Эсфирь очнулась в холодном поту и резко села, врезавшись когтями в камни. Она проснулась. К счастью, проснулась. Но прогнать увиденные кошмары не вышло. Теперь уже наяву они замелькали перед внутренним взором со скоростью книжных страниц, перелистываемых ветром.
Ну почему?.. Почему она не попросила хинов отступить? Им не следовало сражаться с дриадами! Не следовало погибать!
Хины пытались ее защитить. Угрожай кому-нибудь из них опасность, она бы тоже постаралась помочь.
Но!.. Но!.. Но!..
Каладиум! Вот кто во всем виноват! И за какие только грехи он свалился Эсфирь на рога? Зазывал в неведомые дали, понимаешь ли, туда, где вырожденцы якобы не страшатся за свои жизни.
А то как же! Нашелся тоже защитник двукровных!
Быть может, неведомые дали и существуют, конечно. Да завлекал ее Каладиум в те края явно не за тем, чтобы спасти от… Как он там высказался? От глупцов, для кого жизнь двукровного не стоит и плевка?
Будто для него она стоит больше, ну! Лжец!
А ведь Эсфирь ещё и поцеловала его. В тот миг она совсем потеряла связь с реальностью. Призвала чары очарования и…
Фу-фу-фу!
В ушах отразился скрежет, и Эсфирь с изумлением поняла, что царапает валун, а вдобавок скрипит зубами. Пересиливая боль, она перевалилась на бедро. Медленно согнула ноги, жмурясь и шипя, раскачалась, вытянулась в рост. И тут же упала, подкошенная слабостью в коленях.
Что за напасть? Синяки и ссадины, подсушенные солнцем, усеивали тело от макушки до пят. Парочка кровоподтеков пристроилась в таких местах, что она постеснялась бы о них рассказывать.
— Вот же ш!.. — Хотелось завыть, но горло сдавило, с трудом получалось даже дышать.
Ныне Эсфирь как никогда четко уяснила: мир — не цветущая полянка, где все друг другу улыбаются. Мир — зловонная яма, гиблое место, где она и себе-то доверять не может, чего уж и вспоминать о других. Она двукровная — бесполезно отнекиваться. Велик шанс, Судьба еще далеко не раз сведет ее с существами, которые решат потыкать в нее клинками. А там и до помрачения ума, до вопля «Я разотру вас в пепел, ничтожества!» недалеко.
Никто не спросит, хочет ли она звереть и превращаться в чудище. Никто не встряхнёт за плечи, не заглянет в глаза, взывая к рассудку: «Воспрянь ото сна, девочка, ты не убийца!»
Выродков не жалуют. И она — одна из них, не лучше, не хуже. Очередная ошибка Богов, вынужденная скрываться, изводиться размышлениями, чьи когти опаснее: свои или чужие?
Черные скалы перед глазами задрожали, размылись от накативших слез. Ноги и крылья одеревенели. И чудилось, если она хоть на миг смежит веки — потонет во мраке и уже не выплывет. Где-то в душе еще теплилась вера, что ей протянут руку, скажут: «Вставай, я помогу!» Но она сочла бы себя не очень умной, уповая лишь на веру.
Разбитая на осколки, которые не хотелось склеивать, она так и сидела на дне ущелья и скребла когтями почву. Опустевшая голова не воспринимала редкие шорохи за угрозу. Но когда мелкие камешки у ног заплясали, словно перепрыгивая через незримые веревки, вдруг повернулась на звук.
Рваное «цок-цок», чудилось, доносилось со всех сторон, сотрясая камни, пробуждая скальное эхо. Вначале бегуны походили на огромную лавину. А, приближаясь, словно раскалывались на части, крепли вместе с охватившим сердце теплом.
Копыта, десятки копыт, черных, как копоть, и правда вбивались в землю, взвихряя подола пыли.
Хины! К Эсфирь спешат хины! И до чего красиво спешат!
Не превратись ноги в водяные ходули, она побежала бы им навстречу, побежала бы на будоражащий кровь запах силы и верности. Алая струйка вытекла из носа, защипала растрескавшиеся губы. Сердце, дважды запнувшись, отмерло. И Эсфирь поднялась, придерживаясь за камень.
Некоторые хины повыскакивали из расколов в скалах, ползком прошмыгнули к ее ногам, другие подоспели позже — и вокруг забурлил, завился кольцами дым. Она встретила стаю, расправив плечи.
— Мрак! — А следом бросилась Мраку на шею, и он обнял ее в ответ. — Живы, вы живы! Мы живы!
Много глупостей она совершила, не раз пренебрегала гласом рассудка. И все же однажды, сбежав из поселения дриад, она поймала удачу за крыло и приняла безусловно-верное решение — доверилась Мраку.
Все они пострадали. Все смотрелись нынче один краше другого. Эсфирь, например, так, будто пробиралась сквозь колючие кустарники, а потом барахталась в крови. Ну и что! Подумаешь, замарались и покалечились. Главное — выжили. Главное — она окружена друзьями. Друзьями, любой из которых и правда остановит летящее в ее сторону лезвие своим сердцем.
Эсфирь отстранилась. Мрак протянул к ней лапу. На крючковатом когте висел…
— Ты нашёл браслет! — Эсфирь тряхнула кудряшками.
Сомкнувшееся на запястье украшение отразило блик, но все равно выглядело блеклым, утерявшим привычную яркость. Эсфирь улыбнулась. И вздрогнула — шумы мира стерлись, затушенные неразборчивыми стенаниями.
Поблизости кто-то умер!
***
Ряды всадников тянулись по лесу. Мчались галопом, с каждым вздохом подбираясь к скалам все ближе и ближе. Сигнальные чары, выстреливавшие в небо, привлекали внимание иных воинов. Хранители Антуриума, Эониума, Цикламена — кто-то раньше, кто-то позже, пристраивались к собратьям.
И теперь Олеандр мог с уверенностью заявить: «Ежели они нарвутся на выродков, бой сделается куда проще».
Полдня прошло с того момента, когда он подал соплеменникам знак. Когда тяга ко сну и покою растворилась в тревоге за Драцену, и они с братом оседлали элафия. Скакали, без продыху, не оглядываясь. Скакали так, что от топота копыт закладывало уши, а взвихрившаяся пыль забивалась в глотку.
Олеандр летел в стержневом строю, прощупывал путь. Двум линейкам он повелел осмотреть левое скальное крыло, еще трем — правое. А сам рванул к среднему ущелью, прильнув к шее Абутилона, чтобы не целовать лбом ветви. Краем глаза он видел, как Рипсалис направил строй к нужному коридору. Видел, как другая линейка стражей вырвалась вперед и затерялась в дыму.
Наверное, впервые в жизни Олеандр чувствовал себя не одиноким дитя, которого жизнь то и дело макала носом в грязь, а частью влиятельного клана, будущим владыкой, ведущим народ.
Прежде чем пуститься в дорогу, он поведал брату о смуте, постигшей лес, и тот посоветовал не браниться со Сталью.
— Право, Малахит, — вымолвил Глендауэр, — чтобы нажить врагов, довольно и крохи ума. Истинно, приспешников Эониума вы николи не жаловали. Но, молю, поразмыслите, каких умелых союзников вы обретете в их лицах. Союзников, кои сразятся не столь за вас, сколь за шанс отсечь от цепи проржавевшие звенья, наказать изменников, кои спутались с вырожденцами.
Тогда Олеандра занимали мысли, что он заблуждается, и Драцене ничего не угрожает. Тогда время играло против него, поэтому он смолчал. Но сейчас в голове поневоле всплыл вопрос: «Стальные стражи — кто они такие?» В детстве он нарекал их змеями, которым его отец сточил клыки и перекрыл яд. Жадные до жестокости, они служили Эониуму верой и правдой, доспехами и мечами. Он воспитал подопечных кровопийцами, душегубами. И все же в своих опасных заурядности и соблюдении суровых идеалов они, пожалуй, выглядели куда лучше и честнее тех благопристойных дриад, не разумеющих, кому улыбаться, кого чураться.
Стальные Шипы выросли изо льда Танглей. Большинство хранителей Эониума обучались у океанид. Единство целей и взглядов. Сплоченность. Стадность. Как и воины Танглей, Стальные стражи отражали собой нерасторжимую цепь. Они никогда не жаловали выродков.
Вывод: спутавшихся с двукровными отродьям они скорее накажут, нежели поддержат, верно?
— Хины! — Возглас, грянувший с небес, выдернул Олеандра из раздумий. — Хины на Морионовой скале!
Ветер рванул ветви деревьев, сыпанул за шиворот листву. Олеандр поежился. Вскинул подбородок, и сердце ударило по ограде ребер. Сапфир пролетел над кронами, рассекая крыльями мглу.
Клятый храбрец! Мало ему подпалённого крыла и сломанной руки?! Какое из слов «возвращайся в поселение» он не уловил?! Как Олеандр в глаза Цитрину и Яшме посмотрит, ежели их сын пострадает?!
— Бестолочь! — выкрикнул Олеандр и чуть к Тофосу не упорхнул, когда тело кольнуло морозцем.
Скакун Глендауэра выскочил из-за спины, сломав копытом ветвь, и заскользил между стволов, словно по льду.
— Невозмутимость разума — одно из неоспоримых сокровищ мудрости, — прокричал брат.
— Одно — да! — отозвался Олеандр. — А каково второе, знаешь? Молчание, Глен, молчание! Особенно когда тебя не спрашивают!
— Не беситесь!
— Помалкивай!
Впереди, за пышущими жаром парами рисовались коридоры, стиснутые черными скалами. Абутилон влетел тенью за собратом в средний. Проскакал под каменными сводами и аркадами, мимо раскрошившихся скульптур, по легенде, сооруженных древними. Дым взвихрился, заколебался, когда элафия оттолкнулись и перемахнули через щель, словно оперённые листвой стрелы.
Приземлились тяжело. Гравий вбился в копыта, покусал их за ноги.
— Тише, приятель. — Олеандр покачнулся в седле, натягивая поводья. — Вот так, молодец…
Всадники нагнали их быстро. Спустя мгновение-другое он уже ощутил себя начинкой в пироге, зажатой с боков. И с изумление наблюдал за смуглыми ладонями, которые потянулись к Глендауэру.
— Сын владыки Дуги́, сын Клыка[1], — заверещали воины. — Игла… Полагал, зрение меня обманывает… Рад, весьма рад встрече! Ваш достопочтенный отец приходился мне мастером…
Глядите-ка, распушили листья, раскудахтались! А ничего, что указом правителя им велено задержать Глена?
Олеандр гневно засопел, обтирая лоб кулаком. Затем покосился на брата, чья покалеченная рука закочевала из пальцев в пальцы. Меловая прядь волос выбилась из его хвоста и мазнула по скуле.
— Благого дня, сыны льда и стали, — произнес он таким тоном, будто его подняли из гроба, но забыли напомнить, как ведут беседы живые существа. — Не сочтите за дерзость, прежде мне не выдался шанс поприветствовать вас. Прошу меня простить. Должен признаться…
— Не должен, — отрезал Олеандр. — Обменяетесь любезностями позже. Повторюсь, ищем Драцену и Юкку. С хинами по возможности не бодаемся, белокрылую девушку не трогаем.
Тишина вновь обрушилась на скалы, порешив с разговорами. Дорога пустовала и упиралась в тупик, поэтому они разделились. Свернули в тоннели, зияющие в скалах, и поскакали дальше, исследуя каждый уголок, каждую яму. Ехали бойко, насколько дозволяли узкие тропы.
Щели мало чем отличались друг от друга. Что тут, что там их обступали мертвые неподвижные камни, от коих разило не столько серой и копотью, сколько угрозой.
Внутренний советчик давно намекнул Олеандру, что выискивать Драцену и Юкку на Морионовой скале все равно что ловить пыльцу сетью. Но даже значительно позже, когда он уже свыкся с мыслью, что поиски, велик шанс, не увенчаются успехом, в душе неумолимо горела надежда.
Благо хинов поблизости либо не наблюдалось, либо они попрятались, решив не тягаться с дриадом, который хоть и ухитрился взобраться на элафия, но вскоре точно рухнет и уже не встанет.
— Что за?.. — выругались позади, и скакуны захрапели, затолкались в тесном тоннеле.
Абутилон дернулся в сторону, его рога впечатались в стену. Олеандр ударился локтем, но быстро сделалось не до боли. Между копыт, улепетывая в дым, прошмыгнула мохнатая туша, украшенная рогами-волнами.
— Следуй за силином, Олеандр! — долетел до слуха восклик Сапфира. Он пролетел над коридором. — Там твоя крылатая девочка, слышишь? Со стаей хинов! Драцена и Юкка мертвы. Убиты вырожденкой.
Если бы телесные опоры напрямую зависели от душевных, Олеандр упал бы, как упало все внутри. Дальнейший путь превратился в тысячу лет преисподней, вложенных в одно мгновение. Его будто оглушило. И он не слышал никого и ничего, помимо грохота взбесившегося сердца. Полоска света в конце коридора расширялась, и стены словно расступались под ее натиском.
Беглый взгляд на силина, глоток воздуха — и проход вывел Олеандра в ущелье, по которому, мнилось, пронесся ураган. Первый труп — Юкки — он увидел сразу. Мальчонка пылился посреди дороги, лежа в луже крови, высушенной жаром. Второе тело — сизокрылой вырожденки — полусидело у стены. Глотку ей перерезали мастерски — от мочки до мочки, из плеча выглядывал наконечник стрелы.
— Небо! — произнес голос, тонкий и звонкий, как серебряная нить. — Я думала, ты погиб…
Слова не прозвучали у Олеандра в голове, ни один из его внутренних шептунов здесь был не при делах. Он надумал повернуться, но плоть будто тяжеловесной бочкой с бревнами обернулась. Единственное, на что хватило сил — вскинуть ладонь, пресекая стук копыт и шелест лезвий за спиной.
— З-здравствуй, Листочек. — Только тут Олеандр заметил Эсфирь. Побитой и перемазанной грязью и кровью, ей, чудилось, впору нарезать в котел кожу младенцев и заходиться хохотом. — И вы, господа.
А рой дымящихся зверей, вьющихся по округе, лишь подогревал сложившееся впечатление.
Олеандр почти слышал, как хваленая выдержка Глена лопается струна за струной, когда тот следит за чадящими тушами зверей. Почти слышал, как Зефирантес, пребывая в поселение, прочухался от яда и со словами «Изыди, нечисть!» встряхнул тунику за плечики и хлопнул в ладоши.
— Прошу, опустите оружие. — Эсфирь оглядывала хранителей со смесью страха и недоверия. — Я не убивала ваших соплеменников, честно-честно.
Ее веки подергивались. Смоляные кудри вздымались необъятной копной, едва не перекрывая рога.
— Здесь ореада постаралась, — Сапфир сошёл на землю, тревожа дым. И подступил к вырожденке, присел на корточки, оглядывая коридор. — Посмотрите на выбоины в стенах — она их оставила…
Он указал когтём на мертвую двукровную. Потом коснулся кожистой складки на её лбу и открыл ещё один глаз, темно-серый.
Ореада-найра! Олеандр дважды разомкнул и сомкнул губы, страшась, что голос подведет и сорвется на писк. Он спрыгнул с элафия и пошатнулся. Сам он не удержался бы на ногах, потому стоически перенес прикосновение холодных пальцев брата, послуживших опорой.
На дне ущелья густела духота от обилия паров и всадников. В сторонке от Олеандра, вынырнув из расколов, выстроились колонной хранители. Не один десяток обнажили клинки, пока другие, шурша плащами, жались к стенам и подкрадывались к телу Юкки.
— Опустите клинки, — приказал Олеандр, подавляя внутренние дрожь и панику. — Живо.
— Но!..
— Без «но»!
Опасения воинов были понятны. Не каждый вечер дриады сталкиваются со стаей хинов, охраняющих неведомую девицу, которую Аспарагус — архихранитель! — нарек вырожденкой.
Тем не менее угроза в воздухе не клокотала. А ежели и клокотала, смердело от нее не серой, а Сталью.
— Малахит, — хлад ледяных чар, коснувшись затылка, разлился по венам Олеандра, остужая кровь. — Драцена…
Веяние ветров даровало свежесть, и он глянул на брата через плечо, обращаясь к нему как к последней надежде. Глендауэр отвел глаза, словно призывая смириться с неизбежностью.
— Мы прогнали птиц, — правой рукой Эсфирь передала силина одному из хинов, левой взмахнула. — Но… Вот…
Чем дальше отшагивали звери, тем явственнее проступали на земле кляксы крови. Хин, в чьем клыке красовалось кольцо, указал на тело дриады — исклёванное, с вырванными из бедра и боков кусками мяса.
У Олеандра подкосились колени. Он прикрыл веки, спасаясь от пробиравшего до костей зрелища, но без толку. Труп намертво отпечатался в памяти, маяча перед внутренним взором огрызками плоти. Хотелось закричать, растрясти Драцену. Отхлестать по щекам. Отпинать, если понадобится — сделать хоть что-нибудь! Лишь бы она очнулась. Лишь бы выдала какую-нибудь дурость вроде «Простите, наследник, кажется, я прикорнула».
Опять!.. Опять Олеандр проиграл, и двое дриад поплатились за его поражение. Ну почему он уродился столь тупым, Боги?! Почему не вспомнил раньше, что Драцена — дочь Строманта?! Почему не опёрся на мысли и знание, что цель Каладиума— извести и стебли, и побеги?! Не щадить никого, даже детей, которые не обязаны расплачиваться за грехи родителей!
Да, Стромант и Хатиора, отцы Драцены и Спиреи, сражались в числе тех, кто убил отпрысков Азалии. И что? Они погибли в той схватке. По кому Каладиум бьет? Зачем мстить мертвым за мертвую? Что за гниль у него вместо мозгов?
— Пусти! — Олеандр вырвался из рук брата и рухнул перед хранительницей на колени.
И заорал. Заорал так, будто крику подвластно вдохнуть в Драцену жизнь.
Не полегчало. Глупцы те, кто толкует, что с криком улетучивается боль. Никуда она не улетучивается. Она останется с Олеандром навечно — будет грызть до конца дней, въедаться в душу виной и сожалением. Знанием, что он мог защитить Драцену. Мог. И не успел.
— Листочек… — Белокожая ручонка потянулась к нему, и он с размаху саданул по ней ладонью.
Шлепок, противный и влажный, вернулся эхом. Удар вышел несильным, но Эсфирь, отскочив, запнулась о камешек. Упала — и вдох обжег легкие Олеандра. Хинам такой исход не пришёлся по нраву. И без того распаленные, они разожгли смоляные огни, по ушам царапнул скрежет лезвий.
— Не надо! Опустить клинки! — прокричали Эсфирь и Олеандр почти единовременно.
И он зажевал губу.
Проклятие! Да что же он творит? Эсфирь не виновата. Она тоже жертва. Он обещал настигнуть ее у курганов и не настиг. Он направил к ней Юкку и Драцену, но они угодили в лапы вырожденки.
Одним Творцам известно, каким чудом Эсфирь ухитрилась выжить. Они ведь встретились с Каладиумом, определенно встретились. И встреча та прошла явно не за дружеским распитием вина.
Сгустившееся безмолвие тянуло. Давило под ребра, оседая во рту горечью раскаяния.
Не сокрушайся о мертвых, сын, сокрушайся о живых, — однажды сказал Олеандру отец.
— Прости, — вымолвил он. — Прости, я… Вставай, я помогу!
Эсфирь странно на него посмотрела, но помощь приняла. Похоже, она не расстроилась. Или укрыла расстройство за неловкой улыбкой. Повинуясь неведомому притяжению, он прижал ее к себе, выдыхая и чувствуя, как свалявшиеся перышки щекочут его листву.
И мир не перевернулся. И солнце не упало с небес. Олеандр обнимал все ту же нелепую девчушку, певшую о воине-змейке, испускавшую чары очарования. Девчушку, награжденную удивительным даром сеять тепло и свет, которые хотелось впитать и кожей, и сердцем.
В тот миг он не мог углядеть ни дриад, ни приятелей. Но было ясно: спину ему буравят десятки цепких глаз.
— Ты видела Каладиума? — Олеандр отшагнул, сообразив, что они с Эсфирь чуть не поцеловались носами.
— Ох, Листочек. — Ее вздох звучал красноречивее слов. — Я… Сейчас о другом, ладно? Она хочет поговорить с тобой, понимаешь?
— Не понимаю, — признался Олеандр. — Кто хочет со мной поговорить?
— Драцена. Я вижу души, Листочек.
[1] Клык — боевое прозвище Дуги, владыки Танглей.