Порой Олеандр думал, что Фрез заменима. Но стоило дрянным мыслям пустить корни, она убеждала его в обратном — убеждала по щелчку, показывая свои исключительность и непревзойденность.
Врожденная изворотливость позволяла ей водить за нос не то что хранителей — самого Каладиума! Серьёзно. Кто ещё изловчился бы годами раскручивать в лесу огненные пои[1], оставаясь при том горячо обожаемой, а главное — живой дочерью Стального Палача?
Фрез могла обвести вокруг пальца любого. Могла пролезть туда, куда никто и никогда не пролез бы.
Неспроста Олеандр обратился к ней за помощью. Часто она превращалась рядом с ним в капризное дитя. Часто не следила за словами, сгорая от ревности. Но запах жареного, окутывавший его, улавливала за версту. И только он щекотал нос, что-то внутри неё ломалось и склеивалось заново.
Она снова превращалась в ту девушку, о которой Олеандр некогда говорил: «Да мы с ней горы свернём!»
Так случалось прежде. Так случилось и ныне.
Он вырос на пороге её дома — весь взъерошенный, в окровавленной тунике, порезанной на груди. Она распахнула дверь и, воровато озираясь, затащила его в комнату.
Фрезия не задавала неуместных вопросов. Не тянула время, пытаясь вытрясти из него ответы. Она просто помогла.
— Что нужно? — только и спросила она и, получив ответ, принялась рыться в сундуках с одеждой.
Как и ожидалось, ненавистный трюк с переодеванием сработал. Позже, ступая к вратам, Олеандр оглядывал себя и видел юношу, по дурости облачившегося в женские тряпки. А воины, мимо которых он прошёл, узрели девушку в глухой накидке-летяге. Её глаза, подведенные чёрной краской, смотрели на мир поверх вуали, укрывшей волосы и нижнюю часть лица.
— Далеко не отходите! — прилетел Олеандру в спину восклик хранителя. — Рядом вырожденка бродит!
Клятый Аспарагус! Уже всем раструбил про Эсфирь! Олеандр сдавленно выругался, кивнул и двинулся вдоль ограды.
Потом он бежал до поляны, где предавался сну его элафия. Потом Абутилон принюхивался к белому перу.
И вот Олеандр запрыгнул приятелю на спину. Они рванули на запах Эсфирь, сотрясая землю, взвихряя опавшую листву.
Ветер больше не срывал злость на деревьях. Ливень поутих. И лес, невзирая на суматоху, окутала тишина. Скачке мешала лишь тьма. Черный всадник по кличке Ночь распоясался, погрузив лес во мрак.
Абутилон нёсся галопом. Чуть замедляясь, взбирался на земляные склоны и снова набирал скорость. Набирал ровно до тех пор, пока по ушам не ударил надрывный девичий визг.
Вопль Эсфирь прокатился по округе и разве что луну с небесных цепей не сорвал. Пошатнул так уж точно.
Вот дуреха! И чего она разоралась? Привлечет ведь внимание стражей — и пиши пропало.
Щеки Олеандра горели, обожжённые хлеставшим в лицо ветром. Он оглядывал тропинки, усыпанные иголками. Шнырял глазами то влево, то вправо, силясь углядеть белоснежные крылья. Без толку! Кроме островков травы, окроплённых угольной слизью, взор ни во что не утыкался.
— Хин? Опять? — Олеандр дёрнул щекой, щурясь и пытаясь различить во тьме очертания беглянки.
Ряды стволов утекали за спину. Он уже решил сойти с тропы. Но раньше, чем до этого дошло, узрел вдалеке зеленоватый дымок, расстилавшийся по воздуху тягучими волнами и облаками.
Что это? Чары дриад? Странно. Присутствия собратьев рядом не чувствовалось. Но кто-то же призвал колдовство, так? Ежели сотворили его не ныне, ему давно следовало бы испариться.
И все же зелень застоялась. Почему?
Чем ближе Олеандр подступал к дыму, тем более маслянистым ощущался воздух, предвещая скорую встречу с хином.
Как там его нарекла Эсфирь? Господин тень в костяном наморднике?
Вот только его мне не хватает для полного счастья, — подумал Олеандр и потянул рога на себя.
— Ты что-то слышишь, Аби? — шепотом спросил он и оправил перекрутившуюся накидку.
Элафия, зелен лист, не ответил. Лишь тряхнул ветвистыми рогами, откликаясь на зов хозяина.
— Оставайся здесь, ладно?
Олеандр спрыгнул на землю и похлопал Абутилона по спине.
Неожиданно приятель вздрогнул. Боднул его в плечо, отталкивая к дереву, а сам отскочил от пролетевшего мимо клубка чернильной темноты. Олеандр больно ударился о ствол, вскинул голову и тут же выкрикнул:
— Слева!
И Абутилон заплясал на тропе, уворачиваясь от смоляных шаров и вздымая тучи иссохших листьев. Бутоны на его рогах распустились, оголяя тычинки. Он повёл мордой, сбрасывая с цветов дурманящую пыльцу и сдувая ее к кустарнику, дымившемуся и увенчанному изогнутыми рогами.
Из тьмы листвы послышалось угрожающее рычание, какому обычно сопутствует шарканье лапой. Смоляная конечность уперлась в дерево рядом, крючковатые когти с хрустом врезались в кору.
Олеандр подобрал накидку. Выхватил из ножен саблю. Хин вытянулся в рост. Вытекавшая из его костяной пасти слизь марала листья, оседала на них тяжелыми каплями.
— В маскировке ты не шибко преуспел, — выдал Олеандр. — Я в жизни не видывал кустов с рогами.
Выдал и пожалел. Стрелял хин лучше, чем маскировался. Угольный шар колдовства просвистел над плечом, а в голове Олеандра промелькнула мысль о повторении уже пережитой истории. Он не растерялся. Ушел в сторону, спасаясь от второго удара. И тут же Абутилон оттолкнулся от земли. Бросился к хину в длиннющем невообразимом прыжке.
— Аби, нет! — Олеандр воззвал к чарам, но запоздало.
Приземлился элафия, окутанный тьмой. Копыта его заплелись, бутоны на рогах сомкнули лепестки. Он врезался в дерево, споткнулся и повалился на бок.
Ярость забурлила в Олеандре безудержным пламенем. Клинок в руке почернел, заключился в кокон изо льда.
Олеандр бросился в бой, как озверелый хищник, орудуя саблей и нанося удар за ударом. Алые глаза хина, которые так и хотелось выкорчевать, теперь блестели очень близко, сверкали огненными звездами. Где-то в глубине души, в самых потаенных ее уголках Олеандр сознавал, что одержим. Но — Боги милостивые! — столь же сладок был тот гнев, сколь и горек.
И удаль, охватившая сознание, подстегивала Олеандра с каждым уклонением в повороте, с каждым росчерком лезвия.
Хин кружился в бешеном танце. Уворачивался, следил за полоской клинка. В один миг он ушел от лезвия, в другой Олеандр опутал его копыта ветвями. И зверь, запнувшись, упал и вонзился когтями в почву.
Олеандр застыл, вращая рукоять сабли вокруг тыльной стороны кисти и снова сжимая в ладони. Ведомые чарами, пара ветвей спустились к нему, подхватили, вознося над повитой сорняками тушей. Он стащил накидку через голову. Отшвырнул. Перекинул ноги через сук и повис вниз головой.
Сквозь череду кровожадных мыслей, жалящих ум, прорвался шелест шагов, а следом голос. Кажется, сюда кто-то шёл. Кажется, этот кто-то кричал, велел не отнимать у хина жизнь.
Еще чего! Острие сабли нацелилось на хина. Настал миг расплаты за прегрешения.
— Да погоди ты! — в который раз донесся до слуха вопль. — Прекрати! Ты что делать удумала?
— Убивать, — отозвался Олеандр.
Взмах ноги — и тело, совершив сальто, понеслось вниз. Ледяное лезвие хищно сверкнуло во тьме. Оно почти вонзилось в чадящую плоть, как на его пути вырос сверкающий серебром булыжник.
— Что за?.. Откуда?..
Олеандр рухнул на камень и сразу же скатился с него. Ударился еще раз, теперь уже о землю — булыжник, оказывается, висел в воздухе, прикрывая хина. По телу расползлась клокочущая дрожь. Клинок вывалился из занемевших рук. И внутри будто солнце взошло, светом истины озарившее разум.
Слепящая ярость улетучилась, Олеандр поёжился. Все встало на свои места: объятый гневом, он вызвал злобу из клинка. Поглотил. И отразил на хина, словно кусок отполированного металла.
Треклятая сабля Дэлмара[2]! Ну вот какой немой мантикоры она решила вдруг заработать?
— Вы как? — раздался поблизости все тот же странный голос, чуть заглушаемый шорохом листвы.
Булыжник мягко уселся на землю. Олеандр растёр ушибленную макушку, посматривая на зверя.
— Не буду лгать, Барклей меня нынче озадачивает, — между тем продолжил незнакомец. Его глухие шаги, сопровождаемые треском хвороста, звучали все отчетливее. — Хин, силин…
Силин! Эсфирь! Побег!
— Ты видел силина? — Олеандр приподнялся на локтях и выразительно глянул на подоспевшего юношу. — С ним была белокрылая девушка? Где ты его видел? Где-то рядом? Она…
Он осекся. Рядом с оцепеневшим элафия и опутанным хином стоял ореад. И не абы какой, а…
— Сапфир?
— А? — Ореад вопросительно приподнял серую бровь. — Верно, вы слышали обо мне от наследника Барклей?
— Я и есть наследник Барклей, Сапфир! — растирая спину, Олеандр вытянулся в рост и развел руки в стороны.
— О! — ахнул приятель. — Не признал. Ты на кой глаза-то подвел? Говорил ведь, что тебе претит сходство с девицей.
Названый брат Рубина не изменился. Все такой же сухотелый и бледнолицый. Он смотрел на Олеандра в упор и щурил и без того узкие синие глаза. За ссутуленными плечами вырисовывались изгибы пепельных крыльев. Короткие серые волосы торчали в разные стороны. Кожу предплечий перекрывали растрескавшиеся каменные полотна-рукава.
— Зачем ты с хином сцепился? — растерянно пробормотал Сапфир, почесывая макушку когтем. — И как сцепился-то! Танглей по тебе плачет! Только там я такие трюки и лицезрел!
— Не ори, — шикнул Олеандр.
Благо лес из голов собратьев вокруг него до сих пор не вырос. Чудо, иначе и не скажешь.
Зеленоватый дым, наполнявший воздух, мерк и уплывал в сторону Шёлкового моря.
— А как ты…
— Тпру! — Олеандр с сочувствием поглядел на элафия, а затем ухватил Сапфира за плечи и вопросил: — Прошу, сосредоточься и поведай, где ты видел силина? Где-то поблизости, верно?
Ореад подтвердил догадки. Как вызналось, только он ступил в лес, его едва не ошеломило. Глаза-блюдца долго наблюдали за ним, пока он отходил все левее и левее, а потом услыхал звуки боя.
— Не хотел я с ним драться, — пояснил Сапфир. — Посему и поспешил уйти. От греха подальше. Вот!..
Он взбежал на пригорок и указал на темневшее внизу дерево. Один из вздыбившихся корней там как бы отгибал край почвы. Над земляным карманом густел всё тот же зеленоватый дым.
— Сюда я вышел, — добавил ореад. — Девушку не видел. Но силин точно напал на меня где-то здесь.
Пришлось Олеандру смириться, что хозяина чар он прозевал. Одно радовало: помимо ореада ныне рядом никто не крутился. Лес снова дышал тишиной, укрытый ночным покрывалом.
— У Абутилона чары выхлебали, — прошептал Олеандр. — Будь добр, оттащи его от хина и прикрой ветками.
— Хорошо, — кивнул ореад.
— Потом ступай за мной.
— Куда за тобой?
— В самом деле, Сапфир! — Олеандр посмотрел на него. — Тофос тебе крылья даровал — найдешь!
***
В небе уже забрезжил рассвет. Разбегавшиеся тучи выгоняли из лесу тени. Наученный горьким опытом, Олеандр продвигался перебежками и прятался за деревьями. Всё чаще глазам являлись невесть кем обожжённые сучья. Всё чаще разум одолевала мысль: «Кажется, неподалёку кто-то подрался».
Треклятая сабля Дэлмара, припрятанная в ножнах за поясом, так и резала глаз. Олеандр старался не смотреть на неё. Старался сосредоточиться на поисках. И удача повернулась к нему лицом.
Лес в этом месте обрывался. Плетеная из ветвей и лоз ограда спутывалась стеной и обозначала конец территории дриад. За оградой простирались обрыв и узкая полоска ничейного песчаного берега, облизываемая морем. Вот к ней-то силин и подтаскивал Эсфирь, уцепившись зубами за кофту. Смотреть было больно, как её крылья и тело волочились по земле.
Опять она сознание потеряла, что ли? Хин настиг?
Каждый нерв во плоти Олеандра пробудился от острого желания кинуться Эсфирь на помощь, сделать для нее хоть что-то хорошее, ведь отчасти она пострадала из-за мнительности его соплеменника.
Он опустился на корточки, прижал подсвеченную чарами ладонь к земле. С пальцев соскочила мерцающая зелень. Огибая корни и кустарники, она ковром раскатилась по почве. Уперлась в ограду, к которой силин подтянул Эсфирь. И поползла выше, впитываясь в древесные завитки и узлы.
Безмолвный приказ — и перевязь дрогнула. Ветви и лозы зашевелились, распутываясь, как змеиный клубок.
Силин зашипел. Покосился сперва на разраставшуюся дыру, потом на дерево, из-за которого выглядывал Олеандр.
— Ну иди же, иди, — шептал он, надеясь, что зверь вытащит Эсфирь к морю — туда дриады вряд ли пойдут.
И чудо произошло.
[1]Пои — пара шаров, связанных верёвкой или цепью, инвентарь для кручения и жонглирования.
[2]Сабля Дэлмара — оружие, по легенде некогда посланное океанидам самим Умброй и наделенное даром впитывать гнев. Испокон веков оно передавалось членами правящей династии от отца к сыну, помогало им обуздать эмоции. Но с течением времени все пошло наперекосяк. Оружие сменяло одного владельца за другим. Наполнялось яростью хозяев. Перевоплощалось, являя собой опасный артефакт, способный удваивать, а то и утраивать злобу любого существа. И в конечном итоге, как ошибочно сочли многие, лишилось чар и потеряло ценность вместе с опасностью.