Согласиться проще, чем сделать. Воплощение замысла требовало подготовки. Олеандру надлежало пересмотреть список дежурств и поставить у входа в пристанище мёртвыхсвоего хранителя: ежели догадки не подтвердятся, поселенцам ни к чему знать, что наследник осквернил тело тётки-изменницы. А ежели подтвердятся — велик риск запятнать честь правителя.
Уж слишком тяжкие душу Азалии очерняли грехи, чтобы весть о еевозрождениине пала в народ костью. Поселение и без того стояло на ушах, невзирая на шнырявших всюду хранителей. Сведения о смерти Юкки и Драцены, а вдобавок — причастности к смуте былых подпевал Эониума — породили взрыв и вбили клин раздора междуСтальюи остальными жителями.
То был яркий пример поспешного обобщения. Ловушка, в которую Олеандр тоже угождал. Выводы должны подкрепляться весомыми подтверждениями. Глен рассудил верно: хранители Стального Шипа долгие годы выступали врагами двукровных. Казалось бы, паре шелудивых скакунов не подвластно отбросить тень наСтальноестадо. Но какой там! Теперь все кому не лень кудахтали у кустов, что воины Эониума — криводушные гады, братающиеся с выродками.
Судачили о крылато-рогатой девице— божьем благословении, ниспосланным в лес, чтобы спасти его от гибели. Судачили о стае хинов, один из которых, Мрак, бродил за Эсфирь тенью.
О Глендауэре, Рубине, аурелиусах…
Одна девица— вот ведь наглость! — даже объявила, что Олеандру должно подыскать новую суженую, потому что Фрезия прослыла дочерью изменника. В ответ, прячась среди листвы, он выразил безмолвную надежду, что нахалка скроется с глаз резвее, чем он её придушит.
Судить дочь за грехи отца вздумала! Еще не хватало!
Фрезия, конечно, не белая пташка. Но неправильно клеймить ее позором лишь за кровь, бегущую по венам. Впрочем, не только за кровь, чего уж скрывать. О её прогулке в доме владыки дриады тоже вызнали. И Олеандр подозревал, что ежели случится чудо и они выживут, невероятно важное мнение поселенцев врежется между ним и Фрез пронзающей небосвод стеной.
Возбраняется наследнику клана жениться на девушке, чьему отцу вменяются в вину предумышленные убийства. Возбраняется ступать рука об руку с той, что позабыла о границах дозволенного.
К слову, Фрез до сих пор лежала в лекарне. Олеандр выставил рядом стражей отца, чтобы— упаси Тофос! — на нее не накинулись безумцы. На подмогу пришла и Эсфирь. По её просьбе в поселение впустили десяток хинов, и улочки близ лекарни вымерли. Живущих рядом расшвыряло по норам. А те, кто невольно подступали к оцепленной территории, завидев чадящие туши, сворачивали на другие тропы — будто вспоминая о важных поручениях.
Решающий миг близился, и сборы шли полным ходом. Нагрянуть в пристанище мёртвых решили к ночи, когда суматоха поутихнет. Чуть раньше возвратились стражи и Сапфир. Как и ожидалось, в погоне за Птерисом удача им не улыбнулась. Зато они видели на скалистых тропах вбитые в гравий копытами элафия темно-алые перья.
— Феникс? — спросил Глендауэр, снова незнамо как и откуда появившись в комнате.
— Может, с Птерисом летел выродок-феникс? — Сапфир обмяк на стуле. Его раненое крыло подергивалось, сводимое судорогами. — Или… О-о!..
Он так и замер с открытым ртом. Складывая в мешок скребки и кирки, Олеандр бегло на него покосился. По-видимому, догадки их посетили схожие. Вот только много ли в тех мыслях правды?
— Что? — Глендауэр тронул красное перо на столе и поглядел на них обычным взглядом непрошибаемой льдины.
Сапфир обратил взор к Олеандру:
— Рубин мог обрести крылья?
— Предположительно? — Олеандр дёрнул щекой. Затянул шнурки на мешке и вздохнул. — Мог. На деле? Не ведаю. В любом случае, гадать нет смысла. Сосредоточимся на главном, хорошо?
Возражений не последовало. Поэтому вскоре они выскользнули из хижины и отправились к пристанищу усопших. Под сапогами заскрипела листва, заломались ветви. Олеандр ступал первым. За ним, нависая тенью, шествовал брат. Сапфир поспевал сзади. Мелкими перебежками, прячась за вздымающимися корнями Древа, они пересекли главную площадь. Шмыгнули в просвет между домов и побрели вдоль ограды, чтобы не привлекать внимания.
Вначале шли осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. Но чем дальше их уносили ноги, тем резвее становилась поступь — мало кого прельщали прогулки у входа в усыпальницы. Вокруг не ютилось ни души.
Олеандр раздвинул занавес лоз и вынырнул на пятачок, откуда тянуло холодом — не спасали ни подбитый шерстью плащ, ни деревья, выстроившиеся кругом. Вооруженный до зубов Зефирантес топтался у квадратного люка с таким видом, будто на него надвигалась армия врагов. В левой руке он сжимал меч. Правой то и дело цеплял палицу, торчавшую из-за плеча. Его взмокшие от пота кудри выглядывали из-под налобного платка.
Олеандра так и подмывало завыть и выдать что-то вроде «У-у-у, твое время пришло, сдавайся на милость духов!» Но что он, малое дитя? Канули в прошлое деньки, когда он смеялся над страхами приятеля. Ныне разум все чаще посещали мысли, что многие из собранных о мире сведений — и не только о мире! — либо ложные, либо перевранные. Да что там! Олеандра тоже била дрожь. Есть от чего расшататься нервам, ежели идешь осквернять труп тётки.
Он подтянул сползавшую с плеча сумку. Завернулся в плащ и поковылял к приятелю, чувствуя на затылке морозное дыхание, слыша шелест крыльев. Зефа о замысленном он заранее уведомил, потому тот не выдал и звука. Только поглядел на Глена, как на протухшие помои. И посторонился, бурча что-то о предателях и двоедушных мерзавцах, которые совращают чужих жен.
На миг сквозь ледяную маску, заменявшую Глендауэру лицо, прорезалась обеспокоенность. Но он взял себя в руки столь же быстро, сколь Сапфир подцепил и открыл люк. Древесная крышка со скрипом распахнулась, будто выбитая порывом ветра. И четыре пары глаз уставились в зев открывшегося прохода — на винтовую лестницу. Казалось, она в преисподнюю утекала.
Златоцветы на земляных стенах мигали и затухали, словно кто-то приказал им запугивать вторженцев.
— Ну-у, это самое, — раскатился по двору бас Зефирантеса. — Идём, да? Или обождем ещё?
— Чего ждать-то? — Олеандр перетащил ногу на первую ступень.
Гибель друзей и тягостная ночь, полная тревожных воспоминаний, сказались на нём дурно. Спускаясь по винтовой лестнице, он даже не оборачивался. Просто шёл вниз, в шелестящий полумрак. Добрался без происшествий. Добрался и уперся в стену, сотканную из древесных отростков. И обернулся. Моргнул, оглядывая пустые ступени в двух шагах.
Сапфир, как они и договаривались, остался наверху. Глендауэр замер на середине лестницы. Но где третий-то потерялся?
На ладонях вспыхнули зеленые огни. Олеандр оглядел стену, потом снова обратил взор к лестнице и на миг ослепил приятеля светом чар. Зеф, вывалившись из-за поворота, попятился. От него несло вином и чем-то поядренее. Он что, глушницы по дороге нахлебался?
— Зефи, прошу, соберись, — вымолвил Олеандр. — Быстрее начнём, быстрее закончим.
— У-у-у, — взвыл Зефирантес. — Там же призраки водятся! Драцена и Юкка погибли, хины по поселению бродят, теперь это… Я ведь не железный! Только-только от яда отошёл. Чего ты братца с собой не позвал?
— Нет там никаких призраков! — буркнул Олеандр. — А позвал я тебя, потому что ты резьбой по дереву увлекаешься. Ты представляешь, во что тот труп превратился? Он уже весь одеревенел, чистить придётся.
— Ты хоть знаешь, как тетка твоя выглядела?
— Знаю. Отец пару портретов сохранил. Один я видел. Но не думаю, что нам это поможет. Одеревенение зачастую искажает. Ежели не поймем по лицу, будем метку изгнанницы искать.
— Чего?
— Азалия отрезана от рода Примы и Аканта, — пояснил Олеандр. — Древо помечает таких дриад. Клеймо сохраняется и после смерти.
— Ладно, я спокоен, — произнес Зеф тоном, который отражал что угодно, кроме умиротворения.
Олеандр только покачал головой и метнул в стену чары. Узел за узлом плетение распутывалось, виток за витком разевало пасть в обитель вечного сна и успокоения. По издевке судьбы, тишина внутри густела гробовая. Ни звуков, ни движений — словом, ничего, кроме леденящего кровь безмолвия. Тысячи древесных корней пронизывали земляные пол и потолок. Скрученные в жгуты и косы, толстые и кривые, они сплетались в необъятные коконы.
Издали казалось, что пристанище мёртвых усеяно коконами и гнёздами гигантских насекомых.
Азалию захоронили вдали от Вечного Древа. В отгороженной забором зоне, к которой запрещалось подходить без нужды.
Вот туда-то Олеандр и пошёл, стараясь не обращать внимания на застывшие в корнях лица и силуэты.
— На кой ты Глендауэра в поселение притащил? — бубнил Зеф, пока они плелись по узкой тропе. И захороненные в корнях взирали на них с немым укором. — Не страшишься, что он снова что-нибудь натворит?
— Не ведаю, Зеф, — Олеандр считал удары сердца, на удивление громкие. — Мне сложно развязать этот узел. Мы с ним уже не братья, но и врагом я его назвать не могу. Когда он рядом, мне легче думается. Он будто направляет мои мысли, приводит их в порядок. Так всегда было.
— Ну-ну, — проворчал приятель. — А Эсфирь где?
— Пытается помочь Фрезии, — Олеандр замер у высокой калитки, толкнул её и шагнул за ограду. — Что-то там не выходит у неё, просила лишний раз не тревожить.
— Скоро все наши полягут…
— Не нагнетай! Я и так еле на ногах держусь!
Взгромоздившийся перед ними корень отбил тягу к беседам. Златоцветы на заборе вспыхнули, освещая алую ткань, которой его прикрыли. Сумка упала на землю, лязгнув инструментами. Олеандр замер. Подцепил ткань — и вот глазам предстала вросшая в древесный отросток женщина, застывшая бочком почти что в танце — того и гляди подхватит вуаль и закружится.
— Гм-м. — Олеандр закусил губу, оценивая её высокую грудь, узловатые пальцы и круглое лицо.
Круглое! Уцепившись за первую несостыковку, он смежил веки и восстановил в памяти портрет Азалии. Дочь Стального Шипа походила на хищную птицу. От отца она унаследовала нос с небольшой горбинкой, чуть вытянутое лицо со впалыми щеками, густые брови вразлет.
Олеандр сравнил тётку с женщиной, застывшей в корнях. И внутренний критик шепнул: «Лицо отличается». С другой стороны, одеревенение порой искажало. Утверждать, не ведая наверняка — затея гиблая. Поэтому он вытряс из сумки скребки и вручил один из них — тот, что побольше — приятелю.
Чтобы добраться до лица дриады, Зефу пришлось взобраться на переносную лестницу — к счастью, этого добра тут хватало. Олеандр в свой черед соскребал стружку с руки женщины.
Закипела работа. Какое-то время безмолвие нарушали лишь тяжелые вздохи и треск, с которым откалывалась кора. Тонкие древесные огрызки сыпались, обнажая светло-бежевое лицо, запыленное и словно приплюснутое.
— Все равно не уверен, — Олеандр стёр со лба влагу. — Слезай, на клеймо вся надежда.
Запястье дриады оказалось чистым. Он срезал стружку до локтя. Тщетно. Принялся оголять вторую руку — просто на всякий случай, вдруг ошибся?! Но чем больше ошметков осыпалось, тем явственнее становилось осознание, что корень приютил не дочь Эониума.
Чисто! Никаких меток! Сердце Олеандра пустилось вскачь. Больше он не осмеливался донимать чужой труп. Скребок выпал из рук, и он отвернулся к забору, не веря, что истина столь беспощадна.
— Дела-а… — Пот градом катился по лицу Зефа. — Знамо дело, прав ты. Не с Каладиумом мы воюем.
— Не только с ним, — поправил его Олеандр, оглядывая груду древесных ошметков у сапог.
— Что ей нужно?
В ответ Олеандр вынул из кармана один из аурелиусов и ткнул в подпись: А. — правитель клана дриад.
— Власть, полагаю, — едва слышно проговорил он. — Но Азалия отрезана от рода первозданных. Восстановить её в правах подвластно либо мне, либо отцу. Иного не дано. Меня пытались убить, значит…
— Правитель Антуриум жив! — догадался Зефирантес.
С души будто камень упал, Олеандр протяжно выдохнул.