* * *
Разведчики дождались отпуска. Но о первоначальных планах никто и не вспомнил. Они оговорили себе особую привилегию - прямой контакт с людьми Нового Эрита, и активно помогали им адаптироваться в новых условиях.
Эритяне обрели родину, Планета - хозяев. Переселение прошло абсолютно спокойно - постарались предусмотреть любую мелочь, чтобы сделать его безболезненным. Андрей приступил к его осуществлению в тот момент, когда однажды возродил среди вождей мысль о необходимости уходить в другие земли. "Здесь, в полоненном Эрите, нам не позволят остаться свободными. Зачем налаживать жизнь, которая в любой час может быть нарушена?" Потом, в разговоре с Лиентой он мельком сказал о том, как было бы хорошо при переселении воспользоваться летуном, это избавило бы от многих тягот. Он подал эту версию, как несерьезную фантазию, неожиданно скользнувшую в сознании. Но мысль эта была столь привлекательна, что Лиента, пропустив ее через свое сознание, вскоре не выдержал и вернулся к этому разговору. В результате, через некоторое время Совет вождей и старейшин с нетерпением ждали дня, на который Андрей назначил демонстрацию чудесной летающей повозки. Благодаря авторитету Лиенты и Андрея глейсер не вызвал ни страха, ни настороженности - лишь благоговение перед чудо-повозкой, ее размерами (на сей раз это был
транспортник) и возможностями.Остальное было делом техники.
За перемещением эритян сквозь толщу времени в сотни тысячелетий наблюдали многие миллионы людей у экранов стереовизоров. Но эритяне об этом понятия не имели - на время перехода Андрей погружал своих пассажиров в сон, и они приходили в себя в тот момент, когда машина опускалась в небольшую солнечную долину, прикрытую с трех сторон пологими склонами гор, и стекающую к широкой, полноводной реке. После этого все, что касалось перелета, становился только восхитительным воспоминанием. Гораздо существеннее было то, что кровавый Гуцу с ордами варгов остался далеко, вокруг - девственная джайва с невиданным обилием зверья, спокойная река, где рыба сама плывет в руки, и надо начинать новую жизнь.
В контактах с эритянами были осторожны и бережны. Связи с ними ограничили до минимума и осуществляли только через группу Графа. Переселенцы строили привычные жилища, охотились своим оружием; одежда, пища, образ жизни - все оставалось прежним. Все старались сделать так, чтобы эритянам ничто не могло показаться странным или подозрительным в окружающей их действительности.
Вернулись к матерям и женам шестеро, которых выхаживали на Комплексе. Но тщетно пытались выспросить у них - как там, в той далекой стране, откуда летун приносит Дара и его друзей, - возвращенные к жизни тщетно будили свою инверсированную память.
* * *
Лугары и горожане решили строить общий поселок на берегу реки, другие отделились, нашли удобные места поблизости, начали обустраиваться.
Лето подходило к концу, и надо было успеть до холодов построить теплое жилище, сделать припасы на долгие зимние месяцы. Работы хватало всем - к вечеру валились с ног от усталости. Но работа была и панацеей, тяжелый труд не оставлял времени воспоминаниями бередить кровоточащие раны памяти. Люди начали понемногу оживать, радоваться успехам, вновь появились улыбки, изредка раздавался смех.
Андрей работал наравне с другими - рубил деревья, таскал бревна, копал землю. Плечи под жарким солнцем
сделались бронзовыми, волосы совсем выгорели - теперь только браслет ТИССа выделял его среди лугар. Но это только внешне - на самом же деле его неизменно отмечало особое к нему отношение: особая приветливость, теплота; в его тарелке оказывался самый лакомый кусок, его постель - самой мягкой и удобной, пропотевшая за день рубаха к утру лежала у изголовья тщательно выстиранная и любовно заштопанная.
Такая чуткая забота, атмосфера любви, безмятежный покой, здоровая физическая нагрузка были целительны. А как хороши были длинные вечерние сумерки, когда почти весь поселок собирался у большого центрального костра. Здесь женщины часто пели. Что за голоса, что за дивные песни звучали тогда! Часто просили петь Дэяну. Ожила девушка. А ведь ходила - головы не поднимала, глазами в землю смотрела, будто хотела сделаться незаметнее, будто виновата была, что испила столь горькую чашу. Раз Андрей ее такой увидел, другой и указал на нее Линде. И подняла голову девочка, расцвела. Теперь ее песнями заслушиваются, забывают о своих печалях.
Рядом с Андреем всегда стараются примоститься мальчишки, Дар стал их кумиром. Очевидцев побоища у болота - подростков-санитаров - могли слушать без устали и с замиранием сердца. Приукрашенные фантазией рассказчика, те истории слагали легенду о Даре-воине. А уж когда Андрей согласился в короткие часы отдыха учить их боевым приемам, радости мальчишек не было предела. К восхищению добавилось почитание Учителя - не существовало для мальчишек ничего более авторитетного, чем слово Дара. Они смотрели на него влюбленными глазами, горды были получить от него какое-либо поручение. Андрей привык, что в любой момент где-то рядом с ним Лан, или Данька, или еще кто-нибудь вихрастый и тонконогий. С присущей всем эритянам деликатностью они не путались под ногами, не мешали, но чутко улавливали момент, когда могли оказаться нужными, и вырастали словно из-под земли. Как ни странно, чуждый всяким сантиментам, по роду профессии далекий от общения с детьми, Андрей любил этих маленьких человеков. Он относился к ним с каким-то странным благоговением, очень уважительно и бережно. Детство было целым миром с его тайнами, законами и отношениями. Причем мир этот оказывался недоступным взрослым и раскрывался перед очень немногими, наглухо и неотвратимо захлопываясь перед малейшей фальшью. Впрочем, ни о чем таком Андрей и не думал, просто искренне уважал своих маленьких друзей. Они никогда не были ему помехой, не вызывали раздражения или досады.
Ах, каким наслаждением было - раскинуться усталым телом на прохладной траве, запрокинуть голову в черный бархат неба с далекими искрами звезд, куда вздымается из безмолвия позднего вечера высокая и просторная песня, чистый девичий голос выпевает-выговаривает свои тайны сокровенные. И радостно от
мысли, что так будет завтра и послезавтра...
Вечер ли нежно обнимает теплыми потоками или обостренное восприятие Разведчика улавливает ауру любви - ее невесомые, невидимые струи, как неуловимые волшебные мелодии на грани слуха. Или это гармония помыслов и душ, когда не думается ни о чем плохом и распахнуты друг другу чистые сердца...
А потом, в хижине, долгие разговоры с Лиентой. Андрей поражался любознательности лугарина и его интуиции, когда неведомо по какому наитию угадывал недоговоренность и ставил Андрея в тупик своими вопросами. Он торопился узнавать, хотел знать все сразу, много. Ответы Андрея рождали новые вопросы.
- Помнишь, однажды ты сказал, что много путешествуете и делитесь с другими народами своими знаниями. Но почему не даете их нам?
- Это еще впереди, не торопись. Сейчас ведь и времени нет. К тому же... дать знания не просто. Я могу привести к тебе летун, показать, что нужно сделать, чтобы он полетел, и ты научишься управлять им. Но разве это знание? Разве ты будешь знать, отчего он летает и как сделать другой? Учить надо ваших детей.
- Кто будет учить? Ты?
- Нет, у меня другое дело в жизни. Придут те, кто умеет это гораздо лучше.
- А ты по-прежнему мечтаешь вернуться домой и заняться своим делом?
- Ну что значит - вернуться? Ты же знаешь, теперь я могу оказаться дома очень быстро.
- Вернуться, значит уйти. Ты не всегда будешь с нами? Ты путешественник, тебя поманят новые дороги и новые люди.
- Да, мое дело скоро позовет меня. Но сейчас я другой. Раньше, когда я начинал новую дорогу, на прошлую не оглядывался. Это была сделанная работа. Вы - совсем другое... здесь часть меня.
- Так значит, ты скоро уйдешь... А со своих новых дорог ты пришлешь мне мысль?
- Если они не будут слишком дальними. И я придумал сделать тебе подарок, - Андрей положил руку на ТИСС, - такой же браслет, его сейчас делают для тебя. Тогда ты сможешь сам звать меня, не только отвечать.
- Великий Тау! - глаза Лиенты загорелись. - Неужели это возможно, Дар!? Но это же все равно, как если ты всегда, каждый миг со мной рядом!
* * *
Жизнь эритян мало-помалу налаживалась, и все входило в привычное русло. Они поверили в доброту окружающего мира, оттаивали душой.
Отпуск Разведчиков закончился, теперь Андрей навещал поселок гораздо реже, но долгие ежевечерние "заочные" беседы с Лиентой позволяли ему оставаться в курсе всего, что там происходило. Андрей сдержал обещание, для лугарина выполнили спецзаказ Графа - персональный ТИСС.
И все же, не на столько Андрей был занят, вполне мог сделать визиты в поселок более частыми. Не хотел? Еще как хотел! Сердцем рвался. Но сказал себе: "Довольно! Больше этим играть нельзя!"
Адоня была причиной. Неудержимо тянуло к ней Андрея, сердце болело. Порой казалось - только увидеть ее, голос услышать и станет легче, весь мир другим станет: расцветет радугой тусклый день, осенняя печаль джайвы засияет буйной разноцветицей... Но - нет! Андрей умел приказывать не только другим. Да и не в нем было дело, он - это полбеды. Про себя он знал все - знал, что Адоня постоянно присутствовала в глубине сознания, была с ним ежечасно, каждое мгновение; даже когда он думал о других, трудных и опасных делах, он думал о ней. Прежде, в старом Эрите, он мог обмануть себя и сказать, что это жалость, желание защитить слабого, отвести беду. Но теперь Адоне ничего не грозило, и он давал себе отчет, что оставил себе ее сознательно. С мыслями о ней ему было теплее жить, как будто лучик света проникал в стылую комнату. Думая об Адоне, он отдыхал душой.
В хрупкой маленькой эритянке он неожиданно нашел нечто, чем обделяла прежде его суровая, а часто и жестокая повседневность. Для него стало открытием, что тепло и абсолютное взаимопонимание внутри Отряда даже в малой степени этого не компенсируют. И пусть с ним был только образ Адони - но он приносил с собой частичку ее, и это был столь мощный сгусток энергии доброты и нежности, что Андрею оставалось только изумляться - откуда в слабой на вид девочке столько душевной силы? Он ведь знал, как щедро дарит она свою душу тем, кто рядом. Откуда сама-то берет?
Андрей знал, что никто никогда не узнает о его отношении к Адоне, и кому будет плохо, если он чуточку отогреется рядом с этим чистым, солнечным существом. Этого и Адоня не узнает, уж она-то - прежде всего! Контроль над эмоциями - выражение глаз, губ, рук, это же азы, прописные истины для Разведчика. Скоро придет к Адоне любовь, и он искренне пожелает ей счастья. Но это будет потом, сейчас же ему тепло оттого, что глаза ее светятся радостью, смех хрустальным послезвучием отзывается в сердце, а случайное прикосновение дарит иллюзию счастья, - ну кому плохо от этого, если касается только его, Андрея... Так он думал. А оказалось - не только его. И он стал реже бывать в поселке и впустил между собой и ею маленькую, тонкую льдинку. Нет, все было по-прежнему - как раньше, Андрей был приветливым и внимательным, но теплоты не стало. Маленькая, прозрачная льдинка, которую и не разглядишь - толи она есть, толи нет, и непонятно откуда тянет холодом.
Андрей знал, что Адоня страдает, но он всей душой надеялся, что страдание это целительно. Он должен был это сделать, это стало необходимо, как хирургическое вмешательство - больно, но боль-то исцеляющая. Это не страшно, Адоня, это пройдет, время все заслонит. Время и кто-то другой, к кому я молча тебя отпущу.
Почему он так испугался того ее взгляда, полного нежности? Да сколько таких взглядов ему дарили! Разведчик-хронотрансатор - это не так себе, а девушкам во все времена нужны кумиры. Андрей только вначале воспринимал это болезненно, чувствовал какую-то вину, но скоро перестал возводить в трагедию чувства поклонниц. Да и здесь - не зря ведь недавно, глядя вслед какой-то девушке, Лиента усмехнулся:
- Женят они тебя, Дар.
А вот Адонины глаза - бритвой по сердцу. Потому что она - не все. Она это что-то особенное: трогательное, незащищенное, хрупкое; ее ничего не стоит обидеть, но ведь обидеть ее немыслимо! Нет, пусть будет кто угодно, только не она. Он не хочет, чтобы она мечтала о несбыточном, ведь потом придет разочарование и страдания.
Андрей гнал от себя мысль, что и теперь причиняет страдания дорогому ему существу. "Это всего лишь детская влюбленность, Адоня, - уверял, уговаривал он себя, - это не может быть слишком серьезно". Бессонными одинокими ночами он вспоминал, о чем говорил с Адоней, мучительно припоминал слова и поступки - ведь он не дал ей повода? Был таким же, как с другими, может быть, даже наоборот, старался быть сдержаннее. С Дэяной вон был гораздо мягче, всегда старался выделить, сказать что-нибудь теплое. Анику, дочку Табора старался приветить. А Лота, Майга?.. Может быть, его и Адоню судьба ближе свела, больше участия в ее бедах он принял, так это уж не его вина. Голову кружить девчонке он не собирался. Был, правда, один-единственный раз, о котором Андрей вспоминал с упреком себе - он сорвался в ту ночь, после ратуши... Но уж очень худо ему тогда было... Так то ведь сон.
"Пройдет, Адоня, все пройдет милый, дорогой человечек. Прости, если по моей вине тебе сейчас плохо, это скоро пройдет... "Мы в ответе за тех, кого приручаем, " - сказал Лис в старой, совсем не детской сказке. Значит, я в ответе за тебя, Адонюшка? За твой покой, за твое счастье? Именно потому, что я хочу тебе счастья, я делаю тебе сейчас больно... Ты непременно должна быть счастливой, милая девочка, а со мной... Выбирая профессию, я давал себе отчет, что от многого должен буду отказаться. Но что это "многое" по сравнению с
тобой? Я не знал, что мне предстоит отказаться от тебя".
Как правило, Разведчики-хронотрансаторы не создавали счастливых семей, и из этого правила Андрей исключений не знал. Поэтому, выбирая профессию, они выбирали одиночество. Специфика их работы была такова: она забирала человека всего целиком - его чувства, мысли, силы. У них очень редко случалась спокойная, будничная работа, это был не их профиль, ее выполняли рядовые хронотрансаторы. Они же шли в конфликт, в войну, на острие. Стресс, экстремум был их повседневностью. Возвращались они опустошенные физически и духовно, до предела выжатыми. Обычный человек после подобных психологических перегрузок получал нервный шок и нуждался в длительном периоде реабилитации. Они обходились без шока и умели быстро восстанавливаться. Но для этого они должны были принадлежать только себе. Семейные обязательства, межличностные отношения, даже маленькие, но неизбежные размолвки с любимым человеком, становились дополнительным психологическим прессингом, который бил и по без того постоянно натянутым нервам... Высок был запас прочности у Разведчиков, но не беспределен.
И что еще хуже, в такой ситуации обнаруживалось малоприятное Разведчик оказывался обреченным на свою профессию, вне ее он уже не мог найти себя. На глазах Андрея трижды с горькой неотвратимостью повторилось одно и то же: уходили из Отряда, стремясь сохранить отношения с дорогим человеком, но становилось еще хуже. Они не могли работать даже простыми хронотрансаторами, настолько уже были другими. Семьи все равно рушились. И тогда кончался тот самый запас прочности, и не оказывалось рядом друзей Отряда. Они ломались и уходили из жизни.
"Прости, Адонюшка, нельзя, чтобы у нас все так повторилось. Лучше сейчас загасить маленькую искорку, чем потом тушить пожар. У нас ничего не будет, девочка, не здесь твое счастье. Забудь меня поскорее, и у тебя все будет хорошо".
* * *
Один из последних теплых дней осени Совет вождей и старейшин объявил Днем Благопреуспеяния.
"Мы должны сказать слова памяти обо всех, чьи души остались верными земле предков. Мы скажем им слова высокого почитания, потому что умерли они свободными гражданами. И что с того - настигла смерть воина в бою или взяла дитя из колыбели? Мы скажем им слова памяти и простимся с ними - они оплатили наше нынешнее благоуспеяние. Боги оставили нам наши жизни, значит, так им угодно. Так порадуемся новой, спокойной жизни, благословенным землям, нашим новым, теплым жилищам. Назовем имена героев и восславим их! Пусть в их честь воины состязаются в силе и ловкости, молодые поют и танцуют! Пусть День Благопреуспеяния станет праздником радости!"