Изувеченное девичье тело, к счастью, в доме не валялось. По комнате, так и сяк подступаясь к опрокинутому креслу, скакала вполне себе живая и невредимаябелокрылая птица с рогами.
Стоило Олеандру и Зефу занести Рубина в хижину, Эсфирь вскинула голову. Тряхнула шевелюрой, рассеивая запах серы и копоти.
И застыла. Все такая же неказистая и тщедушная. Окаймленная призрачным сиянием, которое словно подсвечивало её, обволакивало солнечным контуром. Буря чёрных кудрей спутывалась с рогами-волнами, доходила ей до поясницы. Пепельный узор вен отчетливо выделялся белизной кожи, изрисовывал её кривыми линиями и завитками.
Не девушка — ночное видение! Кошмар наяву!
Эсфирь сдвинула брови. Ее взгляд уперся в Рубина, который потугами двух пар рук уже возлежал на кровати. Олеандр только поправил ткань с пылью, прикрывавшую нос приятеля.
— Он жив? — спросила Эсфирь, а потом сама же ответила: — Да, жив, но близок к смерти.
Как она это поняла? Олеандр оглянулся и замер, пронятый не то её сиянием, не то переливами голоса. Да. Эсфирь при первой встрече вызвала у него интерес. Но ныне она источала дурманящее очарование. Вынуждала едва ли не преклонить колено, клясться в вечном служении и сердцем, и клинком.
Что за несуразное чувство? Откуда взялось? Назвать Эсфирь красавицей у Олеандра язык до сих пор не поворачивался. Куда сильнее она походила на призрак — на воплощение ночного страха.
И Зефа пробрало. Он переминался у двери, будто страшась нырнуть в хижину, и глядел на Эсфирь как на потерянное и вновь обретённое сокровище. Пятна смущения облепили его лицо до завитков ушей.
— Это ваш дом? — спросила Эсфирь, созерцая цветочные узоры на полу. — Вы принесли меня к себе?
— Что? — Олеандр моргнул, чувствуя, как сердце заходится в пляске. — А!.. Да, принес. Вроде бы.
— Большое вам спасибо. — Она тепло улыбнулась, поклонилась и продолжила: — Я хорошо помню вашу драку с тем худым господином-тенью в костяном наморднике. Еще помню, как упала, как вы обняли меня и взяли на руки, а вот потом — пустота.
— Не благодари. — Он не произносил, скорее, шептал. — Я мог тебе помочь. И помог.
— Спасибо.
Щеки Олеандра обжег румянец. Очертания Эсфирь помутнели и расплылись от навернувшихся слез.
— Вы долго, — проговорила она с ноткой обиды. — Я тут давно сижу. Побоялась выходить…
И слава Тофосу, что побоялась!
— В прошлый раз мы толком не поговорили. — Олеандр моргнул. — Я, похоже, напугал тебя. Разозлился… Прости… Как ты очутилась у Морионовых скал? Ты кочевница?
— Не знаю. — Чернокудрая голова склонилась набок. — Извините, но я все ещё не могу ответить на ваши вопросы. Я мало что помню. Помню, как проснулась в пещере, заваленной камнями. Но одна женщина помогла мне выбраться. Она как вы, думаю — тоже ветками махала. Потом убежала, я только золотые глаза рассмотрела. Ах, да! С ней еще мужчина был.
Речи Эсфирь расставили всё по местам. Вот почему у скал тогда разломанные булыжники валялись. Зелен лист, дриады опутали их лианами и оттащили от прохода в пещеру, чтобы помочь пленнице.
Но что за парочка прогуливалась ночью у чёрных скал? Почему они скрылись? Узрели хина и испугались?
И помалкивают ведь. Днём Олеандр полпоселения облазил, а шепотки о крылатой девице слуха не тронули. Очень странно. И подозрительно, ведь в лесу той же ночью мёртвое тело Спиреи нашли.
Нашли в роще. Где-то близ Морионовых скал. Совпадение?
— Погоди-ка! — опомнился Олеандр. — Мало что помнишь? Что это значит?
— То и значит, — Эсфирь пожала плечами. — Я помню, как очнулась в пещере. Помню всё, что случилось после. А вот до…
— Помнишь, кто ты?
— Эсфирь. А как вас зовут?
Да не о том Олеандр спрашивал, Боги! Он скрипнул зубами. И, к своему изумлению, представился:
— Олеандр.
— Дарованное вам имя ласкает слух, — пропела Эсфирь, и он покраснел пуще прежнего.
Да кто она такая, в самом деле? Одним присутствием довела двух взрослых дриад до смятения. И ладно бы только Олеандра, но Зефирантес!.. Он вообще, чудилось, закоченел, напоминая холст, на который разлили ведро с алой краской. Какими чарами нужно обладать, чтобы пробить броню этого гиганта? В кругу девиц он изредка тушевался, но столь потерянным и взволнованным не выглядел никогда. Никогда! Ни разу!
— А я Зе… Зе-фи-ран… — запинаясь на каждом слоге, забормотал приятель. — Зе-зефирантес.
— О-о-о! — Эсфирь хлопнула в ладоши и подскочила к нему. — Я так рада, рада нашему знакомству! А там… Не подскажете, что снаружи произошло? Кричали все. Страшно. Олеандр вон весь в крови измарался. И юноша, которого вы принесли…
— Да это… дуэль там… да, дуэль случилась.
Свет! Её свет во всем повинен! Точно!
Олеандр уже хотел спросить, что за сияние её обволакивает, как вдруг в груди пророс росток гнева. Мозолистые пальцы друга потянулись к лицу Эсфирь. Потянулись к тому участку кожи над губой, где темнела милейшая родинка, похожая на звезду.
Да как он смеет?!
Кто-то незнакомый овладел сознанием Олеандра. Заколотилось сердце до того отчаянно, что к глотке подкатил комок дурноты.
— Не трогай её! — Олеандр и сам не понял, как очутился возле парочки и саданул Зефа по ладони.
Шлепок, сочный и влажный, отразился от стен хижины. Загулял в ушах, затрагивая струны благоразумия.
— Ой! — пискнула Эсфирь.
— Обезумел совсем?! — взревел Зефирантес. — Думаешь, раз уродился сыном правителя, так тебе теперь все дозволено?!
— Да! — ляпнул Олеандр. — То есть нет. То есть да!
Ему бы встревожиться из-за затруднений с ответом и извиниться. Крупицы здравого смысла наперебой твердили, что он угодил в ловушку искаженного восприятия, велели опомниться. Но капкан неведомых чар не дозволил отступить:
— Будь так добр, покинь мой дом.
Олеандр оттолкнул Эсфирь плечом и заслонил собой, взирая на гиганта, в чьих глазах сверкнул недобрый огонек.
— Поглядите-ка, защитник нашелся, — Зефирантес сжал кулак. И мышцы на его руке налились, забугрились. — Изнеженное дитя. Никогда ты меня не ценил! Не ведаешь, не понимаешь, сколь это трудно — сражаться за место среди воинов и тащить на плечах мать и сестру!
— Не ведаю, — согласился Олеандр.
Взор проскользил по потолку. Застыл на переплетении лоз, овивших балки, и метнулся вбок. Над ложем на полке, изогнувшейся улыбкой, покоилась в ножнах древняя сабля Дэлмара, оставленная братом.
— Не ведаю, — повторил Олеандр, отступая, — но у каждого свой путь. Я многое отдал бы, чтобы оживить мать. А брат…
— Глендауэр! — вскрикнул Зеф — Ну конечно! Вечно ты дымишься, стоит кому его припомнить. А сам вещички его хранишь! Что? Думал, не вижу я ничего? Ты не влюблен в братца-то?
— Идиот!
— Треклятый всезнайка!
— Вы ведь не собираетесь драться?! — возопила Эсфирь.
Её восклик словно спустил лавину. Олеандр вскинул руки, метнул в потолок вспышку чар, напитывая и укрепляя лозы. Зеф тронул ножны, и меч с лязгом выскользнул из них. Один за другим лозы ринулись к полу. С грохотом вонзились в него, решеткой разделяя комнату на две половины.
Зефирантес отскочил к двери, явно не ожидая подобного. Олеандр рванул к ложу, запнулся, но все-таки стащил саблю и сразу же обнажил. Лезвие сверкнуло в свете златоцветов.
Эсфирь сдавленно охнула, когда Зеф рассек лозы надвое. Нижняя часть ограды повалилась, верхняя все еще висела. Он нырнул под неё. Крепче перехватил меч и понесся вперед с такой скоростью, с какой катится валун со склона горы. Возвёл лезвие над головой, намереваясь ударить с размаху и рассечь соперника надвое.
Оплошал. Звон скрестившихся клинков огласил дом. Олеандр налег на свой, чтобы нагнуть меч, выбить во вращении. Да какой там! Колени подгибались. Ноги разъезжались — поди перебори воина, который вдвое, а то и втрое превосходит тебя по весу.
Меч со скрежетом проехался по сабле. Олеандр отступил на шаг. Еще раз. Еще и еще.
Без толку! Рядом блеснула полоска стали. И грудь пронзила боль. Пинок в живот откинул его к креслу. Да столь лихо, что он рухнул. Прокатился по полу и поцеловал затылком подлокотник кресла. В ушах загудело. Взор перекрыло угольное полотно. Тупой стук в висках удар за ударом выбивал из головы мысли. Чары утекали из тела вместе с кровью, стекающей по ребрам.
Он чувствовал близость Эсфирь. Слышал, как она бежит к нему. Как велит Зефу убрать оружие. А тот в ответ лопочет что-то о защите её достоинства. О защите её чести.
Какой еще чести, спрашивается? Ее чести ничего угрожало. Олеандр хотел… А чего он, собственно, хотел? Чего хотел Зефирантес? Что они натворили? Сцепились, как два озверелых самца!
Ради чего? Почему? Их словно лишили воли и умения трезво осмысливать происходящее.
***
Олеандр понял, что терял сознание, когда в уши вторгся знакомый бас:
— Не шибко я в том разбираюсь, — бормотал Зеф. — Но рана вроде как несерьезная. Ты посторожи его немного, хорошо? Я мигом. Сбегаю за травами и водицей!
Послышался шорох шагов, потом хлопок двери. Порыв ветра разогнал туман в голове, и Олеандр разлепил веки.
Зефирантес что, ушел? Блеск! Хорош друг! Просто взял и бросил Олеандра в компании обездвиженного недофеникса и девицы, чье свечение так и увлекало на греховный путь.
— Зря он убежал, конечно, — просочился в сердце сладкий голос. — Сложно с вами…
О, нет-нет-нет! Боги милостивые, спасите! Только не она, пожалуйста! Только не снова!
Олеандр с опаской отвёл голову к плечу и увидел лицо Эсфирь. Увидел броскую родинку-звезду над губой, острые скулы, покатый лоб. Заглянул в мрачную бездну глаз и едва не пал ниц в мольбе о вечном служении.
Все что угодно! Он готов был исполнить любую ее прихоть, лишь бы она его не покинула. Лишь бы не лишила чести млеть от трели голоса. От заката до рассвета прижимать к груди. Одаривать букетами наслаждения и упиваться музыкой стонов, слетающих с губ.
Это был провал. Сладкий и пьянящий, но все же провал — полное и бесповоротное поражение.
Видит Тофос, Олеандр возжелал Эсфирь больше, чем есть, пить, дышать — словом, жить.
Воображение нарисовало с десяток картин слияния во грехе. И соблазн воплотить нечестивые мысли в явь плотоядным цветком пророс в душе. Она подползла слишком близко. До того близко, что он слышал биение её сердца, уголок белого крыла ниспал ему на колено.
— Я попробую помочь, хорошо? — проворковала она и заправила за ухо непослушную кудряшку.
Дыханье Олеандра отяжелело, охрипло. Вожделение тугим комком стянулось чуть ниже живота, разливая по венам жар.
— Чувствую, что могу. Понимаешь?
— Понимаю.
На лице Эсфирь возникло странное выражение, читаемое как «А вот я не очень понимаю, но все равно пойду напролом». Олеандр так удивился, что едва не спросил, одаривали ли её лаской прежде. Её робкие касания и краска стыда подтверждали домыслы вернее слов. И он солгал бы, поведав, что сердце не ёкнуло, возрадовавшись неожиданному подарку судьбы.
Он, Олеандр, сын владыки клана дриад, Антуриума, наследник и потомок первых детей леса, Примулины и Акантостахиса, явится для Эсфирь первым, последним и лучшим выбором.
— Можно я тебя обниму? — Ее вопрос прозвучал внезапно, как гром в разгар засушливого сезона.
Не веря своему счастью, Олеандр просто смотрел в черные глаза, балансируя на кромке век, словно на краю кристально-чистого водоема. Боясь спугнуть Эсфирь неосторожным жестом, он не шевелился, жадно наблюдая за пушистыми ресницами, ложившимися на веки.
— И поцелую, — прошептала она, и сердце его пустилось вскачь, в голову ударила кровь.
Она уселась ему на бедра, обхватила коленями — тонкая и звонкая, с горящим лицом и рассыпанными по плечам кудряшками. Опираясь на подлокотник кресла, наклонилась к его лицу и запечатлела на лбу поцелуй. Казалось бы, кроткое касание, а Олеандра повело. Он согнул ноги в коленях, заставляя Эсфирь приблизиться. Мазнул пальцами по её оголенной спине, обнял.
Эсфирь вцепилась в ворот его туники, прижалась к груди. Она не сопротивлялась, потому он вовлек её в настоящий поцелуй, поглощая прерывистый выдох. Добрался до зашейных подвязок кофтёнки, за которой проглядывались очертания груди. Снова впился затуманенным взором в глаза и углядел два залитых белым ока без зрачков. В уголках её век подрагивала смоляная влага. Собираясь в капли, она неспешно стекала, испещряла щеки Эсфирь грязными разводами.
Олеандр открыл рот, но тут же захлопнул, не ведая, что сказать. Почему она плачет?
— Ты такой поломанный в душе. — Она повела плечами. — Эту боль я не могу стереть. Но боль в теле…
О чем она говорила? Что имела в виду? Олеандр не мог ни пошевелиться, ни отвести от неё взгляд. Он замер, как зачарованный, уже не нуждаясь в пояснениях. Одна горячая ладонь опустилась ему на грудь, другая прижалась к затылку. Мгновение — и тела их охватил кокон белесого пламени. Мерцающие огненные языки перетекали на листья Олеандра, растворялись в них.
— Потерпи. — Голос Эсфирь огрубел, отдавая сталью. — Прости, но без боли нет исцеления.
— Что?..
Ежели ответ и прозвучал, Олеандр его не услышал. Кокон потемнел, сделавшись практически черным. А потом грудь и затылок прошила острая боль от недавних ранений и ударов. Он вскрикнул. Спина выгнулась бы, но цепкие пальцы прижали его к креслу, не дозволяя вырваться.
— Перестань!
— Терпи!
Она накрыла его ладонь своей, но он порывисто выдернул руку. Внутри что-то сломалось. Заставило прозреть и осознать, что он покачивается в губительной колыбели, убаюкивается в такт свершаемым ошибкам. Каким-то чудом удалось вскинуть ладони. Он нашел с десяток причин не свершать замысленного — просто достучаться до Эсфирь, высказаться тверже.
Но поздно. Олеандр с силой оттолкнул её, вскочил и влепил себе пощечину. Помогло. Кокон потух — мир перед глазами перестал расплываться цветными пятнами.
Боги! Ну разве может существо пасть еще ниже? В столь мрачную пропасть, где удел разделить ложе с девушкой — желаннее всех сокровищ мира. Где переступить запретную черту легче, чем сорвать бутон. Где единственно-весомым препятствием слывет боль, а выходом — грубость.
Эсфирь так и восседала на полу. Тихо всхлипывала и растирала костяшками пальцев ушибленный висок. Ничего уже не осталось от того призрачного сияния, которое её окутывало. Свет испарился. Ее кожа утратила лоск. Глаза обозначились черной радужкой и потускнели.
— Ты злой! — вскрикнула она, вперив в Олеандра гневный взгляд.
Он моргнул.
— Кто злой? Я?!
— Ты!
— Почему это?
— А потому!
— Почему?
— Потому!
— Вот ведь заладила! — Он пнул огрызок лозы. — Сама ко мне полезла, а теперь жалуешься!
— Я хотела помочь! — возразила Эсфирь. — И у меня получилось! Может, хоть посмотришь?
Понимание подкралось медленно, но ударило с размаху. Он тронул затылок — и ничего не ощутил. Отогнул ворот туники и узрел чистую кожу. Молоточный стук в висках больше не норовил разломить череп. Порез на груди исчез, будто стертая с начищенного сапога грязь.
— Ранку на шее я тоже залечила, — добавила Эсфирь, разглаживая погнутые перья на крыле.
— Невероятно! — Олеандра коснулся повязки, за которой скрывались следы от когтей хина.
Ткань ухнулась на пол. И он провел ладонью по шее — пальцы беспрепятственно проскользили к ключицам.
Потрясающе! Но как?
— Ты целитель! — вскрикнул он и умолк. Отец учил его не выносить в мир очевидные очевидности. — Невероятно!
Мирт как в воду глядел. Сам о том не ведая, Олеандр укрыл в хижине божественного лекаря. Подумать только! Узнай он об умениях Эсфирь раньше, она затянула бы порез Рубина и…
В голове будто колокола прозвонили.
— Рубин!
Олеандр метнулся к ложу. И ужас разлился по венам пламенными волнами. Страх сковал плоть, не давая продохнуть — клочок плаща с морионовой пылью сполз с носа Рубина к уху. Его пальцы ощущались холоднее льда и испускали слабый дым, как от жженых листьев.
— Нет-нет-нет! — запричитал Олеандр, схватившись за шевелюру и чуть не выдрав клок. — Так не пойдет, Рубин, слышишь? Ты не посмеешь! Ты не можешь умереть, просто не можешь!
С клыков приятеля стекала слюна. Чешуя на предплечьях стремительно бледнела, теряя рыжину.
— Нет, Рубин, нет! — Олеандр тряс его за плечи. — Дыши! Ты обязан дышать, понимаешь? Ради Яшмы и Цитрина! Ради Сапфира! Ради меня, чтоб тебя хины отымели, падла ты ядовитая!
Рубин дернулся, чудилось, приходя в себя. Но следом хрипло выдохнул и оцепенел. Его грудь больше не вздымалась от размеренного дыхания. Сердце еще раз толкнуло кровь и застыло.