Одна хижина Олеандра пострадала от пожара. В другой они с Зефом прежде набедокурили, угодив под чары очарования. На первом этаже царила разруха: пол усеивали дыры, перина в углу пропиталась кровью, бочка c водой до сих пор пылилась у стены.
К счастью, второй ярус схватка не затронула, и Олеандр занял покои наверху. Только раны промыл и настил сплёл из веток, потому что комната пустовала.
Два дня канули в пустоту. А он всё лежал бревном, качаясь на волнах отупения. Он ведал, что будет непросто. Но и помыслить не смел, что тяжести пережитого пригвоздят его к ложу.
Олеандр жаждал ответов. Но куда больше ему требовалась передышка — мгновения покоя, чтобы осмыслить минувший бой. Изнеможение вгоняло его в краткие дрёмы, изредка он ел и пил, перебарывая одеревенение.
Иногда дверь поскрипывала и отворялась. Помимо солнечного света, в покоях селилась прохлада. Отражался от стен голос, но разум не желал его распознавать. Неведомый гость исчезал и возвращался, без устали чесал языком. Выбесил до того сильно, что Олеандр очухался и признал брата. И в тот же миг, когда слух передал мозгу услышанное, в груди стянулись узлы.
Рипсалис — воин Цикламена, легенда Барклей — не пережил битву. Каладиум пал от пламени Рубина. Зефирантесу и Айон удача улыбнулась. Повезло и Сапфиру — он отделался вывихами и ожогами.
Лекарни уже полнились ранеными. Число умерших пока не называлось. Стражи ещё опознавали тела — нелёгкая работёнка, учитывая, что многие воины обгорели до черноты.
Для Глендауэра тоже нашлось дело. Он помогал тушить огонь в лесу. Благо на поселение пламя не перекинулось. Защитный купол, выращенный Древом, до сих пор нависал над домами.
Время шло, и голова Олеандра всё пуще трещала от вопросов. Тело дергало болью, зудели порезы и ссадины. Отец не возвращался, и его затяжное отсутствие плодило и подкармливало мрачные мысли.
Убил ли он Эсфирь? Нет. Вряд ли. Желал бы лишить жизни — лишил бы на поле брани на радость борцам за лес.
Да и хины не позволили бы ей навредить, так?
Она ведь знала, что уродилась с кровью двух. Знала и смолчала. И глупцу понятно, почему она держала рот на замке.
Право, Олеандр сам не понимал, гневается он или радуется, что Эсфирь скрыла сущность и даровала ему столько тепла, столько приятных мгновений, которые хотелось сберечь в памяти.
Браслеты! Они сдерживали её порывы и колдовство? Поэтому она никогда их не снимала. Он видел, как она сорвала их в бою. Сорвала уверенно, но с затаённым страхом в глазах.
Как много она о себе узнала? Когда? Что с ней будет? Одна-одинёшенька во враждебном мире.
Боги милостивые!
К горлу подкатил комок тошноты, Олеандр сжался и упал лицом на подушку. Ещё он размышлял об Аспарагусе, и мысли о нём тоже не сеяли в душе успокоение. Бастард Стального Шипа! Немыслимо! Почему он сокрыл родство с Эониумом? Не желал очернять его имя? А Эониум?.. Каков двоедушный нахал! Поборником чистоты и верности слыл! Головы сносил за измены и раздел ложа до брака! И сам втихую позабавился на стороне и заделал дитя!
А Бегония, почившая мать Аспарагуса? У неё же супруг был. Точно был. Ежели бы она вышла замуж после соития с Эониумом, суженый отказался бы от неё в первую брачную ночь, осознав, что она не невинна. Выходит, Бегония предала и надурила мужа? Родила чужое дитя и выдала его за плод брачной любви? Или она не ведала, кто приходится Аспарагусу отцом? Возможно, принесла Эониуму новорожденного, и он проверил, откликается ли Вечное Древо?
Так или иначе, но Стальной Шип знал, чья кровь бежит по венам Аспарагуса. Определенно знал. В ином случае он не благоволил бы ему — сдался правителю Барклей отпрыск прачки и кузнеца!
И отец Олеандра тоже хорош! Давняя битва у Морионовых скал. Ваухан и океаниды сковали Лета́ и увезли в Танглей. Зелен лист, от лесного владыки дриады ожидали либо заключения Азалии под стражу, либо вести о её гибели. Но нет. Антуриум пошёл по сложному пути. Он дозволил ей скрыться. Обманул соплеменников, выдав случайный труп за труп сестры.
Ради чего, спрашивается? А чтобы мнимую честь не запятнать. Время тогда суровое царило. Стальная братва властвовала и процветала, желая видеть в лице Антуриума второго Эониума. Никто не оценил бы его жеста добросердечия. Не упоминая уже, чем это добросердечие аукнулось.
Отец пощадил Азалию и нажил в её лице смертельного врага.
А Рубин?.. Ядовитый полудурок тоже отличился. Похоже, растерял остатки мозгов и спутался с фениксами.
— Он нарёк себя сыном Азера, — поделился минувшей ночью Сапфир. — И обвинил Глена в его гибели.
— Азер мёртв?! — изумился Олеандр. — Значит, у фениксов власть сменилась. Янар стал правителем?
— Вероятно, — ответствовал Глендауэр. — И бразды правления он перехватил недавно, ибо до океанид слухи ещё не дошли. Но любопытно иное. Истинно, порою каратели Танглей отлавливают кочующих разбойников и мародёров с Ифлога. Но, право, Малахит, лик и отличительные черты Азера мне известны. И ежели бы я лишил его жизни, он не остался бы неузнанным.
— Да и что владыка Ифлога забыл бы среди разбойников? — подметил Олеандр, нахмурившись.
— Это как раз не удивительно, — подал голос Сапфир. — Фениксы отрекаются от кочующих мародёров-собратьев — это верно. Но много ли в их речах искренности? Думаю, Азер мог бы влиться в ряды разбойников. Ради забавы. Столь безрассудные поступки под стать детям огня.
— Соглашусь, — Глендауэр кивнул и добавил: — Отмечу ещё, что Рубин и Азер похожи.
Слова прозвенели, и комната потонула в тишине. Возникла заминка, часто возникающая в разговорах, когда собеседники приходят к одному выводу, читаемому во взглядах, отворотах головы, жестах.
— Твое ж хиново копыто! — выплюнул Олеандр, чувствуя, как кровь закипает в жилах.
Из всего вытекало, Рубин и правда мог приходиться Азеру кровным сыном. Видать, заявился на Ифлога, наслушался небылиц о гибели родного отца и развесил уши. А Янар и обрадовался, решил понасмехаться над заблудшим парнишкой. Чем не лекарство от скуки? Верно, он и указал Рубину на заведомо труднодостижимую цель — казнь наследника Танглей.
Молодец, конечно. Браво, Янар! Стоило отдать ему должное. Спровадил Рубина и умыл руки. Прикончил бы тот Глендауэра? Что ж, прекрасно. Янар подгадил бы ненавистным океанидам, оставшись не при делах. Погиб бы в битве? Тоже неплохо. Больно нужен на Ифлога мальчишка-дракайн, пусть и бастард павшего правителя.
Серьёзно! Да фениксы сами его придушат, когда Янар власть порезвится! И ведь не докажет теперь никто Рубину, что Глен не отнимал у Азера жизнь. Треклятый идиот уже под влияние владыки Ифлога угодил.
Мрак какой, ну! В кого не ткни, все в шкафах скелеты хранили. И ныне кости разом вывалились и завоняли.
Смрад чужих секретов душил Олеандра. Он устал думать, но не мог перекрыть поток мыслей. Устал лежать, но тело будто приклеилось к ложу. Хотелось не то орать, не то лбом о дерево биться.
А ведь он ещё с Аспарагусом не сцепился. Витали слухи, что на власть тот не претендует, называет себя воином и соглядатаем, учителем и советником — кем угодно, но не правителем.
И все же чем чаще Олеандр о нём вспоминал, тем отчаяннее желал порубить его на кусочки. Но наступил себе на глотку. Через Глендауэра передал Аспарагусу весть — призыв к беседе.
Но получил отказ:
— Голова наследника забита вопросами. Ежели я приду, она лопнет. А я не желаю мараться в крови. Пусть отца ждёт.
***
К исходу третьего дня силы возвратились. Тело до сих пор пробирала дрожь. Сердце билось до того медленно и гулко, что каждый его стук громом отражался в ушах. Но теперь почва не утекала у Олеандра из-под ног. Больше он не лежал камнем, пялясь на позолоченную солнцем пыль.
Довольно жалости к себе! Довольно бестолковых дум и терзаний, порождающих лишь головную боль!
Тепло жизни разлилось по венам, и он отринул тревоги. Вытащил из закромов засушенные травы и коренья. Промыл. Нарезал и растёр в кашицу, чтобы приготовить настойки для раненых.
К полуночи на подоконнике выстроились котелки и чаши. В некоторых уже томились лечебные соки, в других хранились нетронутые стебли. Олеандр перебирал побеги столистника, изредка поглядывая в окно. Свет от златоцветов, распустившихся на стволах, заливал круглый двор. Отрезанный от суматохи, он будто дремал, убаюкиваемый шелестом листвы. Дремал и не ведал, что вдали, в сердце поселения, хранители носятся, как полоумные: кто с увечными собратьями возится, кто жертв подсчитывает, складывая у Древа трупы.
Там тишина и покой не приживались. Там безмолвие разрывали стоны искалеченных воинов и элафия. Скрипели врата, перепачканные кровью. Пятна её темнели на листве и кустарниках.
Разок Олеандр высунул нос из обители, чтобы навестить Зефа. Не дошёл — дыхание спёрло. Откуда-то появилось вяжущее чувство. Показалось, он ступил в мешанину крови и кусков плоти. Одним словом, его вывернуло остатками непереваренных плодов, и он поспешил скрыться. Снова не выходил. Только обузой и неженкой прослыл бы, вмешавшись в суматоху.
Олеандр не чурался раненых. Вовсе нет. Просто он до сих пор не пережил смерть друзей. Мёртвые тела Драцены и Юкки рисовались перед внутренним оком, когда он смеживал веки.
— Пф-ф. — Он опустил глаза к пальцам, перемазанным в травяной жиже, и втянул носом воздух.
И тут до слуха донёсся шорох шагов. Завитки ушей развернулись, и он снова уставился в окно. За двором темнел зёв сплетённого из ветвей тоннеля, во тьме которого вспыхнули зелёные огни. Поначалу едва приметное, сияние их разрасталось тем пуще, чем ближе подходили визитёры.
Ожидалось, что к дому подступят стражи, чтобы обещанные снадобья забрать. Но предчаяние не воплотилось в явь. С ног до головы покрытый дорожный пылью, дриад в чёрной накидке вынырнул на свет и замер. Вскинул голову, и капюшон стёк с его макушки, оголяя знакомое лицо.
Отец! Олеандр даже не рассмотрел его спутников. Отбросив стебли в котелок, рванул к лестнице. Выскочил из хижины ещё до того, как отец и его провожатые поднялись на веранду.
Выскочил и тут же упёр кулаки в колени, запыхавшись. Аспарагус и Глендауэр обратили к нему взоры. Отец бегло поздоровался и сщелкнул с плеча иссохший лепесток.
— Где Эсфирь? — Голос Олеандра дрогнул.
— Я всё расскажу, — с нажимом произнес отец.
Глендауэр схватил Олеандра за локоть и утянул под лысоватый навес веранды. Огрызки лоз и сухие листья валялись на полу и столе, ветром сорванные с крыши. Отец устроился на покосившемся стуле и уложил перед собой книгу — незнакомую, толстую и ветхую, меж страниц ее застряли комки грязи.
Он что, из-под земли её вырыл?
— Побеседуем вчетвером, — произнес он, пока все рассаживались. — Я доверяю вам, сознаёте?
— Я всегда относился к тебе с почтением! — воскликнул Олеандр. — В бою я беспрекословно следовал твоим указаниям. Я увёл Эсфирь с поля боя, повелел спрятаться, толком не понимая, что ты замыслил. И что же вышло? Ты швырнул её к Азалии! Да-да, видел я ваши переглядки!
— Эсфирь хотела помочь. И я дозволил.
— Она ребёнок!
— Ребёнок? — Отец задумчиво поглядел на фолиант и добавил: — Постарше нас с Аспарагусом сей ребёнок будет.
— Что?.. — Олеандр растерянно моргнул, но быстро взял себя в руки. — Ты знаешь — я терпеть не могу слово «должен», — чуть спокойнее произнес он, выдохнув жар гнева. — Но ныне ты должен, нет, обязан сказать мне, что с ней произошло. Она жива? Где она?
— Не кипятись. — Отец примирительно вскинул ладони. — Она цела и невредима, клянусь честью. Истинно, я унёс её из леса. Ради её же блага. У Стальных воинов много достоинств, но терпимость к двукровным в их число не входит. Выкроив мгновение, они могли бы убить Эсфирь.
Могли бы. А возможно, отец просто защитился. Совсем как в прошлом, когда солгал о смерти сестры.
Проклятие! Олеандр засопел, как бешеный вепрь. Он чувствовал себя обманутым, хотя никто его не обманывал. Всюду секреты! Всюду фальшь! Подозрительность проросла на щедро удобренной почве.
— Запаситесь терпением, — нарушил гробовое молчание отец. — Разговор нам предстоит долгий. Я зайду издалека, чтобы избежать лишних вопросов. И начну со своего отъезда из поселения…
***
Отец уродился провидцем! Уму непостижимо! Видение с Эсфирь. Путешествие к мойрам. Дарованная ими возможность — шанс заглянуть в прошлое и прощупать дороги будущего. Возвращение в Барклей. И встреча с Азалией, которой он, по сути, пустил пыль в глаза, сыграв на её неведении.
В решающий миг бразды правления пали в руки Аспарагуса. Он воззвал к защите Вечного Древа. А оно в свою очередь не только укрыло поселение, но и разом погубило дюжину вырожденцев.
Один удар — и вражеское войско проредилось, господин Преимущество обратил взор к хранителям леса.
Тонко. Красиво. Зелен лист, возвращаясь в Барклей, отец Олеандра точно не знал, к какой точке пребудет. По-разному могла сложиться история. Но ему повезло. Он прискакал в преддверии вторжения. Влился в суматоху. Оценил положение и выстроил замысел, которой и воплотил в явь.
Воплотил. И выиграл!
Расчёт века — не иначе! Как итог, всё закончилось там, где началось, как в ожившем видении, увиденном им до отъезда из Барклей — на Эсфирь, стоящей на лугу, окруженной дымом и телами. На девушке, которую он счёл врагом и едва не похоронил под завалами камней.
Олеандр ведал, что отец вхож в клан мойр. Ведал, что однажды он спас их сестрицу от гибели, за что его нарекли другом Судьбы. Ведал о первом подарке — кулоне-ободе, оплетённом золотыми нитями, который показывал привязанности, возникшие между двумя существами. Но вот о втором даре — шансе заглянуть в прошлое и будущее — отец умолчал. Вдобавок не рассказал о собственных умениях.
Главное, с Аспарагусом поделился, а с родным сыном нет. Мило.
Впрочем, услыхав о таком прежде, Олеандр, наверное, только бровь недоверчиво приподнял бы. Внутренний критик сразу подверг бы сомнению столь несуразную способность. Да что там! Даже сейчас, внимая речам отца, Олеандр чувствовал себя осквернённым попыткой просто поверить. Хотя, казалось бы, уже признал, что плетения мира и колдовства куда запутаннее, чем кажется.
Спасибо Эсфирь. Она вывернула мировоззрения Олеандра наизнанку, показав дух Драцены.
Теперь он многое воспринимал легче, без брыканий и криков «Что за бред?! Это невозможно!» И очень вовремя его настигло переосмысление. В противном случае, он рассмеялся бы, когда отец завёл речь об Эсфирь. Изумительно, что ответ на один вопрос лежал под носом — скрывался в перечне существ, который в разгар военной подготовки доставил в лес посыльный.
В тот миг Олеандру было не до книг. Доставленный фолиант забрала Эсфирь и спрятала под землей за лекарней, где они предавались сну. Вестимо, тогда она и узнала свою сущность.
Эреба-гемера. Древняя двукровная, невесть как очутившаяся у Барклей. Хозяйка божественного оружия — клевца Танатос, соединяющая в себе черное и белое, свет и мрак.
Каково, а?! У Олеандра щека и веко задёргались — глядишь, так и будут подрагивать до конца дней.
Беседа с отцом вогнала его в отупение. Единственное, на что хватило выдержки — прижать ценный фолиант к груди.
— Аспарагус? — Олеандр говорил тихо. Старался принести исцеление израненному разуму. — Я считал тебя изменником. Думал, ты предал клан и переметнулся на сторону врага. Но в то же время я понимал, что поступки твои противоречивы.
— Я желал, чтобы сведущие сочли меня предателем, — отозвался Аспарагус, облокотившись на стол. — Хотел, чтобы оставшиеся в Барклей подельники Каладиума решили, что я примкнул к нему. Я ожидал, что впоследствии они, вероятно, тоже возвратятся к Азалии. Их слова о моем поведении могли бы стать неплохим доводом в пользу того, что я действительно благоволю ей. Хотя я не имел чести вести с ними бесед, думаю, так оно отчасти и вышло. Азалия не сразу умертвила Клематиса и Птериса. Осмелюсь предположить, что сперва она выслушала их рассказ. О моих истинных побуждениях ведал лишь сын Дуги́. Его я попросил оберегать вас, наследник. Ему же открыл имя одного из смутьянов, Каладиума. И обмолвился, что покидаю лес и рискую жизнью, ступая в змеиное гнездо.
— Помнится, вы пинка просили вам отвесить, — подшепнул Глен, — ежели мы выживем.
Он восседал на стуле нарочито прямо, словно палку проглотил.
— Да-да. — По губам Аспарагуса пробежала тень улыбки. — Чтобы в голове моей больше не зарождались столь дикие идеи…
— Уезжая из Барклей, — Олеандр все ещё смотрел на него в упор, — ты знал, что за спиной Каладиума стоит Азалия?
— Разумеется, — кивнул Аспарагус. — Я ведал, что она жива.
Блеск! Олеандр упал лбом на запыленный стол. Прикрыл веки, стараясь осмыслить услышанное.
— Верно, ныне вы гадаете, почему я не рассказал вам обо всём? — тронул слух бархатный голос. — Что ж, и на этот вопрос у меня припасен ответ. Я понимал, что цели Азалии не ограничиваются убийством неугодных соплеменников. Понимал, что она жаждет захватить трон. И рассудил, что мне подвластно воззвать к её разуму и заставить свернуть с намеченного пути. Я желал скрыть правду об Азалии, чтобы не подставлять владыку Антуриума под удар. Ожидание, что она прислушается к моим словам и отойдёт в тень, тогда не казалось мне лишенным опор.
— Ежели она к кому-либо и прислушалась бы, — вступил в разговор молчавший до сих пор отец, — существом сим несомненно явился бы Аспарагус. Они всегда ладили.
— Но встретил я вовсе не ту леди, коя некогда мне благоволила, — устало продолжил Аспарагус. — Я встретил дриаду, коя отняла жизни двух вершивших для неё месть соплеменников. Я встретил дриаду, коя отняла бы жизнь всякого, кто встал бы на её пути. Я узрел полчища вырожденцев и отверженных. Осознал, что просьбам того же Каладиума Азалия не придает значения — он, как выяснилось, просил её пощадить Клематиса и Птериса. Я столкнулся с бездной ненависти и непоколебимой уверенности и решил тянуть время.
Голова Олеандра кипела, переполненная сведениями. Но он собрался с силами — через стол протянул Аспарагусу ладонь. Тот пожал её и усмехнулся столь красноречивому жесту примирения.
— Признаете, что заблуждались на мой счёт? — В золотом глазу Аспарагуса плясали смешинки.
— Самую малость, — буркнул Олеандр.
— Может, ещё на объятия расщедритесь?
— Тофос упаси! И дядей я тебя называть не буду!
Олеандр поглядел на отца, скрывавшего широкую улыбку за прижатой ко рту ладонью.
— Что будет с Фрезией?
— Не стоит ей пока что возвращаться в Барклей. — Отец устремил взор к навесу над верандой, с которого срывались сухие листья. — Это опасно. Пускай поживёт с лимнадами. Я навещу её. Поведаю о случившемся и расскажу о гибели Каладиума.
***
К несчастью, Глендауэру пришлось покинуть поселение. Раньше он отправил Дуги́ письмо с просьбой прислать в Барклей стражей. Что сталось с тем посланием? Дошло ли оно до океанид?
Нужда позвала Глена в дорогу. Ведь всё могло обернуться ненужным выводом ледяных войск из Танглей.
Узнав о намерениях брата, Олеандр совсем поник — казалось, внутри последняя струна терпения оборвалась. Не осталось ни сил, ни желания разбирать груз обрушившихся сведений.
И все же в день отплытия он проводил Глена до Вечного Древа. Они пришли на площадь ночью, когда усталость разогнала воинов по домам. Синхронно замерли и вскинули головы к переплетениям ветвей.
Ветерок шумел в лиственных лапах и нагонял щемящую тоску. Пальцы Олеандра окутало зелёное сияние. Он тронул свисавшую лозу, пустил по ней чары. И облепившие её златоцветы вспыхнули, озаряя его и Глена.
А нужные слова всё не приходили на ум. Вестимо, потому что они оба не желали разлучаться.
Олеандр косился на брата и чувствовал, как в горле скатывается комок. Глен стоял в двух шагах и улыбался. Вернее, улыбались его разноцветные глаза, в которых играли золотые блики. Возможно, на нём сказалась встреча с прошлым. Возможно, что-то иное. Но ныне от него веяло теплом.
Тут, в Барклей, его ледяная броня порой трескалась, возвращая окоченевшие тело и разум к жизни.
— Желаете поговорить об Эсфирь? — Голос брата прорвался сквозь назойливый шум в ушах. — О правителе Антуриуме? Я мог бы задержаться.
— Нет, — Олеандр отрицательно мотнул головой. — Мне нужно всё обдумать. Тяжело. Ты попрощался с отцом?
— Истинно. — Глен кивнул. Прядь меловых волос стекла ему на щеку. — На жаркие объятия он не расщедрился.
— Он не убил тебя — уже хорошо.
— Я не жалуюсь. Малахит?..
Олеандр оторвал взор от мысков сапог. Снова сглотнул, пытаясь перебороть комок, но тщетно.
— …Молю, скажите, что мы братья. — Глендауэр смотрел на него не мигая. — Скажите, что не ненавидите меня.
— Не ненавижу, Глен, — твёрдо произнес Олеандр. — Мы не братья. Но мы и не враги. И вообще! Не разводи тут вселенскую скорбь! Ступай давай, потом напишешь. Надеюсь, Дуги́ тебя не прикончит.
— Не прощаюсь.
— Да. Я тоже.
Бледная, изрезанная шрамами ладонь, протянулась к Олеандру. И он пожал её, накрыл пальцами второй руки и смежил веки, чтобы пережить расставание, не растеряв стойкости.
Один, два, три, четыре… Когда он распахнул глаза, о брате напоминал лишь застоявшийся запах мороза.
Колёсики разума закрутились, желая осмыслить его уход, разбудить запертые чувства и посеять в душе тревоги. Олеандр метнул в сторону ближайшей улочки обеспокоенный взор и плюхнулся возле Древа. Голова шла кругом. Больше он ни о чём не думал, никуда не смотрел. Скользил взглядом по округе, не ведая, за что уцепиться, пока не наткнулся на бутон.
Бутон? На Вечном Древе?
Кровь прилила к мозгу. Олеандр моргнул раз, второй. Все верно. Никаких ошибок. Над ним висел бутон, при том весьма необычный: черно-белый, будто на тьму и свет поделённый.
Невозможно! Откуда он взялся, Боги?!
Ежели верить легенде, ему должно отражать взаимные чувства — чувства одного из потомков первозданных дриад.
Чьи? Отца? Вздор! Аспарагуса? Вздор! Может, он и любит супругу. И все же он недавно вошёл в род.
А что если…
— Листочек. — Зов Эсфирь на удивление чётко отразился в ушах, повлекая озноб и мурашки.
Вздрогнув, Олеандр даже огляделся — никого. Его окружали лишь вздымавшиеся над почвой корни.
В тот же миг внутри всколыхнулось странное ощущение. Почудилось, он подступил к судьбоносной развилке. Стук в голове распространился от висков к затылку, невыносимо захотелось увидеть Эсфирь.
Да, она опасна. Да, она двукровная. Почти оживший миф, невесть как попавший в Барклей.
Что между ними может быть? Да ничего! Но… Глупо отрицать, их связала неведомая белая нить. Их притягивало друг к другу. Они разделили ложе и ничего не прояснили.
Олеандр так и не сказал, что… любит.
А потом заявилась Азалия. Потом отец унёс Эсфирь. И Олеандр просто смирился с таким исходом.
Только ныне он осознал, как сильно скучает. Как ему не хватает её улыбки, присутствия, задорного смеха.
Другой такой на свете нет! Во всех смыслах!
— Ой, да пошло оно все! — Олеандр вскочил и рванул к главным воротам.
Он найдёт Эсфирь. Поможет и исполнит данные клятвы и обещания. Признается в чувствах.
Падёт? Ну и плевать! Как сказал бы Глендауэр: жизнь — это всего-навсего дорога к погибели.