К отцовскому дому Олеандр шел наугад. Он и сам сомневался в заказном убийстве, но прежде чем удалиться на дежурство, Драцена еще сильнее пошатнула этот вывод.
Пошатнула двумя словами:
— Может, вырожденец?
Может…
Два Творца корпели над миром, населяя его существами. Первый — Тофос. Его подданные, к примеру, дриады. Второй — Умбра. Он слепил и наделил чарами, к примеру, фениксов. Бродили по земле гибриды — двукровные, зачатые в безвредном союзе. Им даровали жизни создания, пустившие корни от одного Творца.
Бродили по земле и вырожденцы, зачатые в союзе вредном. Двукровные-одарённые. Несущие чары двух Богов.
Как рассказывал Олеандру отец, вырожденцы часто погибали, толком света белого не узрев, реже — во чреве матери. А ежели они выживали, удел их подстерегал скверный — принять смерть от рук тех, кто их породил.
Зелен лист, не всегда. В ином случае выродков не существовало бы. Да и проблем с ними тоже.
Они отражали две чистые силы, их хитросплетения. Жаль, цену за мощь платили высокую. Чем старше становился вырожденец, тем свирепее в нём разгоралась борьба сущностей.
Силы Тофоса давили силы Умбры, силы Умбры давили силы Тофоса. Клинки их противостояний иссекали сознания выродков. Испещряли их разумы в пыль удар за ударом и подталкивали к падению на дно безумия. Растерзанные и изломанные, к двадцати, может, к двадцати пяти годам они превращались едва ли не в хищников, уже не способных отличить друга от врага.
В идеальные орудия убийства, которым, как показал печальный опыт, никто не ровня.
Свихнувшемуся вырожденцу не нужны подоплёки, чтобы отнять чужую жизнь.
А лимнады, соседи дриад, недавно прислали письмо в Барклей — сообщили, что лицезрели ламию-граяду. Граяду!
Перед внутренним оком Олеандра с кристальной ясностью развернулась картина, как Спирея выгибается, пронзённая грозовой стрелой. Как её охватывает пламя, изжигая крики и мольбы. И он прильнул к стволу; разум отказывался принимать воображенное за правду.
— Боги!
Поход в лекарни вымел из тела крупицы сил, которые питали тело. Чтобы сдвинуться с места, казалось, потребовалась вечность. Но потом Олеандр ускорил шаг, раскачивая подвесной мост.
К родной хижине он ступал уже твёрдо.
Их с отцом обитель занимала два яруса: второй и третий. Она овивала дерево, пронзенная стволом и увенчанная толстым и распластанным, словно разомлевшим от жары, рыжим бутоном. Он красовался на ветвях. Но раскрываясь поутру, затмевал их, ощериваясь тычинками.
В иные вечера Олеандр любовался цветком, не раз отрисовывал его, устроившись в тени крон. А ныне лишь бегло оценил. Невидимые ветра дули в спину, заталкивая его в укрытие.
Он не вошёл — ввалился в хижину. И упал на рулоны с шелками, сваленные в углу. Череда покалываний пробежала по телу, разгоняя кровь. Он был дома, в стенах трапезной, окутанных тишиной.
Как ускакал его отец невесть куда, так и вымерла их обитель. Не тянуло с веранды курительными благовониями, не слышались шелест книжных страниц и редкие покашливания.
Но что хуже — бразды правления пали в клешни Аспарагуса.
Олеандр кожей ощутил чужой взгляд. Острый и колючий, изучивший его от макушки до пят столь же цепко и пристально, сколь лекарь оглядывает захворавшего с неведомым недугом.
— Явился, — растревожил безмолвие до боли знакомый голос. Фрезия? — Могу я спросить, где тебя носило?
Он приподнялся на локтях. Открыл сперва правое веко, потом левое. И надежды на неполадки со слухом рассыпались пеплом. У ствола, устроившись на подушке с золотыми кисточками, восседала его суженая.
— Дозволь и мне тогда спросить, — выдавил Олеандр, размышляя, не отдаться ли на растерзание хинам, пока невеста, чего доброго, не довела его до греха. — Кто впустил тебя в дом владыки?
— Вы дверь не заперли, — с запинкой отозвалась Фрезия. — И я решила… Я просто хотела…
— Застать меня врасплох? — догадался Олеандр.
Мрачная тень залегла под глазами Фрезии. Как ни странно, они засверкали ярче, будто к ним поднесли подожжённую ветвь. У Олеандра вспотели ладони, а губы, напротив, пересохли.
Дурной знак!
— Прошу, больше не заходи без спросу в дом владыки, — выдохнул он. — Во-первых, это неправильно. Во-вторых, ты можешь попасться стражникам. Оно тебе надо? Доложат твоему отцу, и он тебя… Хорошо, если просто в хижине на месяцок-другой запрёт.
— Я не настолько глупа, Олеандр, — Фрез фыркнула и надула губы. — Я не попадусь.
— Может быть. И тем не менее…
Он поднялся с шелков и подковылял к чану с водицей.
Трапезную окутывал полумрак. Из вороха златоцветов, прилипших к потолку и стволу, тьму разгоняли лишь два. Золотые отблески рассыпались по воде, уползали в её глубины, подсвечивая плавающие лепестки — будто лодки по озерцу плавали в полночном свету. Едва ли Олеандр сумел бы сказать, сколь долго простоял, опираясь на чан и пялясь на свое усталое отражение. Просто в какой-то миг в уши вторгся скрип половиц, голова снова заработала.
— Где ты был? — И колесики разума завертелись, переваривая слышимое. — Зачем шею перемотал?
Расти у Фрезии вместо волос ядовитые змеи, спина Олеандра уже послужила бы им мишенью.
— Не за тем, о чём ты подумала.
Он зачерпнул водицы. И холодные струйки, коснувшись лица, расползлись по коже, смывая усталость. Он выдохнул и обернулся. Моргнул раз, второй. И наконец рассмотрел суженую.
Она стояла у низкого, оцепленного подушками, столика и глядела на Олеандра тяжело, исподлобья. Её рыжие волосы горели огнём. Заплетённые в два колоска, толстые косицы пристроились на оголённых плечах. Расширившиеся зрачки поглотили сирень глаз, украшающих маленькое личико-сердце.
Невольно Олеандр сравнил Фрезию и Эсфирь. Сравнил чувства, которые вызывали у него две такие разные девушки. Красотой первая с лихвой затмевала вторую, похожую на воплощение ночного кошмара.
Но Фрез не будоражила воображение. Олеандр знал её от и до, мог фразы за неё заканчивать и предсказывать поведение. Эсфирь же он совсем не знал, но она порождала море вопросов. Окутанная туманом загадочности, так и просила её разгадать — будто вызов бросала.
— Молчишь? — голос Фрезии сочился отравой. Щеки раскраснелись, будто ветром обожжённые. — Ты возвратился под утро, и я…
— Рассудила, что я с кем-то греху предавался? — докончил Олеандр. — Мне ведь больше заняться нечем.
Мгновение они хранили молчание, разделенные пропастью значительного непонимания.
— Не хочешь по-хорошему, значит? — Фрез наморщила нос, словно под боком свалили гниль.
— Я не забавлялся с дриадами.
— Лилия и Сумах тоже вернулись по утро…
— И?..
— …и ежели ты не сознаешься, — выкрикнула Фрезия едко, не слишком заботясь о тяжести брошенных слов, — все узнают, кем была твоя мать. Распутной девкой! Блудницей! Шлюхой, которая…
Она перешла черту. Покусилась на святое, и Олеандр не выдержал. Вытолкал её за дверь и задвинул щеколду.
***
Возможно, есть в мире существа, несовместимые друг с другом от рождения. Казалось бы, Олеандр и Фрезия во многом схожи. Излишне порывистые, но уязвимые. Излишне напористые, а на деле неуверенные в себе и своих силах. Казалось бы, они чуть ли не слиться должны в единое целое.
Да вот беда — глядят в разные стороны.
Отец же всегда твердил Олеандру, что схожесть нравов вторична. Сравнивал жизнь и быт с Фрез с ураганом. Внушал, что брак с ней — непоправимая ошибка, жертва разумом в угоду чувствам.
Но!.. Что тут скажешь, Олеандру тогда и шестнадцати не стукнуло. Правильно говорят, красота женщины — стальной капкан. Ступишь — и он сомкнется, издерёшься в кровь, пока высвободишься.
Фрез выросла. Похорошела и распустила лепестки, превратившись в прелестный цветок. Мужчины жаждали обладать ею, женщины — походить на неё.
Некогда её очарование и Олеандра не обошло стороной. Окутало. Застлало взор. И привело к Каладиуму, её отцу, с просьбой о скреплении помолвки. Тогда Олеандр и помыслить страшился, что кто-то опередит его, и желанная дриада окажется в чужом саду.
Почему он не послушал отца? Почему не внял предостережениям? Как Олеандру находиться с ней рядом, ежели он боится каждого её слова? В прошлом он доверился ей, поделился болью, рассказал о матери.
А ныне Фрез просто взяла и снизошла до подлого приёма. Использовала полученные сведения против будущего супруга.
Чудилось, век Олеандр стоял, не шевелясь.
Потом была пробежка на веранду к многоэтажной полке с бутылками. Потом он топил в вине горе. Только бы забыться! Только бы не думать об ошибке, которую он совершил, скрепив помолвку.
Миг, когда лоб встретился со столом, он прозевал. Тьма без сновидений поглотила сознание и развеялась лишь поутру.
Прокравшаяся сквозь приоткрытые ставни пыльца оседала искрящимися крупинками. Луч солнца обжёг лицо. И Олеандр зажмурился, прогоняя сонливость. Отлип от стола.
Трапезная расплывалась перед глазами кляксами — все равно что картина, нарисованная детенышем.
Пару раз Олеандр проваливался в небытие. Думал, опять увязнет во сне. Но когда до хижины долетели обрывки беседы за окном, глаза распахнулись самовольно. Завитки ушей развернулись, обостряя слух.
— Слушай, малец, — шипел кто-то отдаленно знакомый. Рубин? — Отвял бы ты уже, ну! Такой ты напористый, жуть берёт!
— В который раз спрашиваю, — прокричал Юкка. — Кто вы? Вломились в поселение и…
— Стало быть, у вас тут перед всеми врата распахивают? — отозвался все тот же шепелявый голос. — Головой подумай! Хранители меня пропустили. Остальное тебя не касается, усёк?
— Я отвечаю за безопасность!
— Не смеши! Тебе в куличики играть полагается. О клинок, небось, спотыкаешься.
Точно Рубин!
Дело пахло жареным. Поэтому Олеандр, спотыкаясь, ринулся к ближайшему окну и вцепился в подоконник.
— Все в порядке, Юкка! — прокричал он в приоткрытые створки, силясь придать голосу твердость. Вышло из рук вон плохо — язык одеревенел и едва шевелился. — Я впущу его!
— Ой! — пискнул Юкка. — Благого утра, наследник. Тогда… Тогда ладно. Прошу прощения.
— Смекнул, наконец? — с издевкой прошипел Рубин. — Он меня впустит, так что исчезни!
— Следи за языком, Рубин, — прорычал Олеандр. — Ты с хранителем разговариваешь!
— Открывай, сын Антуриума! — воскликнул тот. — Некрасиво старых друзей на пороге держать!
— Мы с вами еще потолкуем. — Тон Юкка понизил, но угроза распознавалась явственно.
— Топай-топай, — Рубин отмахивался от него, как от жужжащего над ухом насекомого.
Стоило задвижке отъехать, Рубин скользнул в хижину вместе с пыльцой и ветром. Расстегнул брошь на вороте. И провонявший пылью плащ упал за его спиной, кончик раздвоенного языка выглянул изо рта.
Олеандр поперхнулся зевком. Ежели ему не изменяла память, что вряд ли, не виделись они с Рубином года полтора, а казалось, лет шесть-семь. Ничего уже не осталось от того нескладного юноши, который вечно горбатился и шаркал. За время кочевания он возмужал и окреп. На костях его наросли мышцы, а свободные рубахи и шаровары сменились на варварское одеяние: безрукавку, перчатки без пальцев и драные на коленках портки, пошитые из лоскутов чёрной кожи.
Не дракайн возвышался над порогом — феникс. Только темно-рдяных крыльев Рубину и не доставало.
Крыльев?.. Воспоминания об Эсфирь мелькнули в сознании Олеандра. Нужно её проведать! Он оставил в памяти пометку и взмахнул ладонью. Приятель ответил тем же, раскрывая пальцы веером и переводя взор на стол.
— Винцо хлещешь? — Губы Рубина искривила улыбка. — Не похоже на тебя. Допёк кто?
— Фрезия, — Олеандр тяжело вздохнул и взобрался на подоконник, подминая под себя ноги.
— М-м-м, — протянул приятель. — Ведаешь, на любой свадьбе есть ребятня, которая сидит в тени и набирается. Чую, на твоей свадьбе одним из таких смельчаков буду я. О!.. Еще отец твой!
— Очень остроумно, — Олеандр прицокнул языком и уставился в окно, ничего толком не видя.
Мир будто в хороводе кружился. Очертания улочек и деревьев дрожали и смазывались.
— Ку-ку! — Щелчок пальцев вызволил его из пьяно-сонной ямы. — Присесть-то дозволишь?
— А?.. Да-да, садись.
Рубин, чаще нарекаемый среди дриад Змеем, в предвкушении растер ладони. Сумка соскочила с его руки. Он водрузил её на стол и принялся в ней рыться, красуясь рыжиной чешуи на предплечьях.
— Зачем ты вообще на ней женишься? — поинтересовался Рубин. — Не твоё же, ну! Хоть одну причину озвучь.
— Она не невинна.
— Вы?..
— Ага, — Олеандр сглотнул, чувствуя, как разум снова окутывает дрёма. — Всего разок. Но этого было достаточно, чтобы выжечь на ней клеймо неприкосновенности. Кто, ежели не я? Юноши, воспитанные Сталью, даже не посмотрят в её сторону. Да и прочие тоже! Тут не столько её испорченность погоду сделает, сколько понимание, что от неё отказался наследник клана. Почему? Из-за чего? Что с ней не так? Только представь! Сразу ведь вопросы у дриад возникнут. Не говоря уже о том, что я не горю желанием ссориться с её отцом.
Хотя в голове Олеандра вертелось тихое подозрение, что до ссор и разбирательств дело не дойдёт. Вряд ли Каладиум его прикончит. Но изувечит точно — исподтишка, чужими руками.
— Я потолковать с тобой хотел кое о ком. — Рубин увел разговор в спокойное русло и сгладил напряжение. — Но позже. А ныне…
Он отступил в сторонку и церемониально отвел руку — таким жестом гостей обычно в дом зазывают.
— Принимай дары, — возвестил он, осклабившись, и среди белых зубов сверкнули удлинённые клыки.
— Какие еще дары? — Взгляд Олеандра упал на стол, и он чуть слюной не подавился от потрясения.
Пузатые склянки призывно поблескивали, выстроившись в ряд. За прозрачными стенками искрились мутноватые соки — выжимки из итанга, цветов, которые дракайны берегли как зеницу ока.
Что одним погибель сулит, то у иных благом слывет. Не существовало в мире растительной отравы, способной умертвить дриада. Напротив — такого рода яды отрывали захворавших от коек. Вот самый чудотворный из них — итанга — и очутился в Барклей. И наблюдая, как пляшут у дна сосудов отличительные косточки-звезды, Олеандр не посмел усомниться в его подлинности.
— Как ты?.. — бессвязно молвил он, уставившись на флакончики. — Откуда?.. Когда?..
— Недавно, — вяло ответил Рубин. — Наведался к дракайнам, чтоб им языками подавиться!
— Ты украл итанга?!
— Грубовато. Позаимствовал?
Твою ж!.. Олеандру почудилось, словно его сперва на небеса подняли, а потом с силой швырнули наземь.
— Я не возьму их, — буркнул он, покуда сердце рвалось из груди. — Не хочу потакать воровству.
Рубин смолчал. Только кисло ухмыльнулся.
Понятное дело. Чего ему горевать и терзаться чувством вины? В кои-то веки он извернулся и подгадил соплеменникам по матери.
Чары двух Творцов его кровь не оскверняли. Отнюдь. Дорогу жизни перед ним расстелили феникс и дракайна, подданные Умбры. Дрянная там вышла история. Как наверняка было — никто не поведает. Но существа горазды домысливать. Неуёмные языки разнесли слух, что предки Рубина предались греху по глупости. Разделили ложе и разбежались. Женщина понесла и избавилась от нежеланного дитя. Не прикончила. Подкинула на Ифлога[1], уповая то ли на скорую гибель сына, то ли на совесть его горе-отца.
К счастью, Рубину повезло. Он увидел свет под счастливой звездой, потому что случилось третье: на него наткнулись ореады. Не кто-то из стражи, а Цитрин и Яшма — владыки клана. Они и пригрели бедолагу-гибрида под своими крыльями. И воспитали наравне с кровными детьми — Сапфиром и Чароит.
— О! — памятуя о друге-ореаде, Олеандр вспомнил об ином. — Сапфир обещался навестить меня.
— Когда? — Рубин посмурнел, хотя души в названном брате не чаял. — Скоро, стало быть?
— Со дня на день. А что? Боишься встречи с ним? Ты сколько уже кочуешь? Давно на Ааронг[2] заползал?
— Давненько.
Скрещенные за спиной мечи-парники соскользнули с плеч Рубина. Ремни юркнули точно в ладони, и он уложил оружие на подушку — нежно и заботливо, будто подношение кому делал.
Вроде остался он прежним. И все же что-то в нем изменилось. Лёгкое, почти неуловимое, оно ускользало, только Олеандра думал, что подобрался к разгадке. В одном сомневаться не приходилось: Рубин поднаторел и набрался опыта. Твёрдость шага. Взгляд, оценивающий и настороженный. Привычка отводить руки к затылку — туда, где обычно торчали рукояти мечей. Всё выдавало в нем воина. Казалось, нет таких невзгод, которые вырвут у него из-под ног почву. Он как клинок на наковальне — от ударов кузнечного молота только крепнет. Таких бойцов на поле брани лишь смерть подсекает.
Пока Рубин разминал плечи, жажда приволокла Олеандра к столу. Чтобы залить засуху во рту, пришлось осушить полбутылки с нектаром. И вдруг дыхание оборвалось. На грудь будто бочку с камнями поставили. Он попытался вздохнуть, но вздох застрял на полпути к легким.
— Эй, Цветочек! — возопил голос в мире, тонущем во мраке. — Ты чего это? Что с тобой?
— Дышать не могу, — прохрипел Олеандр и смолк — иглы боли вонзились в шею, прожигая насквозь.
Жар раскатился по телу со скоростью вихря. Чьи-то руки легли на плечи, встряхнули Олеандра, силясь привести в чувства. Да какой там! Он горел. Утопал во пламени. Кисти рук занемели — не пошевелить и кончиком пальца. Сердце трепыхалось в груди. Билось за жизнь, неровно и глухо, на последнем издыхании, через стук спотыкаясь о когти смерти.
С запозданием разум озарила мысль, что отравился Олеандр чем-то цепким, схватывающим мгновенно. С еще большим запозданием ум прикинул, влиянию каких ядов соответствуют ощущения.
Но сколь бы резво Олеандр ни размышлял, победу в гонке с отравой одержать не удавалось. Выводы ускользали, не успев сложиться. Мысли путались, утекали к потугам урвать глоток воздуха.
Удар боли швырнул его на пол. И он обмяк на ковре, погружаясь в бессодержательную темноту.
— Хранители, чтоб вас!.. Аспарагус! — услыхал он голос Рубина прежде, чем его засосала вязкая чернота.
[1]Ифлога — территория клана фениксов.
[2]Ааронг — территория клана ореадов.