он предлагает нам помощь, но мы отпускаем его отдыхать.
Продолжаем работать. Опять стук в дверь. Появляется Володя, а с ним двое ребят с пасеки. Володя совершенно трезв, те в сильном подпитии.
Парень в тельняшке, отжимавший мёд, молчит, а другой привязывается ко мне:
— Ну подари мне любовь на один день.
Уговариваем его, смеёмся, а он своё:
— Ну очень тебя прошу, подари.
Оставаться в лаборатории бессмысленно. Все вместе уходим, Гоги с нами, как мой телохранитель.
Клотильда и Володя отстают от нас.
— Ну подари, что тебе стоит, на один-то день, — всю дорогу жалостливо и пьяно повторяет парень.
Оставляю их и вхожу в дом. Бабка уже спит. Не зажигаю свет. Открываю окно — душно.
Шумит, шумит Псузаапсе.
Игорь Леонидович отрегулировал нам пламенный фотометр для спектрального анализа. Ну что за молодец! И у Клотильды теперь отлично всё пойдёт. Но Гоги разобрал мотор, и потому сегодня нам в лаборатории делать нечего. Немцы отдыхают после второго маршрута. Сидим все на улице у стола.
Клотильда Павловна переписывает для себя привезённые мной инструкции.
Я захватила с собой из Москвы работу и сейчас пользуюсь случаем её доделать. Счётной линейки нет, а надо построить логарифмические кривые.
Курт и Отто помогают. Принесли справочник. Мгновенно вычислили логарифмы. Как они ловко чертят. Ну и хватка! Мои кривые готовы. Без лекала они вычерчены лучше, чем в нашем картбюро.
Бабка Варвара приносит свежий фундук, кладёт нам на стол, много.
— Развлекитесь, пощёлкайте.
— Наконец-таки наладил эти проклятые весы, — удовлетворённо сообщает Игорь Леонидович, подсаживаясь к нам. — Теперь можно взвешивать.
— А я и так всё взвесил, — улыбается Гоги, — всех и каждого. А вот расставаться жалко…
Прошла неделя, скоро уезжать, и не хочется, уже привыкла здесь, даже к мерзкой собачонке, сплю по ночам. Так все и разъедемся… Вся жизнь — передвижная лаборатория.
Утром бабка Варвара помогает мне умыться, поливает из ковша.
— Молочка налить? — спрашивает она. — Ты не смотри, что я всё лаю, как та собачонка. Это так, пустое. Вот, думаю, внучат заберу к себе. Дочь у меня непутёвая, неустроенная. А двух сынов убили в войну, помоложе наших немцев были. От этого всё и идёт.
Эта неприветливая бабка, вырванная войной из своего тихого Полесья, с трудом прижившаяся здесь на стыке двух стихий — земли и воды, карабкается по склонам, собирает каштаны для колхоза. На её чёрном сморщенном лице глаза смотрят, как две белые раны. И руки чёрные, узловатые, как клубни. И вся она — земля, и всё-то она понимает.