Силин притащил Эсфирь на песчаную пустошь — участок бесхозной земли, веками отсекающий лес от воды. Почти всё восточное побережье занимали скалы, и лес круто переходил в обрыв. Но именно тут на несколько пядей вперед стелился пологий проход к Шелковому морю, бесконечному, лоснившемуся мягкими отблесками восходящего солнца.
Облака изукрашивали небеса серыми пятнами. Ливень уже не хлестал, и птицы вновь кружились над водной гладью, то камнем бросаясь вниз, то взмывая ввысь с бьющейся в клюве рыбой.
Промокший и уставший, с трясущимися от напряжения руками, Олеандр ткнулся носом в ограду из вьющихся лоз и ветвей. Через щель он наблюдал за отступавшим по песку силином и думал, как подобраться к Эсфирь и не угодить под чары ошеломления. В подушку для терзания превращаться тоже не хотелось, а вот досчитаться пальцев, напротив, крайне желалось.
Ой, пошло оно всё! Олеандр и так потерял время. Еще не хватало, чтобы из-за его нездоровой наклонности просчитывать каждый шаг Эсфирь сломала крылья. Волочение, пусть и по песку, явно не шло им на пользу — силин утягивал её к водице, как мешок с требухой.
Что это? Только ныне Олеандр осознал, что силин и Эсфирь перемазаны в крови.
—Я оттащил Абутилона подальше, — послышался за спиной возглас. — А хин так и лежит связанный и…
— Не ори. — Олеандр обернулся и наградил приятеля взором, смысл которого был понятен без слов.
Примирительно вскинув ладони, Сапфир приблизился к щели в ограде и прищурился.
— Великий Тофос! — едва слышно произнес он. — Ого! Я… Это её ты искал? Почему она в крови? Я не вижу никаких ран.
Олеандр моргнул.
— Уверен? — уточнил он. — Кровь обычно из чего-то вытекает, сознаешь?
— Её слишком много, — с нажимом ответил Сапфир. — Быть может, мелкие царапины даже я отсюда не вижу, но…
Столько кровищи ими не оправдать, — рассудил Олеандр. С губ слетел вздох облегчения с толикой непонимания. В услышанном сомневаться не приходилось. Пролетая высоко над землей, ореады при желании и черного жучка разглядывали на черном камне. А ныне ночь стремительно уступала господство над миром утру, что существенно упрощало задачу.
Догадка о нападение хина рассыпалась пеплом, как сгоревшая ветвь.
— Откуда тогда кровь взялась? — вырвалось у Олеандра.
Вид у Сапфира был хищный, почти как у дикого стервятника на охоте. Его когти медленно скользили по прутьям ограды. Звук получался такой, словно он перебирал зубья гребня для волос.
— Я могу ошибаться, — туманно начал он, переводя взор на Олеандра. — Ты только не пойми меня неправильно, но…
Некоторые выражения лиц отражают помыслы вернее речей. Примерно как рисунок, где глубоко одинокое существо изображает себя в компании веселящихся друзей-соратников. Догадаться о потаенных думах в таком случае столь же легко, сколь и перевести на нужный лад ужимки Сапфира.
— …быть может, это кровь кого-то, кто ей не угодил? — продолжил он.
И Олеандр мысленно усмехнулся.
— Сговорились вы все, что ли? Тоже думаешь, что она выродок? Между прочим, она недобратца твоего ядовитого с того света вытянула!
— Рубин в Барклей?!
Лицо Сапфира посерело и пошло трещинами, выдавая его родство с камнем. Одно радовало — он растерялся.
Пока он силился зажечь в голове свет и отыскать разбежавшиеся мысли, Олеандр расширял щель, и вскоре они очутились по ту сторону ограды и торопливо побрели за силином.
На берегу дышалось легче. Не ведал Олеандр, с чем это связано, но в Барклей ныне царила убийственная, звенящая на самых высоких нотах тишина, из-за которой в груди прорастало семя недоброго предчувствия.
Хотя силин и оттащил Эсфирь за ближайшую скалу, выступавшую почти что из воды, к ней тянулся след из крови и опавших перьев. Стараясь на намочить ноги, Олеандр обогнул каменистую стену. И столкнулся с гневным взором глаз-блюдец. Рожки силина зашевелились.
— Мы тебя не тронем! — возвестил Олеандр.
— Ты не сумеешь ей помочь. — Голос Сапфира звучал мягко, но уверенно. Он указал на Эсфирь, чье оперение и кудри облизывала вода. — Доверься нам, я тоже горник, мы почти братья.
Усатая морда повернулась к ореаду. Сперва силин наградил его презрительным взглядом, каким правитель одаривает жалкого подданного. Но мгновением позже — невероятно! — заскулил. И то был вовсе не вой одинокого низшего, призывающего соплеменников на подмогу, а печальное завывание уставшего зверька, охваченного нестерпимой тревогой.
Птичий крик глухим эхом отразился от каменной возвышенности. И в тот же миг по округе разнесся леденящий кровь хохот.
— Что это? — Сердце Олеандра ухнулось в пятки.
Сапфир споткнулся на ровном месте и едва не шлепнулся. Они переглянулись и вскинули головы к краю обрыва.
— Дриады? — предположил Сапфир.
— Не думаю. — Голос Олеандра обострился смятением.
Завитки ушей вытянулись в струнки. По слуху ударило странное колотье не то погремушки, не то трещотки. В памяти вспыхнуло воспоминание о ламии-граяде, с которой, возможно, сотрудничал дриад-покуситель.
— Ламия? — В груди Олеандра зашевелился росток волнения.
— Поглядим.
Ореад взмахнул крыльями. Ветер рывком подхватил его тело, поднимая ввысь.
— Куда?! — Олеандр окликнул его, заклиная немедленно возвратиться, но зов поглотила раскатистая громовая волна.
Над морем запрыгали ломаные нити грозовых разрядов, вестников скорого пришествия граяды.
Силин принялся оттаскивать Эсфирь под скалу, будто пытаясь сберечь от наступающей угрозы.
Сердце, растревоженное дурным предчаянием, гулко ударилось о ребра. Олеандр инстинктивно коснулся сабли Дэлмара, но тут же отдернул кисть. Прислушался к шорохам.
— Уходим, Олеандр, уходим! — Сапфир камнем спикировал на берег. — В лесу выродки!
Послышался треск; это ветви ограды сломались и опали, сдавшись под натиском перьев-лезвий. Из леса, заливаясь смехом и облизывая когти, на склон вышли две вырожденки: стемфа-мойра и ламия-граяда.
Первая уродилась красавицей. Тонкая и звонкая, с хвостом золотых волос и похожего оттенка глазами, она приковывала взоры. Если бы не перепончатые крылья, перемазанные кровью, если бы не сдавленный писк Сапфира, Олеандр, наверное, пустил бы слюну.
— Мы умрем, — выдавил ореад, когда две пары вырожденских глаз устремились к ним.
Своевременное примечание! Олеандр стиснул кулаки, но все равно не смог скрыть дрожь в руках.
— Скорее всего, сбежать мы не сможем, — вымолвил он. — Отступая, нам придется защищаться.
— Положим, бескрылой твари мы сумеем дать отпор, — рассудил Сапфир. — Но мойра!..
— Да-а…
Связываться с мойрой не хотелось. Потому что мойр Тофос наделил редким умением — они возвращали пущенные в них чары и снаряды. Навык их называли по-разному: кто возмездием, кто ударом Судьбы.
Девицы двинулись к берегу пьяным шагом. Золотая раскрыла крылья. Другая уперлась ладонями в песок. Выгнула спину и продолжила путь ползком, как паучиха. Ее лицо расчертили вздувшиеся вены. Багряные кудри извивались над плечами, будто она находилась под водой.
— Мяско-мяско-мяско! — Издевательский лепет паучихи повис в воздухе, прерванный гулким хохотом мойры.
Олеандру стало тошно, но он довольно быстро оправился. Листья на его предплечьях ощерились. Засверкали в приглушенном свете.
— Мы не справимся, — заключил Сапфир.
Его привычная сутуловатость сменилась бравой выправкой.
— Улетай, — прошептал Олеандр. — Я попробую их отвлечь, а ты…
— Какого ты обо мне мнения?
— Тогда вместе.
— До победы.
Полыхающие молнии стекли с ладоней паучихи и взметнулись ввысь, соединяя небеса и почву двумя зигзагами. Разряды друг за другом распороли воздух. Косым дождем хлынули на берег, вкалываясь в песок. Прижавшись к скале, Олеандр пустил по торчащему корню чары, но тот оторвался.
Проклятие!
Где Сапфир? Олеандр огляделся и заметил его крылатый силуэт, несшийся вдоль каменного склона.
Оценить разделявшее их расстояние не вышло — над головой просвистел грозовой кол, растаявший в воздухе. И Олеандра прошиб ледяной пот. Он забылся. Забылся и едва не обратился кучкой тлеющих щепок. Страшно подумать, что случилось бы, упади орудие в воду.
Делать нечего, придётся ему тащить листья навстречу беде. Иначе велик шанс подвести выроженок к Эсфирь, а это усложнит задачу. Вдобавок так он, возможно, выиграет время для Сапфира.
Дриад против граяды — нетрудно догадаться, кому здесь кланяется господин Преимущество.
Но!.. Раз, два, три: решение принято!
Да сжалится над ним Тофос, ежели к творениям у него имеется хоть немного сострадания!
Силясь не думать о том, что следующая молния угодит в лоб, Олеандр затаил дыхание, накрыл ладонью эфес сабли. Пробежка в сторону — и он обогнул скалу. Сабля с тихим шелестом покинула ножны.
Медленно, сосредоточенно думая, как переносит вес с одной ноги на другую, Олеандр ступил вперед и сглотнул подступивший к глотке комок. Электрические зигзаги, искрясь и извиваясь, плясали на склоне. Какой прорвой чар нужно располагать, чтобы такие смастерить? Счастье, что они извергали разряды беспорядочно, пока ни в кого конкретно не целясь.
Вырожденки не спешили нападать. Золотая топталась на склоне, со зверским вожделением развязывала холщовый мешок, из прорехи которого торчала лиственная палка. Рядом с нею на кровавой кляксе раскинулось худощавое тело паучихи, её губу и бровь пронзали металлические кольца. Услышав шорох, она вперила в Олеандра взгляд рдяных глаз, прорезанных вертикальными зрачками.
— Вышла, милашка? — Роняемые ею слова звучали, как скрежет ножовки, протягиваемой по позвоночнику. — А чего так? Расхотелось играть в прятки? Не терпится сдохнуть?
— Это мальчик, Гера. — Золотая зевнула. — Думаю, сын Антуриума.
— Правителя Антуриума, — выдал Олеандр.
И покосился на деревья. Ринуться в бой? Или повременить и дождаться Сапфира?
— О! — ахнула Гера. — Так ты не издох еще?
— Кто вас нанял? — Глупо было бы не спросить, хотя на ответ Олеандр особо не рассчитывал.
— Дриады.
Золотая отбросила мешок на песок.
— Вия! — Гера произнесла имя подруги как предупреждение.
Чуткий слух Олеандра перехватил скрежет и рокотание. Как вдруг над обрывом, разбрызгивая воду и комья грязи, взметнулись десятки булыжников, пожираемых сизым огнем. Позади них тенью лавировал Сапфир, на плече которого возлежал — да они рехнулись! — силин.
Хвост зверя распушился. На конце вспыхнул серебристый шар чар. Вия и Гера, визжа, кинулись врассыпную. И каменные снаряды засвистели над склоном, врезаясь в землю, тараня ограду и корежа деревья.
Вера в происходящее пошатнулась: не уснул ли Олеандр, случаем? Осознание царапнуло голову враз с осколком, рассекшим висок. И он пустился наутек. Куда? Да хоть куда-нибудь! Отыскать мало-мальски безопасное место, чтобы внутренности не превратились во внешности.
Пожелал, называется, помочь Эсфирь. И вляпался по самые листья в резню с выродками.
Все вокруг гудело, дребезжало и громыхало. Два трехнутых полудурка не иначе как явили земле конец света. Пыль и песок поднялись столь плотно, что о сносной видимости не шло и речи. Свечения было слишком много, оно ослепляло. В один миг Олеандру показалось, что ноги несут его на солнце. В другой — он отпрыгнул от зигзагов, извергавших грозовые разряды.
Близость электричества пронеслась по телу колючими покалываниями.
— Идиоты-идиоты-идиоты! — прокричал Олеандр, когда над головой пролетел грузный булыжник, гораздый вышибить из тела кости. — Вы хоть смотрите, куда швыряетесь!
Ответом сделался глухой удар каменюки по стволу. Дерево с грохотом рухнуло, взвевая новые тучи песка. Не выдержало тяги. Вприскочку покатилось по склону. Олеандр в кувырке ушел от мчащегося ствола. Не рассчитал. Ветви стеганули по плечам, хватанули затылок. Не обращая внимания на раны, он рывком вскочил на ноги и почувствовал запах гари.
Лес горел. Оттуда стаями вылетали горланящие птицы, прорывавшиеся через клубы черного дыма.
— Сапфир! — Олеандр осматривал небо и почву, пытаясь найти двух безумцев, убедиться, что они живы. — Ну ты и придурок, Сапфир, чтоб тебя!.. Ради Умбр… ради Тофоса, Сапфир, где ты?!
Никакого отклика не последовало. Только звон разлетавшихся камней да стоны израненных деревьев.
У Олеандра возникло чувство, будто он вот-вот подавится сердцем, заколотившимся у горла. Ворох оглушающих звуков не дозволял сосредоточиться и прочувствовать сеть корней под землей. Пыль мешала увидеть деревья. А выплеск чар сопрягался с риском растратить их попусту.
— Потеряла меня, милашка? — Олеандр вздрогнул. Голос, который он услыхал сквозь дымную взвесь, звучал ближе, чем хотелось бы. — Может, ты будешь вкуснее, чем тот другой дриад. На вид такой сладенький.
Он замер, осмысливая услышанное. А потом в голове укоренилось постижение: две вырожденки — две бездушные озверелые твари — растерзали кого-то из дриад на куски и оставили гнить.
Всё обрело смысл. И застоявшееся зеленое свечение в лесу, и глухая тишина говорили, что неподалеку лежит мертвое тело мученика, испускавшее чары. Словно в подтверждение к сапогам Олеандра прикатился мешок. Из прорехи в нём вывалилась рука — смуглая, покрытая обугленной листвой и запекшейся кровью. На кисти отпечатались следы укусов, ближе к плечу плоть изодрали до кости.
— Кого. Вы. Убили? — Олеандр не узнал собственного голоса, настолько тот прозвучал грубо. Внутри вспыхнул огненный шар, сотканный из гнева и жажды мести. — Говори, падла! Не прячься!
Олеандр поворачивался, чувствуя поблизости движение. Эфес сабли терся о ладонь, холодил кожу. Нервировали капли крови, стекавшие из раны на виске. Раздражала взвившаяся пыль, от которой слезились глаза. Он увидел, как по земле ползет тень. Услышал щелчки грозовых разрядов. Рванул в сторону — и молния вонзилась в песок точно там, где он только что стоял. Сновавшая по склону Гера выпрыгнула из дымовой завесы и кинулась в атаку. Зубы клацнули у плеча, когда Олеандр отскочил и встретился с Герой лицом к лицу. Опутанная нитями паутины и искрящаяся, с пепельным лицом, она вре́залась когтями в землю и осклабилась, точно хвастаясь пятнами крови на клыках — крупными, ягодно-алыми.
Иступленная злоба бушевала, закипала в груди Олеандра. Она пробуждала саблю и возвращалась троекратно. Он перекинул клинок в правую руку. Он же левша, нет? На выдохе расправил плечи. И выгнулся назад, пропуская череду грозовых разрядов. Ничего себе, а он так умеет?
Олеандр принял боевую стойку. Теперь он не раздумывал. Наугад выпустил к земле чары и закружился. Паутина выстрелила в него с ладони ламии, он ушел от нее в повороте. Зажал лезвие зубами. Согнулся. Оттолкнулся. В перевороте ускользнул от молнии. Сам не зная почему и совершенно не понимая зачем, вытянул руку.
Сабля скатилась по предплечью, рукоять скользнула в ладонь. Выпад, стойка — и клинок льдисто блеснул. Олеандр ощутил, как под землей зашевелились корни. Застыл. Посмотрел на Геру. Ни единой черты невозможно было разглядеть за полыхавшей разрядами тварью.
Взметнулся и завертелся над её головой стог искр. Отслоились и напружинились паутины, опутавшие запястья.
Почва содрогнулась. Из нее с грохотом вылетели корни. Усыпанные грязью, они толстели и трещали. Один подхватил Олеандра в прыжке и вознес к небу. Второй устремился к Гере. Попытался хлестануть по коленям, но раньше впитал разряд и вспыхнул. Третий свился кольцом, цапнул её за щиколотку и принял горестный удел собрата. Подпалённые корни раскроились. Брызнули щепками, вгоняя в песок занозу за занозой. Часть цапнула Геру.
Она завизжала. Припала к земле и принялась кататься, расколупывая каблуками песок.
Тогда-то Олеандр и узрел падение ореада. Тот пикировал над склоном, сложив обагрившееся кровью крыло.
Послышался крик. Тяжелый шлепок.
И сердце ёкнуло. Олеандр вынырнул из забвения, глотнул пагубный смог действительности. Мысли заскакали в голове. Разум пробудился.
Сапфир мертв! Затылок и висок прострелило болью. Олеандр заорал. И запястье резануло перо-лезвие. Кровь прыснула на листья и тунику. Клинок выскользнул из занемевших пальцев, затерялся в дыму.
Вия не заставила себя ждать. Золотой шлейф чар тянулся за ней тропой, она неслась Олеандру навстречу. Неслась плавно, почти не тревожа крылья, хотя одно из них на треть обуглилось.
Проклятие! Корень изогнулся. Олеандр повис на руках, спускаясь вместе с ним. Ступни коснулись земли. Правый сапог угодил во что-то липкое — к счастью, в кляксу крови, не в паутину.
— Сбежать вздумал! — и неожиданно липкая струя, ударив между лопаток, сбила его с ног.
Позади стучала трещотка — Гера приближалась. Олеандр пытался содрать склизкие канаты, заползавшие в нос и горло, сковывавшие запястья и ноги. Но тщетно. Сколько ни барахтался, даже не мог встать.
На помощь пришел корень, который слепо ткнулся в бок. Он пробрался под путы, рассек паутину, спутавшую ноги. А с той, что сковала руки, управился осколок торчащего из земли камня.
Где Гера? Олеандр услышал топот, скрежет металла, потом вперемешку с проклятиями голос:
— Ищите наследника! — И из леса выскочил Аспарагус.
За ним подтянулись и другие дриады. Трое тут же закричали, пронзенные перьями-лезвиями. И рухнули навзничь, истекая кровью.
В глотке Олеандра скатался крик. Паутина выстрелила в ногу, опутала. Рывок — и он, едва поднявшись, грохнулся. Обжег живот о щепки.
— Ты проиграл, сын Антуриума, — Гера подступала сзади. — Смирись с судьбой.
— Катись в пекло!
Олеандр схватил какую-то палку, которая валялась рядом. Не успела вырожденка прыгнуть и вонзиться в него клыками, он вскочил и швырнул в неё — о, Боги! — отгрызенную руку дриада. Она втемяшилась Гере в лицо. Сила удара была невелика. Да и орудие попалось никудышное. Но песок с него просочился вырожденке в глаза и ослепил.
Недолгой заминки хватило, чтобы Олеандр воззвал в корню. Отвел его для решающего удара.
Корень взвился. Изогнулся, как натянутая тетива. Рванул к цели. Из-под багряной, заляпанной грязью челки на него воззрилось лицо с вздувшимися венами. В глазах Геры не виделось и намека на испуг — выродки и правда идеальные орудия убийства.
— Гера, я помогу!
Крик прогремел столь же внезапно, сколь круто Вия спикировала перед подругой.
О, нет-нет-нет! Ежели удар придется по мойре, возмездия не миновать!
Стук сердца залетал в ушах. Олеандр спасовал. Приказал корню отступить. Но поздно. Столь стремительный разгон с наскока не погасишь. Потому скоро и раздался хруст. Жуткий, пробирающий до судорог — с таким треском ломаются ребра. Корень врезался мойре поперек груди.
Бред какой, а? Губы Олеандра искорежила ухмылка. Его затрясло. За падением вырожденок он не наблюдал. Просто не мог смотреть и содрогаться от мысли, что рука возмездия вот-вот наградит его схожей затрещиной. А на расправу она оказалась мало того что быстрой, так еще и невидимой.
Удар вырвал из-под ног почву. Олеандра скрутило в узел, протащило по песку и впечатало во что-то твердое. Боль, подобно проглоченным лучинам, терзала и рвала на куски. Вздохи и выдохи вырывались с хрипением, отдавались ломотой в ребрах. Он хватал ртом воздух, но до легких он не доходил — будто в перегородку утыкался. Тело оцепенело, отказывалось повиноваться.
Мысли выветрились.
Остались только боль и нежелание верить, что лепестки жизни осыпаются.