- Дмитрий Борисыч - святой человек, - ответила Люся. - Таких на этом свете не бывает, только на том.
Приятно, что Люся оценила моего старшенького. В самом деле святой. А еще приятен ее спокойный, деловой тон. Не удивилась, не ахнула. Смотрела просто, трезво: ну, случилась беда с человеком, с кем не бывает? Надо помочь.
- А вы как живете, Люся? Судя по виду, хорошо.
- Живу ничего. С мужем развод оформила.
- Разъехались?
- Пока в одной комнате.
- Пьет?
- Сейчас на принудительном. Вернется - пойду в общежитие. С детьми не очень-то берут, да я добьюсь. Никуда не денутся.
- А может, после лечения у вас с ним наладится?
- Не наладится. Прошла моя любовь.
- А как ваши девочки? Нюра и Шура, так, кажется, их зовут.
- Экая память у вас, - улыбнулась. - Девочки ничего, растут. В садик устроила. Пляшут. Праздник у них недавно был, смотрела в составе родителей. Мои обе ромашками выступали. В беленькой марле, лифчики желтые. Плакала, дура, как на них глядела. От горя не плачу, от радости - сколько угодно.
Что-то новое было в Люсе Шиловой. Как-то твердо стояла она на своих статных, прямых ногах.
- Вы бы присели, Люся.
- Некогда. Надо обед. Щи еще вчерашние, котлеты поджарю.
- Зачем это? Я сама. Только покажите, где что.
- Лежите-лежите, отдыхайте. Я мигом. Я вообще на работу скорая. Девочек своих приучаю. Тоже скорые будут.
Вспомнила сон. Заказала разговор с Москвой, номер Дарьи Ивановны.
Очень скоро - звонок. Подошла.
- Москву заказывали? Соединяю.
Мужской голос:
- У аппарата.
- Николай Прокофьевич?
- Это я.
- Здравствуйте. Говорит Кира Петровна Реутова, помните? Лежала в больнице с Дарьей Ивановной. Позовите ее, если можно.
Помолчал.
- Дарьи Ивановны нет.
- Как, она уже выходит?
- Совсем вышла. Померла Дарья Ивановна.
Я сжала трубку до боли в пальцах.
- Быть не может! Я же на прошлой неделе с ней разговаривала. Такая бодрая была, веселая... Умерла! От чего же?
- Случай случился. Каталась по квартире на своем стуле, я ей сделал на колесиках...
- Знаю. Она говорила: очень удобный.
- Удобный, да не совсем. Одна была дома, я - на работе. Поехала на кухню, видно, колесом зацепилась за дверь да и грохнулась. Да виском о притолоку. Прихожу домой, ее кличу: "Даша!" А Даши нет. Милицию вызвали, следователя. Вскрытие делали. Порешили: несчастный случай. Хоронили из морга. Пожгли в крематории, как велела.
Ну что тут сказать? Я спросила (врач во мне заговорил):
- А что показало вскрытие?
- Рак цветущий. Оставалось ей жизни полгодика, если не меньше. Говорят люди: лучше для нее, что так, сразу кончилось, без мучений. А кто знает, сколько намучилась, пока лежала там одна? Ведь нашел я ее не на стуле, а поодаль, метра два. Ползла, значит, куда-то стремилась. Муки-то, они не временем мерятся. Иной за полчаса больше намучится, чем другой за полгода. Все-таки голос бы ее слышал...
Помолчал. Опять заговорил:
- Один теперь остался. Чашку ее возьму в руки и плачу: где ты, Дашенька моя сладкая?
И впрямь заплакал.
- Николай Прокофьевич, успокоитесь...
- А я спокойный. Только один...
Разговор оборвался: истекли три минуты.
Значит, так. Нет Дарьи Ивановны. А все-таки надо жить. Живет же, оставшись один, Николай Прокофьевич? Доктор Чагин? Теряют, но живут...
Вошла Люся:
- Кира Петровна, обед готов. Сюда вам подать или сами на кухню выйдете?
- Сама выйду.
- Что-то плохое по телефону сказали?
- Подруга моя умерла.