- Э-ээ... О-оо... Боюсь, что это невозможно.
- Но я верну тебе все твои деньги.
- Спасибо, Гилберт, ты очень добр, но ничего не выйдет.
- А если я набавлю еще полсотни?
- Ты очень щедрый, и, поверь, что я растрогана, но картины у меня уже нет. Я ее отдала.
- Что?
- Я отдала ее приятелю.
- Вот, блин!
- Что ты сказал?
- А кому ты ее отдала?
- Извини, Гил, но это уже тебя не касается.
- Прости меня, Абби. Дело в том, что я не имел права выставлять эту картину на торги.
- Почему?
- Она принадлежала моей мачехе, Адель Суини. Она сейчас постоянно проживает в Пайн-Мэноре, в доме для престарелых, но эта жуткая картина, насколько я помню, всегда висела над ее камином. И, переезжая в свою богадельню, Адель прихватила картину с собой. Похоже, старушенция была к ней очень привязана.
- Тогда с какой стати ты выставил ее на аукцион? Или тебя сама Адель попросила?
- Нет. После смерти моего отца Адель со мной и парой слов толком не перекинулась. Мы с ней и так особенно не общались. Но сегодня утром я решил ее навестить. Так вот, она меня даже не узнала.
- Понятно. И ты решил обокрасть старушку.
- Нет, Абби, это вовсе не так. Дело в том, что стены там увешаны и множеством других, не менее безобразных картин, и... Послушай, могу я с тобой кое-чем поделиться?
- Да, но только при условии, что после этого мне не придется лечиться пенициллином.
Гилберт, похоже, пропустил мою колкость мимо ушей.
- Мачехой Адель была всегда презлющей. Точь-в-точь, как ведьма из сказок братьев Гримм. Когда она вышла замуж за моего папашу, мне было всего шесть лет. А у нее уже была своя дочка - Хортенс. Ну и вот, за малейшую провинность она лупила меня смертным боем.
- Ну, надо же.
- А точнее, хлестала меня проволочной распялкой. Причем, почему-то белой.
- Ну и ну. - Мне показалось, что даже Гилберт не смог бы врать настолько изобретательно.
- А хочешь знать, где она это делала? В гостиной, причем всегда перед тем самым камином. Ты даже представить себе не можешь, как я возненавидел этот камин и картину, которая висела над ним. И вот сегодня утром, когда Адель меня не узнала, мне вдруг отчаянно захотелось сорвать эту мерзость со стены и растоптать. Но потом я вспомнил про предстоящий аукцион и решил, что могу сделать для кого-то доброе дело.
- И ты не боялся, что тебя схватят с поличным? - ужаснулась я. Хортенс, например. Она ведь тоже епископалистка.
- Да, но на подобные мероприятия она никогда не ходит. Считает, что это ниже ее достоинства.
- Да, это верно.
- Ну, пожалуйста, Абби! - внезапно взвыл Гилберт. - Я только сейчас осознал, что не имел права так поступать.
- Понимаю, - промолвила я. - Значит, теперь ты прозрел и решил возвратить картину законной владелице, которая избивала тебя проволочными распялками? Кстати, Гилберт, а где при этом был твой папаша?
- Он... ну... Ты можешь судить об их взаимоотношениях хотя бы по тому, что Адель называла его хряком.
- Как?
- Это пошло от фамилии Суини. Сперва она стала звать его Свини, а потом и вовсе свиньей или хряком.
- Понимаю. Что ж, извини, Гилберт, но мой приятель, которому я продала эту картину, просто души в ней не чает. Я не могу просить его расстаться с ней.
- Как - продала? - переспросил Гилберт. - Мне показалось, ты говорила, что отдала ее.
- Отдала, продала - какая разница? Я считаю, что отдала ее за бесценок. Всего за десять долларов.
Гилберт так ахнул, что у меня едва не разорвалась барабанная перепонка.
- Ты продала картину за десять долларов?
- Не хочу оскорблять твои чувства, - соврала я, - но картина эта и ломаного гроша не стоит.
- Боюсь, что ты не права, Абби, - уныло сказал Гилберт. - У моей мачехи бала страсть к дорогим предметам, а эту картину, как я уже говорил, она ценила особенно высоко. Хотя лично я нахожу ее отталкивающей.
- Ты уверен? Может быть, старуха ценила рамку, а не саму картину? Если это так, то можешь считать, что тебе повезло. Рамку я оставила у себя и готова перепродать ее тебе за сто сорок долларов и девяносто девять центов. С учетом того, что десять долларов я за картину уже выручила.
Молчание затянулось на столько, что Моника Левински успела бы прокрутить роман еще с парой президентов, а я, при желании, изучить не только тсонга, но и суахили.
- Гилберт, мне уже давно спать пора, - мягко напомнила я.
- Хорошо, будь по-твоему, - пробурчал он. - Могу я прямо сейчас заехать?
- Надеюсь, ты шутишь?
- Нет, Абби, я совершенно серьезен. Тем более что я уже давно хотел поговорить с тобой.
- Господи, да о чем нам с тобой говорить? Завтра утром привози мне чек, и получишь свою рамку.
- Абби, я хочу поговорить с тобой о нас, - упрямо молвил Гилберт.
- О нас? Что ты имеешь в виду?