На поляне воцарилось гнетущее молчание. Все как один замерли, словно дриад разом настигло окаменение. Олеандр глядел на расползавшийся по небу дым и силился натянуть на лицо маску отрешенности. Без толку! Поджилки предательски тряслись, к глотке подбирался комок дурноты.
Быть может, ему предначертано гоняться за Эсфирь и влипать в неприятности?
Пожар! Подумать только, пожар в поселение дриад! Дриад! Существ, которые со дня сотворения страшатся огня!
Как?! Откуда?!
Горячие капли пота, сбегавшие по лбу, упали на ресницы. Олеандр вздрогнул. Снова постарался успокоиться. И снова потерпел неудачу.
Проклятье!
Он сглотнул. А затем голосом, звучащим столь тихо и потерянно, что хотелось издохнуть, произнес:
— Возвращаемся в поселение. — К счастью, в наступившей тишине его услышали все без исключений.
Хранители ожили и рассредоточились, врезаясь в оцепеневших собратьев. Аби катался по траве, пытаясь стереть со шкуры болотную жижу. Поэтому Олеандр ринулся к другому элафия, запримеченному на краю поляны. А пока шёл, закипал все пуще и пуще. Ступни жестоко отдавливали, ребра саднило от столкновений — удивительно, как скоро он превратился в невидимку.
Не успел он добраться до зверя, на него с двух сторон, едва не схлопнув в лепешку, налетели Юкка и Драцена. Встряска пошла кипевшим мозгам на пользу, Олеандр передернул плечами.
— Скачите к Морионовым скалам, — приказал он. — Эсфирь, похоже, где-то там упала, отыщите её.
— Куда скакать? — громыхнул Зеф, проталкиваясь к ним с остервенением нападающего вепря-гиганта.
— Найти вырожденку? — Голос Драцены звучал спокойно, но взор полнился тревогой. — Вы серьезно?
— Она не вырожденка! — с нажимом произнес Олеандр и отпрянул, спасаясь от пронесшегося мимо скакуна. — Аспарагус считает иначе, знаю. Вам решать, кому вы верите больше — изменнику-архихранителю или мне?
— Изменнику? — На веснушчатом лице Зефа, успевшего поравняться с Юккой, нарисовался испуг. — Почему изменнику?
Видит Тофос, Олеандр избрал не лучшее время для прояснения подобных вопросов.
— Поможете? Нет?
Приятели обменялись задумчиво-неверующими взглядами, и Олеандра словно горячей водой окатили. Наряду с тревогой за жизни поселенцев в голове невольно вспыхнула мысль, что Аспарагус, конечно, зарвавшийся изувер с манией величия. Но стражи всегда вершили его волю без тени сомнения. И причиной слепого повиновения служил не только страх.
Доверие и уважение — вот какие чувства порождал архихранитель в умах подчиненных.
А что Олеандр? К его просьбам и решениям питали недоверие даже друзья. Хорош наследник клана, что тут скажешь.
Лес в очередной раз огласил протяжный крик, за которым последовала череда трудноразличимых ругательств вперемешку с проклятиями. И Олеандр сорвался на бег — из-под сапог, казалось, вот-вот искры посыплются.
— Да или нет?
— Погодь-ка, братец, не суетись. — Нагнав его на полпути, Зеф прокашлялся. А когда заговорил вновь, чудовищная маска из одеревеневшей грязи, заменявшая ему лицо, пошла трещинами. — Обождал бы ты на поляне. У тебя ж брачное таинство скоро, а случись чего…
— Еще одно слово, — прошептал Олеандр, — и вместо брачного таинства будут похороны!
— Я даже догадываюсь чьи, — крякнул Зеф.
Юкка и Драцена выросли за его спиной и синхронно прошелестели:
— Мы с вами, наследник. — А Зефирантес добавил: — Я рядом, дружище. Жив буду, всегда.
Я рядом, Малахит, всегда рядом, — отразился в ушах голос, который Олеандр предпочёл бы забыть. В первое мгновение он почти всерьез поверил, что Глендауэр ступает с ним бок о бок. Но потом стряхнул наваждение и коснулся элафия. Вскарабкался ему на спину.
Рывок — и они помчались к поселению. До того быстро и резко, что в дымящейся голове Олеандра затухли мысли. Все, кроме одной: «Трус ты, Глен. Трус и лжец». Нет, ну а что? Глендауэр заплыл в Барклей? Так пусть хоть на глаза покажется. В самом деле! Шастает по лесу как ни в чем не бывало, с выродком втихаря подсобил, а как в лицо брату поглядеть так свернул чешую [1]— ищи-свищи.
А впрочем, какие они братья? Вздор! Не братья они совсем. Глендауэр — предатель. Точка.
Визги, долетавшие из поселения, становились громче, схлестывались с топотом и грохотом, скрипом ветвей. Не обращая внимания на доносившиеся за спиной предостережения, Олеандр рискнул бежать напрямик, надеясь сократить путь. Признаться, так лихо он еще верхом не ездил. Да и начинать не думал, рассудив, что мозгам куда лучше живется в черепе, нежели на земле.
К несчастью, элафия его воззрений не разделял. Он несся, как ошалевший, не слишком заботясь, что неожиданный оступ на полном скаку чреват… Хорошо, если поломанными конечностями.
Прутья и лепестки градом летели из-под его копыт, хотя казалось, он давно воспарил.
Он галопом промчался по краю тропы, срывавшейся в овраг. Перемахнул через рытвину и вскоре выпорхнул хранителям наперерез. Верткость зверя завораживала. Смена направления на большой скорости приведет к заносу? Нужно замедлить бег? Ха! Правила явно не для него писаны.
Мало того что элафия избежал столкновения, он ещё и развернулся до того изящно, что даже наклона не ощущалось. И спустил с рогов ветви, которые опутали бедра Олеандра и уберегли от падения.
— Ну вы и бешенка, наследник! — заслышался позади ор хранителя, приглушаемый стуком копыт. — Уж не сочтите за дерзость!
— Чей это скакун, ведаете?! — выкрикнул Олеандр, хотя ответ уже вертелся на языке.
— Аспарагуса! Иксием кличут!
Кто бы сомневался!
— Пропустите наследника! — Возглас стражей прозвучал столь громко, что на миг перекрыл шум и гомон.
Иксий выскочил на поворот дороги, к цветочной арке. Кучковавшиея неподалеку дриады, ахая и гудя, кинулись врассыпную, словно мальки от брошенного в воду камня. Элафия влетел между ними, в самую середину. Заперебирал копытами то влево, то вправо. И ударил Олеандра отросшей с рога ветвью — мол, слезай давай, расселся тоже!
Ну до чего наглый скакун, а! Вот уж истинно: ученик — отражение мастера.
Невзирая на гудящие кости, Олеандр спрыгнул на твердую почву. Как вдруг за сетью ям от вывороченных корней промелькнула чья-то расплывчатая тень. Двух оглядок хватило, чтобы распознать в ней наездника со стальными шипами на плаще и понять, что продирается он в противоположную от поселения сторону. Зачем? Почему?
Докричаться уже не вышло бы. Поэтому Олеандр выцепил в толпе воина без шипов и наказал ему проследить за отбившимся собратом. Тот зову внял и бросился вдогонку, взбивая опавшие листья, дробя землю.
— Что горит? — вопросил Олеандр и узрел стайку детенышей, дышавших через влажные тряпки.
— Дом п-правителя, — всхлипнула одна из девиц, прижимаясь к груди матери, которая неловко гладила ее по спине.
— Что?!
Он посмотрел на соплеменницу так, будто у нее выросла вторая голова. Она шмыгнула. Кивнула. Иные дриады тоже закивали. Один за другим и все вместе — точно заговоренные.
Совсем рядом застучали копыта. Захрапели новоприбывшие элафия, доставившие воинов с поляны. Олеандр услышал лязг металла. Повернулся на звук и узрел Зефа.
— Что делать будем? — вопросил тот.
— Посох рек и озёр справится с огнём, — заявил Олеандр. — Он в доме правителя.
Всё вокруг сделалось четким и красочным, почти картинным. По ушам ударили стоны от ужаса, в носу засвербел запах гари.
— Отыщите Рубина! — Олеандр миновал врата. Толпа пропустила его, правда, не без помощи Зефа и стражей. — Скажите, нам нужен феникс! Пусть хоть разокпробудитего для дела!
Свет жизни озарял плоть с каждым шагом. Гнев в груди разгорался, а спустя миг полыхнул до того свирепо, что из горла вырвался рык. Олеандр увидел дым. Услышал грохот бочек, толкаемых дриадами к горящему дому.
Потом были лестницы и висячие тропы. Потом — толкотня и давка, очередные гиканья и свисты собратьев.
А в конце пути — пламя.
Огонь, полыхавший зло и яро, с шипением и рассыпом искр. Огонь, который пожирал дом, где Олеандр появился на свет. На его глазах бутон на крыше треснул. Скособочился. Просел. Почерневший лепесток соскользнул и обрушил подвесной мост — удача, что пустующий.
Кто-то выкрикнул, что пламя отравлено. Кто-то подхватил. И спустя миг весть о яде разлетелась по округе.
Сказать по совести, когда эта мысль впервые потревожила разум, Олеандр откинул ее как нелепую придурь. Тогда он счел умозаключения поспешными. Но ныне все догадки поросли изначальным смыслом. Неспроста мышцы сводило болезненными судорогами. Неспроста его одолевало смятение по части некоторых рядовых вещей, начиная от собственного имени.
Зелен лист, вместе с дымом по поселению растекалось что-то пьянящее, дурманящее.
Спроваженные хранители догнали Олеандра у мостов, стекавшихся к хижине. Зеф быстро шагнул к нему и всучил влажную тряпку, которую тот сразу же прижал к носу и губам.
— Змея не сыскать, — возопил из-за плеча страж, перекрикивая галдёж. — К дому, толкуют, не подобраться.
— Сносит всех, — Зеф закивал. На его висках блестели капли пота. — При том чудаковато сносит. Веришь, вот так…
Крылья его носа раздулись. Челюсти сжались, а губы растянулись в кривой улыбке, напоминающей оскал. Выглядел он по-дурацки, но весьма красноречиво. Ведь такое выражение лица говорило о непроизвольно-длительном сокращении мышц вследствие отравления…
Вот, стало быть, исчезновение Рубина и возымело причинно-следственную связь.
Огонь, змеиная отрава, побег. Не нужно быть мудрецом, складывая в уме два и два. Едва ли Рубин породил пламя сам, учитывая, что в миг поджога пребывал на поляне. Скорее уж даровал смутьянам смешанные чары.
И тем не менее…
— Это яд дракайна. — У Олеандра возникло такое чувство, будто его с силой пнули в живот. Силясь не думать о том, что Рубин — предатель, он перехватил клочок ткани покрепче и нырнул в кипящий водоворот собратьев. — Я потомок первозданных, продержусь дольше!
— Хочешь залезть в дом?! — Голос Зефа сквозил ужасом. — Рехнулся?! Ты погибнешь!
Олеандр заметил на соседнем мосту Душку — пара дриад уводили его от горящего дома.
— Я справлюсь! Кто поздоровее, уводите поселенцев!
Как ни странно, принудить себя даже не к риску — практически к самоубийству — не составило труда. Куда сложнее было пересиливать ноющую боль. Чем дальше продвигался Олеандр, тем дурнее становились взоры встречавшихся на пути соплеменников. Теперь они напоминали погребальное шествие и волочились с погребальной же скоростью.
Растолкав одних дриад, он замер, пропуская других. Споткнулся. Больно ударился локтем об ограду и вновь ринулся к пламени. Ни тряпица, ни кроткие вздохи от отравления не спасали. Сгущавшийся смог душил, пробирался в нос и горло, отчего при каждом вздохе легкие будто наполнялись опилками. В ушах плыл звон. Малейшее движение усиливало его, а шаги, как назло, делались чуждо-медленными, тягучими. Казалось, минуют столетия, прежде чем Олеандр подползет к цели.
— Сапфир, облейте наследника! — взревел кто-то из хранителей.
До хижины оставалось всего ничего, когда Олеандр ощутил над головой шевеление. Через мерцающую завесу слез он узрел крылатую тень, прорезавшую смог. И в то же мгновение сжался, облитый ледяной водой. Не успел коснуться дверной ручки, как дверь распахнулась сама, хлопнула по стене дома с оглушительным треском. Хлынувший наружу жар обжигал. Порождал удушающий кашель.
Но Олеандр все равно окунулся в дымную круговерть, в убийственный вихрь огня и света, спиравший дыхание.
В сравнении с тем, чтобы прорваться на второй этаж, окунуться было просто. По пути Олеандру пришлось увернуться от валившихся с потолка лоз и ошметков древесины, словно затеявших игру «Кто быстрее воспламенит вторженца». Он ступил в коридор. Не с первого раза, но выбил ногой заевшую дверь покоев.
Пламя полыхнуло прямо перед носом. Олеандр в ужасе отпрянул к стене.
Куда ни падал взор, все излизывал огонь. В лихорадочной спешке Олеандр проложил взглядом мало-мальски безопасный путь в соседнюю комнату, но в углу, вывалив на пол горящие фолианты, рухнула книжная полка. Обломки перекрыли дорогу — и первый замысел обернулся крахом. А у второго имелся лишь один недостаток: его попросту не существовало.
Поток воды ударил в плечо и заставил Олеандра пошатнуться. Тряпка ухнулась на пол. Он обернулся и вздрогнул. Злой, как стадо вепрей, мокрый и окосевший, к нему плелся Зефирантес.
Последовала краткая ругань на языке глухонемых. Не очень результативная. В ответ на просьбу убраться друг посоветовал ему то ли напиться, то ли утопиться: жестами Зеф выражался не слишком искусно. Левой рукой он выплеснул остатки воды из ведра на горящие обломки, правой вытащил из-за спины шипастую палицу. Размах, удар — и полка раскрошилась в пепел.
Дальше все пошло гладко. Слишком гладко, отчего в груди Олеандра пророс росток тревоги. Меньше чем за мгновение они миновали арку. Вломились в покои и застыли, округлив глаза. На подпаленном ковре в рдяном обугленном на груди и подоле платье лежала…
— Фрезия!
Она улыбалась, обнажив перемазанные в крови зубы. И смотрелось это настолько жутко, что в жилах леденела кровь. Зеф закашлялся и дернулся к ней. Олеандр проскочил через сужавшуюся щель между двух огней и ринулся к шкафу, облепленному ракушками.
— У-уноси ее… не… немедленно, слышишь? — проговорил он, распахивая полупрозрачные дверцы.
— Ишь чего у-удумал… — прохрипел Зеф, подхватывая Фрезию на руки. Белки его глаз раскраснелись, с уголка века текла нитка крови. — Та… так я тебя и о-оставил… Вы не… как… ты…
— У-уноси, я сказал! — процедил Олеандр. — Посох рез и озер — не игрушка! Он… он и по…потопить может! Я никогда не пробуждал его… его силу.
Ответом послужило натужное сопение. Пол затрясся, заходил ходуном. В шипение бушующего пламени ворвался стук каблуков, потом скрип лестницы. Олеандр не обернулся, знал — друг не оплошает, а потому снова заглянул в шкаф. В углу стоял тонкий посох: дотронься — переломится надвое. Его рукоять походила на скрученную в жгут косу из застывших лиан и потоков воды. На верхушке сверкал шар, внутри которого искрилось небольшое озеро.
Глаза щипало так, словно в них засыпали зеркальную пыль — перед взором вспыхивали золотом все созвездия небосвода. Вместо огня он видел ало-рыжие кляксы, обступавшие его со всех сторон. Вместо посоха — пять расплывчатых посохов. Какой настоящий? Взмах рукой раз. Мимо. Два. Опять мимо. Три… О, да! Пальцы сомкнулись на холодной рукояти.
Олеандр сглотнул. Слизнул с полопавшихся губ кровь.
— М-мать ре-рек и о-озер, п-прошу… — И кашлянул, окропляя пол кровяными брызгами. — П-помоги…
Рот продолжал говорить. Но теперь речь занимала половину внимания. Другая сосредоточилась на треске. Первом. Втором. Третьем. Кажется, поломались оконные ставни. Олеандр отвел голову к плечу. Проморгался, тщась сложить воедино расплывавшуюся пятнами картину. И узрел что-то… Кого-то, излучавшего холод. Кого-то, шагнувшего навстречу.
Еще. Еще. Еще…
Он бежалбесшумно, не выдавал присутствия ни вздохом, ни скрипом половиц. Огонь шарахался от него. Под сапогами вспыхивали морозные островки.
Океанид?..
— Давайте.
Этот голос… Отдающий сталью, но вместе с тем хрупкий и звонкий, ввинчивающийся в мозг штырем. Где Олеандр его слышал?
— Даю…
Посох с тихим стуком ударился о пол. Озерцо внутри шара закипело. Виток чар, соскользнув с рукояти, откатился к двери. Протянулся цепью от стены к стене — и взмыл водяным занавесом.
Ну вот и всё! Уголки губ Олеандра задрожали. Колени подкосились, и он упал в чьи-то милосердные руки. Щеку обожгло холодом, а следом рот наполнился кисловатой водицей, которую захотелось сплюнуть. Да какой там! Морозные пальцы клешнями сжались на челюстях, приневолили хлебать.
Краем глаза он видел, как на комнату пошла волна. Как взбурлили и закружились водовороты, пожиравшие огонь. С треском надломилась почерневшая балка. Океанид спохватился и заточил ее в лед, страхуя от срыва.
Олеандр вжался в его грудь, притиснутый волной. Задержал дыхание и только приготовился тонуть, как перед взором мелькнула чужая ладонь, охваченная белыми чарами. Они выплеснулись потоком. Впитались в волну, и она разрезалась надвое. Обступила Олеандра с боков и с шумом ударилась о стены, сметая пламя.
— Не страшитесь, все хорошо, — проговорил океанид и тряхнул рукой, гася чары. — Я рядом.
Неожиданное озарение отвоевало Олеандра у недомогания. Как говорится, можно закрыть глаза на видимое, но нельзя закрыть сердце на ощущаемое. Он понял, с кем ведет беседу. Понял — и боль стянулась вокруг груди узлом, который никогда не развяжется.
— Всегда рядом?
— Уже нет.
[1] Свернуть чешую, листья, перья — сбежать, удалиться, скрыться. Расхожее выражение.