Тетя Груша рассердилась.
- Отдай назад! - и схватила меня за руку.
- Ну и возьми! - обиделась я и бросила монетку на асфальт.
Монетка бледно звякнула рядом с ее сапожками "прощай мо-лодость!", покрутилась на месте, тоненько напевая: "Прощай, про-щай...", и замерла. Тетя Груша тяжело нагнулась за ней. Я ду-мала, что она скажет, когда разогнется. Но она молча выпрямилась и печально посмотрела на меня.
- Давай поговорим, - предложила я.
- Нет, - отказалась тетя Груша, - я больше не буду с тобой разговаривать.
- Никогда? - удивилась я.
- Никогда.
- А кто же будет мне читать? - заволновалась я.
- Не знаю...
- Может быть, дядя Кирша?
- Вряд ли, - усомнилась тетя Груша, - у него очень много дел.
- А кто тогда? - тревожилась я. - Натка? Но вряд ли она согласится. Аленка? Но она не умеет читать... Кто, скажи!
Но тетя Груша молчала. Я видела, что из ее синей сумки тор-чит корешок "Питера Пена" и что напротив магазина, из которого мы только что вышли, находилась библиотека.
- Послушай, - ласково сказала я и потянула ее за рукав. - За что ты рассердилась на меня?
Но она продолжала молчать.
- За что...
И тут вдруг в глазах стало тепло и тяжело. Мои пальцы, лежащие на ее рукаве, расплылись, а буквы на корешке "Питера Пена" стали широкой белой полосой.
Мы стояли у светофора, и его веселенький красный огонек, упрятанный под круглое стекло, вдруг вытянулся и погас. За ним тотчас зажегся желтый, но не круглый, а такой же вытянутый, и так же задрожал под толстым стеклом, просясь наружу. Машины встали, и мы пошли через дорогу. Я шла и смотрела вниз: мои коричневые сапожки расплывались.
- Стой, милая! Стой!- услышала я над собой громкий плачу-щий голос.
Я подняла мокрое лицо и остановилась. И тетя Груша остано-вилась тоже.
Вместо того чтобы застыть на зеленый свет рядом с други-ми машинами, по дороге медленно, но упорно шла белая лошадь-тя-желовоз и тянула за собой телегу с мужиком в телогрейке. Мужик дергал за поводья, умоляя, чтобы она встала. Она оглядывалась на него, ласково кивала и продолжала идти. У нее были тяжелые копы-та, мокрые широкие глаза и редкая грива. У мужика на телеге были тяжелые короткие ладони и точно такие же мокрые широкие глаза.
- Стой, милая! - певуче прокричал он.
Лошадь снова оглянулась на его ласковый голос, ласково взгля-нула на него и остановилась как раз посередине перехода.
Мы с тетей Грушей стояли перед телегой, а люди, шедшие нам навстречу через дорогу, стояли напротив нас, но с другой сто-роны.
- Пошла, милая! - зарыдал мужик.
Лошадь не двигалась и добро глядела на него.
Мы с тетей Грушей стояли и ждали. И люди напротив тоже сто-яли и ждали, только один худенький молодой человек в куртке с приподнятым воротником, обошел телегу и перебрался на другую сторону улицы.
- Пошла, милая! - умолял мужик и хлестал лошадь.
Лошадь тихо качала головой.
В это время зажегся красный свет, но машины не поехали. Они загудели, и лошадь ласково оглянулась на них и тряхнула гри-вой. Ей стало жарко. И вдруг она вздрогнула, потому что из гудения машин вырвался пронзительный милицейский свисток. Она занесла ногу с тяжелым копытом, намереваясь сделать шаг, но потом переду-мала и опустила ее назад. И снова любяще посмотрела на хозяина и обвела взглядом ревущие машины и людей, по обе стороны телеги.
- Добрая лошадка! - сказала я и протянула к ней руку.
Она часто замигала и потянулась мне навстречу.
- Но, милая! - снова всхлипнул мужик и хлестнул ее по широкой спине.
Я подумала, что ей очень больно. Но она даже не замечала побоев хозяина. Она не двигалась с места, разглядывала людей и синие буквы "Зоопарк".
К мужику подошел милиционер и сказал:
- С вас штраф!
Но мужик ответил, что нету.
Милиционер не расслышал, потому что машины очень громко гудели. Он сердито махнул на них жезлом, и они замолчали.
- Нету, - повторил мужик, - сил у нее нету! Она старая, в городе напугалась. Я говорил им в совхозе: "Дайте мне Савраску или Задора, те помоложе. Или пошлите грузовик!" Но они...
- Проходи! - махнул милиционер жезлом нам с тетей Грушей.
Мы не пошевелились.
- Проходи! - повторил милиционер людям напротив, но и они не двинулись.
Напротив нас у телеги худая высокая бабка в берете, лежав-шем на щеке вторая щека была открыта, - приподняла бровь и ска-зала:
- Некультурно, ах как некультурно!
За ней стоял мальчишка без бровей и широко улыбался мне. Я, как дядя Кирша, сделала благородное лицо.
Тетя Груша и старуха с поднятой бровью заметили друг дру-га и покивали. Тогда я покивала мальчишке без бровей. Он по-махал мне рукой и подпрыгнул.
- Заплатите штраф, - повторил милиционер, и мужик, пошарив в кармане телогрейки, достал три кругленькие монетки. Я зна-ла, что в каждой из них умещается по рублю.
Я вспомнила, как мы с тетей Грушей сидели за столом, на-крытым зеленой скатертью. На столе лежала книга, раскрытая на странице с картинкой лошади, впряженной в телегу с мужиком. Там на картинке была точно такая же, с тяжелыми копытами, белая лошадь и точно такой же белесый широколицый мужик. Ниже шли строчки стихов, и тетя Груша читала мне звонким голосом. За окном крупным снегом осыпаiлась зима, и это стихотворение про зиму мы с тетей Грушей выучили наизусть.