Так сказал
Парфен Кулеш.
— А кто такой Кулеш?
— Был один дурак начальник политотдела.
— Вот этот «начпо», как говорил папа и не давал ему жизни. А тут он влез в политику, на митингах стал выступать, вот и лежит теперь в реанимации.
— Неужели так серьезно?
— Еще как! Но я им отомщу, поклялся.
— Мал ты еще для этого, надо подрасти.
— Да нет, уже могу, стреляю отлично.
— Из пистолета?
— И из пистолета тоже.
— И где же ты их спрятал?
— Да у вас же в машине.
— Это уже серьезно. Надо подумать.
— А чего думать, я знаю их в лицо!
— Кого знаешь?
— А тех, кто его бил! Отец тогда сказал, чтобы я вызвал милицию, еще когда те подходили к нему. Я шмыгнул за кусты туи, сбегал к автомату и позвонил, а когда возвращался, увидел милицейскую машину, знаю номер, те трое спешно сели в нее и укатили. А когда я подбежал, отец лежал без сознания.
— А дальше? В милицию, куда-нибудь заявляли?
— Мамка сказала, чтобы не говорил, иначе и меня убьют. Потом украли Оксанку.
— Твою сестренку зовут Оксана?
— Да, Оксана, а чего?
— Так, жену мою зовут Оксана. А как сейчас мать твоя себя чувствует?
— Плохо, у нее инфаркт.
— Как инфаркт?! Ты наверно что-то путаешь!
— Да нет, не путаю, она инвалид первой группы: не ходит, а после отца с сердцем плохо стало. Потом Оксанка, мамке еще хуже.
— Какой ужас, а как же она вас родила?
— Так это случилось в прошлом году. Она вишни рвала возле дома, подставила лестницу и упала с нее, прямо о бетонную дорожку ударилась, поломала позвоночник.
— А кто же за ней сейчас ухаживает?
— Соседка, баба Даша, она медсестрой работала, а теперь на пенсии. Мы ей платим.
— Надо же, какое горе! Но ты, Андрейка, теперь перед родителями в ответе и за себя и за Оксану. Так что крепись, держись, я тебе помогу. Раз уж судьба нас свела вместе. А насчет пистолетов я буду думать. Без меня не смей! Хорошо?!
— Хорошо, дядя Ваня, без вас ничего.
Глава двадцать девятая
И вот снова зима, холодная, ветреная, неприветливая. Низко над землей проносятся черные, почти сизые тучи, из которых плеснет то колючим, с льдинками, дождем, то мелкими крупинками снега.
Иван, хотя и хорошо оделся, предвидя причуды погоды, зябко прильнув к одной из тумб аэровокзала, стоит в отстойнике вместе со всеми, улетающими этим рейсом.
Раннее утро. Чуть-чуть засерел рассвет. Громыхая по мокрым скользким бетонным плитам, подрулил специальный автобус, подвозящий пассажиров к самолету.
— И по какому делу в Саратов, если не секрет? — спросил пожилой мужчина, оказавшийся соседом по месту в салоне довольно уютного самолета ЯК-42.
— Да какой там секрет, обмен ищем. Где только я не был уже: и в Запорожье, и в Донецке, и в Жданове, и в Таганроге.
— И что же, нигде никак?
— Пока «нигде» и «никак». Не хотят теперь люди в Молдавию ехать.
— Да, теперь проблема, а раньше...Вот что сделал этот подлец Горбачёв.
— Раньше, раньше, по-моему нужно забыть про раньше. Я вначале многим возмущался в том, старом, строе, но теперь...
Помолчали. Самолет, поревев, медленно покатился к взлетной полосе.
— А семья-то большая? — опять нарушил молчание сосед.
— Да как сказать, была вроде бы и небольшая, да неожиданно стала большой. Вышли на взлетную полосу. Постояв немного, мощный авиалайнер стремительно понесся навстречу такому красочному, такому яркому восходу солнца, что Иван, даже, несмотря на всю паскудность своего настроения, улыбнулся:
— Смотрите, какая красота! Солнца еще нет, а зарево какое яркое, да многоцветное: то оранжевое — то чисто-красное, а вот слева и справа прямо как радуга, — все цвета просматриваются!
— Да-а-а, — протянул сосед, — одно слово — природа, а я вот в Волгоград лечу, родственники у меня там. Тоже определяться надо: натворил Горбатый, натворил. О таком даже Гитлер не помышлял. И сколько же у вас детей?
— Так вот теперь трое стало.
Иван рассказал соседу грустную историю Андрея и Оксаны.
— Вещь серьезная, как бы осложнений не было: оформление документов.