- Не помню... - сказала тетя Груша.
- Вот видишь, - кивнула я. - Она еще спрашивала про дядю Киршу.
- Нет, Кирилл умер, я знаю...
Моя мама нахмурилась.
- А меня ты помнишь?
- Нет... - и тетя Груша виновато улыбнулась.
- А Лелечку ты помнишь?
Я насторожилась. Но тетя Груша сказала:
- Конечно, помню... Она же у меня живет. Разве можно забыть Лелечку?
- Леля живет у меня! - возразила моя мама.
- Да ладно тебе! - засмеялась тетя Груша, а потом подозри-тельно взглянула на нее и спросила: - А ты кто?
Моя мама расстроенно промолчала.
Вечером тетю Грушу вырвало творогом, а потом еще чем-то ко-ричневым, похожим на подсохшую кровь. Глаза у нее помутнели и закрылись. Я несколько раз позвала ее по имени, но она не откликнулась, только вяло пошевелила рукой.
Мы вызвали врачей. Врачи несколько раз повторили слово "инсульт" и уехали. Я спросила:
- Что значит инсульт?
- Это значит, что тетя Груша скоро умрет! - ответила моя мама.
- Не может быть! - не поверила я. - Ты перепутала!
Изо рта тети Груши лилась коричневая жидкость, и моя мама поставила таз рядом с ее кроватью. Глаза тети Груши были закры-ты, но лицо казалось спокойным.
- Вряд ли она придет в себя, - сказала моя мама, пристально вглядываясь в нее.
- Она умирает... - поняла вдруг я. - Но как же я буду жить без нее? Как я буду жить?
- Ты будешь жить со мной, - ответила моя мама, глядя в сторо-ну. Разве тебе плохо?
- Мне нужна тетя Груша, - объяснила я. - Она отдавала мне сдачу в магазине. Она читала мне "Голубой цветок", да ты этого просто не поймешь...
- Но я постараюсь...
- Да чего там! - махнула я рукой. - Я не хочу... Послушай, - и я пристально посмотрела на мою маму. Зеленые тапочки едва держались на бледных ногах. - А ты не могла бы умереть вместо нее?
И мы обе обернулись на тетю Грушу. Коричневая жидкость лилась уже не только изо рта, но и тонкими ручейками вытекала из ноздрей. А лицо было спокойным, как будто бы раннее утро на улице Гоголя и она вот-вот должна была проснуться.
- О чем она думает? - спросила я.
- Ей снится сон про ее прошлую жизнь, - ответила моя мама.
- Ты не знаешь какой? - спросила я.
- Может быть, и знаю... - улыбнулась моя мама.
- Что ей снится? - крикнула я.
В глазах у меня было мокро и тяжело. Комната, в которой мы стояли, расплылась, и следом за ней расплылось лицо моей мамы. Я видела только розовое дрожащее пятно с закрытыми глазами над белым светящимся платьем. Я слышала ее голос и свистящее дыхание тети Груши.
- Ей снится лето, - рассказывала моя мама и раскачивалась в разные стороны, как фарфоровые старики, сидящие на пианино в гостиной. - Очень жарко. Середина июня. Много комаров, но чтобы они не кусали тетю Грушу, она мажется одеколоном "Гвоздика". Она стоит на берегу реки и смотрит на дядю Киршу, который протягивает ей руку из лодки, а в лодке лежат удочки... - и вдруг спросила: - Ты помнишь, Леля?
Комната сразу же стала ясной, и таким же ясным стало ее лицо и шелковый белый халат с серебряными блестками.
- Ты помнишь, Леля? - ласково повторила она.
- Нет, - ответила я, ясно увидев лицо тети Груши, перепач-канное коричневой жижей.
И тут же все расплылось.
- А берег той реки высокий-высокий, и на склоне - гнезда ласточек. Они летают над рекой, и ты спрашиваешь, почему у них раздвоенные хвосты. А дядя Кирша зовет тетю Грушу к себе в лодку, но тетя Груша не идет, потому что еще не насмотрелась на ласточек. А я держу тебя за руку. И вот тетя Груша села в лодку, и дядя Кир-ша уже хотел оттолкнуться от берега, но ты вдруг вырвалась от меня и с размаху прыгнула к ним. Лодка отчалила, и я осталась одна...
На следующий день я пошла к женщине с квадратным лицом отнести три рубля. Она открыла мне дверь, и я, увидев ее, зары-дала.
- Что случилось, Леля? - сухо спросила она.
- А то, - ответила я. - У меня умирает тетя Груша.
- Очень жаль, - сказала женщина с квадратным лицом и ука-зала мне на стул. Я села. На спинке было вырезано "Здесь был Юра", напротив стояли стулья Вити и Сережи. - Начнем урок.
И стала спрашивать меня по-английски про мебель в нашей квартире. Я ответила на все ее вопросы и уронила на пол три рубля. Женщина с квадратным лицом тяжело наступила на них тапкой.
Вечером я вошла в комнату тети Груши. Ее глаза были откры-ты, но она не видела меня. Ее взгляд мутно блуждал по комнате и иногда случайно цеплялся за пирамиду коробок с ее вещами. Все коробки были перевязаны, кроме одной, самой верхней, из которой мы достали шкатулку с пуговицами.
Коричневая бабочка ее глаз умирала.
Я знала, что сейчас в изголовье ее кровати кто-то стоит, но не видела кто. Я опасалась, что ангелы еще не прилетели и что это их отыскивала она блуждающим взглядом по углам комнаты.
Я встала в изголовье ее кровати, стала размахивать руками и шептать: "Пошли прочь, бесы, прочь! У нее не было грехов, а если и были, то так, ерунда. Ее за них обязательно простят..." Но мои руки хватали только пустой воздух. И вдруг глаза тети Груши прояснились. Она в упор смотрела на кого-то, а потом подняла к лицу тяжелую руку и вытерла рот от коричневой жижи.
- Мама! - крикнула я. - Иди скорее! Беги... Ангелы поднесли тете Груше испить чашу. Вот она, смотрит на них! Беги!
Но когда зеленые тапочки, спотыкаясь, влетели в комнату, было уже слишком поздно. Глаза тети Груши погасли и закрылись. Она умерла.
Тетю Грушу похоронили на кладбище рядом с дядей Киршей, и между их могилами поставили маленький столик со скамейкой. Я сидела на скамейке и смотрела, как землю вокруг их могил утапты-вают черные ботинки с вытянувшимися шнурками и черные сапоги с золотыми молниями. Расхлябанные валеночки в блестящих калошах суетливо перебегали от одного памятника к другому и пищали: "Какая жалость! Ай! Какая жалость! Ай-яй-яй!"